- По моему мнению, - бойко говорил начальник штаба, совсем молодой худощавый человек, - по моему мнению, не следует немедленно наступать на Донбасс. Донбасс - наша опора, и от того, как скоро мы придем туда, положение вряд ли изменится… Перед операциями в Донбассе следует несколько задержаться, подтянуть тылы, пополниться и уж потом бить сосредоточенными силами. А то так будет трудно…
Ворошилов взглянул на Сталина, спросил глазами, можно ли ему ответить на это выступление. Сталин в знак согласия молча кивнул головой.
- Вы, дорогой мой, извините, ни черта не понимаете, - заговорил Ворошилов, с убийственной иронией глядя на начштаба. - Трудно, трудно… Конечно, трудно! Ну и что же из этого? Если мы не будем сейчас неотступно бить белых, а лишь подтягиваться и организовываться, то они покажут нам тогда трудности в Донбассе. Вы Донбасс не знаете, а я ведь здешний… Нам, как сказал товарищ Сталин, надо молниеносно проскочить Донбасс. Люди там наши, а есть там нечего. Вот когда Донбасс станет свободным и останется за нашим тылом, тогда действительно он станет нашей опорой и даст нам десятки тысяч новых бойцов..
- А как же мы пойдем туда, когда там есть нечего? - спросил начальник штаба.
Ворошилов карими прищуренными глазами насмешливо взглянул на него.
- Не беспокойтесь, товарищ, - сказал он с твердой уверенностью. - На моей родине ребята хорошие. Они последнее отдадут и нас как-нибудь накормят.
Начальник штаба со сконфуженным видом уселся на место.
- Разрешите мне? - сказал Апанасенко, поднимаясь и густо покашливая. - Вот тут товарищи поминали, за старый и за новый план разгрома Деникина. Просимо пояснить: какая разница между этими планами? - попросил он, взглянув на Семена Михайловича, который сидел за столом, положив локти на папку с бумагами.
- Я отвечу на этот вопрос, - сказал Сталин.
Склонив голову набок, он прикурил трубку и подошел к большой карте, лежавшей на столе.
- Старый план, товарищи, предусматривал контрнаступление на Деникина от Царицына на Новороссийск через донские степи, - начал он ровным и спокойным, как всегда, голосом, наклоняясь к карте и концом мундштука показывая направление наступления. - Нечего и доказывать, - продолжал он, выпрямляясь, - что этот сумасбродный предполагаемый поход в среде, вражеской нам, в условиях абсолютного бездорожья грозил нам полным крахом. Нетрудно понять, что этот поход на казачьи станицы, как это показала недавняя практика, мог лишь сплотить казаков против нас вокруг Деникина для защиты своих станиц, мог лишь создать армию казаков для Деникина, то-есть мог лишь усилить Деникина.
Сталин прошелся по комнате, вновь остановился у карты и, ни слова не сказав о том, что он сам является создателем нового плана, продолжал при общем молчании:
- Именно поэтому мы решили изменить уже отмененный практикой старый план, заменив его планом основного удара через Харьков - Донецкий бассейн на Ростов. Какие же он дает преимущества? - Сталин помолчал, его глаза заблестели. - Во-первых, - заговорил он, - здесь мы имеем среду не враждебную нам - наоборот, симпатизирующую нам, что облегчит наше продвижение; во-вторых, мы получаем важнейшую железнодорожную сеть, донецкую и основную артерию, питающую армию Деникина: линию Воронеж - Ростов; в-третьих, этим продвижением мы рассекаем армию Деникина на две части, из коих Добровольческую оставляем на съедение Махно, а казачьи армии ставим под угрозу захода им в тыл; в-четвертых, мы получаем возможность поссорить казаков с Деникиным, который в случае нашего успешного продвижения постарается передвинуть казачьи части на запад, на что большинство казаков не пойдет; в-пятых, мы получаем уголь, а Деникин остается без угля… Вот каковы, в основном, преимущества нового плана, товарищи…
По комнате пронесся одобрительный говор. Сидевшие зашевелились.
Сталин поднял руку, привлекая внимание.
- Товарищи! - вновь заговорил он. - Наша задача сейчас заключается в том, чтобы разорвать фронт противника на две части и не дать Деникину отойти на Северный Кавказ. В этом залог успеха. И эту задачу мы возлагаем на Первую Конную армию, - он взглянул на Семена Михайловича. - А когда мы, разбив противника на две части, дойдем до Азовского моря, тогда будет видно, куда следует бросить Конную армию - на Украину или на Северный Кавказ… На этом, я полагаю, мы и закончим наше совещание…
XI
Бахтуров и Апанасенко стояли на высоком кургане и молча смотрели в ту сторону горизонта, где колыхалось огромное зарево. Пламя то замирало, то, ярко вспыхивая, освещало низко нависшие тучи.
Потом и вправо от того места, где стояли они, сверкнула зарница, и в темном небе стал, трепеща, разливаться красноватый отблеск огня. Налетевший ветер принес с собой тревожный гул канонады.
- Жгут злодеи Донбасс! - хмуро сказал Апанасенко. - Шоб их самих всех в пекле перепекло, проклятых… Гляди, кругом пожар.
- Как, как ты сказал? - спросил Бахтуров, быстро взглянув на начдива.
- Я говорю: пожар кругом, - повторил Апанасенко. - Эх, и в такое время в резерве стоять!..
Но Бахтуров уже не слушал его. Вынув записную книжку, он что-то торопливо записывал.
Апанасенко молча посмотрел на комиссара и кивнул головой с понимающим видом, хорошо зная, что он сейчас пишет стихи.
Красивое сильное лицо Бахтурова было освещено пожаром. Сдвинув брови, он писал:
…Пожар кругом, пожар кругом…
Мы беззаветные герои все,
И вся-то наша жизнь есть борьба!
Подумав, он поставил точку и убрал книжку в карман.
- А ведь это Горловка горит, - сказал Апанасенко.
- Ты думаешь?
- Она самая. Я добре знаю эти места.
Пожар разгорался. По степи сполохами ходили огненные блики. Теперь стало видно, что влево, почти у самого горизонта, двигалась какая-то масса.
- Посмотри, Иосиф Родионович, что там чернеется? - сказал Бахтуров.
- Наши пошли, - сказал Апанасенко, зная, что в той стороне должна была двигаться 4-я дивизия, получившая приказ Буденного занять Горловку ударом с северо-востока.
Он не ошибся в своем предположении. Это была действовавшая отдельно первая бригада 4-й дивизии, только что опрокинувшая заслон белых.
Митька Лопатин ехал на своем обычном месте позади Ступака и думал о том, что еще немного - и он увидит родные места. Все эти дни Конная армия с жестокими боями шла по Донбассу, и он почти не смыкал глаз, находясь то в разведке, то участвуя в боях вместе с полком. Сейчас, пользуясь тем, что бригада шла шагом, он дремал, сутулясь в седле.
Начинало светать. Впереди на сероватом фоне восхода чернели высокие трубы поселка, сожженного орудийным огнем.
Митька вздрогнул и выпрямился.
Позади себя он услышал знакомый сипловатый голос Меркулова.
- Есть у них, понимаешь, один капитан. Туркул фамилия, - говорил Меркулов, покашливая. - С ученой собакой ходит. Ребята сказывали: страшила, каких свет не видывал. Глаза кровью налитые, ажник пламя горят. Шерсть дыбом… Ну, и как Туркул какого из наших в плен поймает, так зараз голым разденет и к дереву либо к столбу привяжет, а сам на собаку: "Бери!" Ну, а та, значит, терзает его.
- За горло? - спросил другой голос.
- Добро бы… Она у него так уже приученная… Очень я желаю энтого капитана поймать, - сказал Меркулов зловеще.
Полк втягивался в поселок. По обе стороны дороги дымились развалины.
- Гляди, еще висят! - показал Меркулов.
Вправо на перекладине от качелей висело несколько трупов, по виду шахтеры.
Вдали раскатился одинокий выстрел. Лошади встрепенулись, запряли ушами.
Колонна взяла рысью. По земле покатился быстрый конский топот.
Ступак повернулся в седле и подал команду:
- Лопатин! Федоренко! Сменить головной дозор!
Митька снял с плеча винтовку и, толкнув лошадь, поднял в галоп.
Близ поселковой рощи шумела толпа. Со всех сторон подбегали все новые люди. В толпе виднелись засаленные фуражки, шапки шахтеров. Слышались говор и крики. Возбужденно размахивая руками, люди смотрели в степь, где за косой сеткой летящего снега виднелись какие-то всадники.
- Наши! Наши идут!
- Дождались, ребята, ура!
- Гляди, гляди, едут!
- Наши? А может, не наши? - прижмуривая подслеповатые глаза, опасливо говорил старый шахтер с колючими усами. - Гляди, сынки, чтоб плохо не вышло.
- Да нет, дедуся, верно ведь наши! - радостно вскрикнула стоявшая рядом с ним румяная девушка. - Вон и шапки-то другие.
Вблизи послышался быстрый конский топот. Из-за крайнего дома во весь мах выскочили один за другим два всадника. Передний, молодой, с вихрами из-под рыжей кубанки, лихо подскакал к радостно гудевшей толпе и, с ходу остановив запотевшую лошадь, весело крикнул:
- Здорово, братва!.. Ну, вот и мы!
Громовой крик "ура" потряс воздух. Тучи галок взвились над рощей, кружась, стремительно понеслись на ту сторону поселка.
Митька оглянулся. Взвод рысью втягивался в улицу. Впереди взвода отчетливо желтели усы Ступака.
Бойцы спешивались. Народ надвинулся, обступил их плотной стеной.
- Товарищи… милые… Спасители наши…
Старый шахтер, взяв обеими руками Митьку за плечи, с силой тянул его к себе. Митька сразу не понял, зачем, и, только ощутив на губах прикосновение колючих усов, почувствовал, как сердце у него словно оборвалось и полетело куда-то…
Плача и смеясь, горняки обнимали буденновцев…
- Сынок, а сынок! - теребила Митьку старушка с кошолкой. - На-ка вот, возьми пирожка, - говорила она, дотрагиваясь до него иссохшей рукой. - Вкусный, попробуй да возьми прозапас.
Митька улыбался растерянной ребячьей улыбкой.
- Спасибо, мамаша. Ну, куда я с пирогами!
А с другой стороны чьи-то руки уже протягивали ему кувшин молока.
"Вот народ! - думал Митька. - У самих есть нечего, а последнее отдают".
- Слышь, сынок, бери табачку, - предлагал старый шахтер, подавая ему полный кисет. - Сам садил. Крепкий. Продерет по самые шпоры… Да нет, нет, весь бери. У меня много, - говорил он, видя, что Митька берет на закурку.
Внезапно в толпе произошло движение. Здоровенный парень в шахтерской блузе, сидя на небольшом пузатом коньке и доставая длинными ногами почти до земли, пробивался к бойцам.
- Эй, братва! - кричал он. - Где тут принимают в буденную армию?
- А ты кто таков? - спросил Ступак, глядя на парня, который, сидя на подушке вместо седла и вдев ноги в веревочные стремена, норовил пробраться к нему.
- Коногоны мы, товарищ. На шахте работали.
- И много вас?
- Много… - парень повернулся и показал рукой в сторону поселка.
Оттуда, болтая руками и ногами, подъезжали всадники.
- Ну, так становитесь, ребятки, к сторонке, - спокойно распорядился Ступак. - Начальство вот приедет, разберется.
Шахтеры подъезжали, спешивались и отводили лошадей с дороги, по которой непрерывным потоком шла конница.
- Что за войско? - вдруг раздался над Ступаком молодой знакомый голос.
Взводный оглянулся. Около него, с любопытством поглядывая на шахтеров, остановились Буденный и Ворошилов.
- Разрешите доложить, товарищ командующий, - взводный вытянулся и отчетливым движением старого служаки приложил руку к косматой папахе. - Вот эти ребята желают до нас поступить.
- Ну что ж, это хорошо, - сказал Семен Михайлович, переглянувшись с Ворошиловым.
Он спешился, передал лошадь Феде и, размяв затекшие ноги, подошел к притихшим шахтерам, которые во все глаза смотрели на него.
- Так, значит, товарищи, хотите к нам поступить? - спросил он, прищурившись.
- Хочем!.. Желаем!.. - загудели в ответ голоса.
- Это, конечно, дело хорошее, - заговорил Семен Михайлович. - И нам хорошие бойцы нужны. Но знаете ли вы, ребята, что такое Конная армия? У нас первое условие, закон такой: мы рвемся вперед. Бойцы у нас лихие, кони хорошие, а у кого плохой - умей достать у противника… Но кто пойдет назад, кто будет панику разводить, тому мы рубим голову. Так вы и знайте. И кто не выдержит такого режима, такой дисциплины, у кого гайка слаба, кто на себя не надеется, тот сматывайся сейчас же, чтобы после не было неприятностей. Нам нужны только герои…
Митька видел Семена Михайловича, но не слышал, что он говорит, и хотел было продвинуться поближе, но вдруг кто-то окликнул его.
К нему подходил знакомый шахтер.
- Лопатин, здорово! - приветливо сказал он, крепко пожимая руку товарищу. - Ты как здесь?
- А я уж второй год у Семена Михайловича.
- Что это у тебя конь такой худой? - спросил шахтер, проводя рукой по острому крупу лошади.
- Чешем, брат, чихнуть некогда. Двое суток не расседлывал. Совсем кони подбились, - сказал Митька.
- Где бурку-то взял?
- Трофей.
- Ох, видно, и дали вы духу кадетам!
- А что? - Митька сбил кубанку совсем на затылок.
- Да тут такая паника началась, как вы на Сватово ударили. В момент кадеты убрались. Даже спалить ничего не успели. А тут еще Луганск восстал… А вашу Никитовку, слышно, спалили.
- Что? - Митька побелел. - Откуда слыхал?
- Не слыхал, а видел. Зарево-то всю ночь горело… А ты бы домой заскочил. Тут и восьми верст нет…
Митька и сам хотел было раньше отпроситься у взводного, но постеснялся. Теперь это решение укрепилось у него окончательно. Он попрощался с товарищем и направился к Ступаку. Взводный поворчал для проформы, но, будучи добрым человеком и хорошо понимая душевное состояние Митьки, отпустил его.
- Ты только гляди, Лопатин, к кадетам не попади, - говорил он, сердито хмуря светлые брови. - Там, может, еще пооставались.
- Не таковский.
- Ну, гляди…
Митька вскочил в седло, поправил кубанку и помчался домой. Уже выезжая из поселка, он услышал позади себя громкие крики и оглянулся. На возвышенности около рощи колыхались, красные знамена и густо чернел народ. Там возникал митинг…
Оставляя за собой степь с заснеженными вышками давно покинутых шахт, Митька ехал знакомой дорогой. Сердце его замирало от предчувствия встречи с родными. Но радость свидания с матерью и Алешкой омрачалась тем, что он после первых слов должен был сказать им о смерти отца. "А может, не говорить?.. Нет, рано ли, поздно ли придется сказать. Так уж лучше теперь", - решил он.
Думая так, он въехал в поселок и сразу заметил происшедшую вокруг перемену. Вон и рощи нет. На месте ее торчат обгорелые пни… Постой, а где колокольня? Колокольни тоже не было…
Он остановил лошадь и осмотрелся. Вокруг лежали занесенные снегом развалины, источавшие горьковатый запах пожарища. Кое-где виднелись уцелевшие белые домики без окон и дверей, с израненными осколками стенами. Кругом было пустынно и тихо. И только вдали, на окраине, сиротливо вился белый дымок.
Озираясь по сторонам, Митька поехал шагом вдоль улицы. Вдруг он вздрогнул и остановился. За полуразрушенным палисадником стоял, широко раскинув руки и уронив на грудь голову, голый, распятый на стене человек.
С внезапно возникшим чувством тревоги Митька погнал лошадь вперед.
Еще издали он увидел знакомую белую мазанку. Он спешился и повел лошадь через лежавшие на земле сорванные с петель ворота. Лошадь всхрапнула, вытянув шею, осторожно простучала копытами по обледеневшим доскам.
Во дворе было пусто. У дверей в мазанку валялось ржавое ведро с выбитым дном. В вырытой снарядом воронке желтела подмерзшая сверку вода. Ветер шевелил обрывком газеты, лежавшим подле скамейки. Митька нагнулся, машинально взял газету и сунул в карман - курить ребятам.
В это время сквозь щелку в дверях на него испуганно смотрел, приоткрыв рот, маленький белокурый парнишка.
Митька привязал лошадь и пошел к дому. Дверь распахнулась.
К нему с диким криком метнулся какой-то вихрастый мальчишка в ватной солдатской фуфайке.
- Митька! - повторял он. - Митька!..
- Алешка!.. - Митька нагнулся, поднял голову брата и заглянул в его светившиеся голодным блеском глаза. - Братишка, а я тебя и не узнал. Какой ты худой да длинный, - обнимая и целуя его, говорил Митька.
- И я тебя, Митька, сразу не узнал.
- А мамка где?
Алешка ткнулся носом в пропахшую конским потом лохматую бурку и заплакал тихо и жалобно.
- Ну, что ты? Ну, что ты, дурачок? А еще шахтер! - торопливо успокаивал его Митька, а у самого в предчувствии непоправимой беды слезы уже слепили глаза. - Ну, не плачь, братишка. Мамка где? Говори!
Алешка поднял на него заплаканное лицо и, чуть шевеля губами, тихо сказал:
- Померла.
- Померла? Родная моя!..
Митька, задохнувшись, провел рукой по лицу. На его смуглых щеках проступил белые пятна.
- Болела? - спросил он дрогнувшим голосом.
- Побили ее. Солдаты. Калмыки у нас стояли, - всхлипывая и дыша открытым ртом, заговорил Алешка. - Они всё до нее приставали. А потом дознались или кто доказал, что вы с батей в буденной армии. Били ее, проклятые. Сапогами… Она сначала все кровью кашляла…
- Давно померла?
- Месяца два… У нас, Митька, кадеты много народу побили. Колькиного отца, учителя Ивана Платоновича, и еще много других шомполами до смерти забили… Дядю Ермашова к стене гвоздями приколотили.
- За что?
- За Аленку. Ее калмыки сильничали. А он на них с ножом… А Аленка утопилась…
Митька, схватив брата за плечо, страшными глазами смотрел на него.
- Утопилась?
- Ага. В пруде… Ой, Митька, больно! Чего ты мое плечо жмешь? Пусти!
- Говори дальше, - приказал Митька, опустив руку. - За что поселок спалили?
Алешка всхлипнул; размазывая слезы по грязному лицу, начал тихо рассказывать:
- Как кадеты заладили отступать, наши шахтеры хотели по ним ударить. Оружие подоставали. Я тоже батину винтовку вырыл, им дал. Дядя Егор бомб понаделал. А кадеты дознались, кого саблями посекли, кого с винтовок. А потом, как убрались, давай с орудий по поселку палить. Весь народ поразбежался. А я с бабкой Дарьей, - она теперь у нас живет, - в погребе сидел… Ох, и плохо было! - Алешка вздохнул с лихорадочной дрожью. - Митька, а ты чего один?.. Ну, чего молчишь? Где батя наш?
Страшным усилием Митька сдержал готовые брызнуть слезы. Он ласково посмотрел на Алешку и погладил его вихрастую голову.
- Давай сядем. - Он сел на скамейку и посадил брата рядом с собой. - Батя, - сказал он, помолчав, - занятый сейчас. Он при Семене Михайловиче.
Алешка доверчиво посмотрел на брата. На его ввалившихся щеках вспыхнул румянец, мокрые глаза заблестели.
- При Буденном?
- Ага. Отлучаться ему никак не можно. Там первое дело быть всегда наготове, - авторитетно говорил Митька, а сам думал: "Матери нет… Никогда не увижу…"
- Он что, командиром? - спросил Алешка, тронув его за рукав.
- Командиром.
- И саблю носит?
- Носит.
- И эти… как их… у него тоже есть? - показал Алешка на шпоры.
- Шпоры?
- Ага.
- А как же!
Алешка слез со скамейки, присел и худой черной рукой позвенел колесиками репейков.
- Митька, а Митька!
- Чего?
- Возьми меня с собой, Митька… а? Верно, возьми. Я вам с батей помогать буду. Эти вот шпоры чистить буду. Гляди, какие они у тебя ржавые да грязные.
Митька нежно посмотрел на него и, поиграв вспухшими желваками на скулах, заговорил убедительно: