X
По широкой улице большого села с высокими шапками снега на крышах ехал всадник в буденновке. Рослая кобыла нарядной игреневой масти, покачиваясь на тонких ногах, шла бодрым шагом. Под копытами мягко похрустывал притоптанный снег.
У перекрестка всадник остановился и оглянулся по сторонам. Из боковой улицы выехали сани, запряженные парой крупных вороных лошадей.
- Эй, браток! - окликнул всадник важно развалившегося в кошеве ездового, молодого белобрысого парня с невозмутимым лицом. - Это Велико-Михайловка?
- Ну?
- Как мне до штаба проехать?
- Езжай прямо. Доедешь до площади - возле церкви белый дом.
Всадник поблагодарил и тронул лошадь рысью.
Проехав в конец улицы, он свернул на площадь. На завалинке большого белого дома с приткнутым у палисадника кумачевым значком сидели красноармейцы.
- Здорово, ребятки! - весело поздоровался всадник, останавливаясь у завалинки. - Здесь, что ли, штаб Первой Конной? - Он нагнулся в седле и, ласково оглаживая нетерпеливо переступавшую лошадь, быстрыми черными глазами смотрел на сидевших.
- А ты откуда, милок? - спросил боец в косматой папахе.
- С одиннадцатой дивизии.
- Зараз в штабе совещание. Никого пускать не приказано. Слазь, милок. Отдохни.
- Вот еще!.. Есть мне время отдыхать, - насмешливо сказал всадник. - Некогда мне, ребятки! Давайте принимайте пакет.
Всадник легко перенес ногу через широкий круп лошади и спешился, звякнув шашкой о стремя. Тогда только бойцы разглядели, что перед ними девушка. Была она повыше среднего роста, тонка и стройна.
- Ну? Долго я буду ждать? - нетерпеливо спросила она, поиграв надетой на руку плетью. - Кто у вас старший?
- Я за него! - сказал сидевший с края молодой вихрастый боец в сдвинутой на затылок кубанке.
Он поднялся с завалинки и, развалисто ступая, подошел к девушке. Недоверчиво улыбаясь, он пристально вглядывался в задорное мальчишеское лицо девушки с свежеобожженной припухшей щекой.
- Это кто ж тебя так разукрасил-то? - спросил он, усмехаясь.
- Так это ты старший? - не отвечая на вопрос, с большим сомнением спросила она.
- А что?
- А чего скалишься?
- А что мне, плакать? - резонно заметил Митька Лопатин, берясь за бока и выставляя ногу вперед.
- Я приехала не шутки шутить!
- Братва! А ведь и верно баба! - вскрикнул Митька с таким радостным удивлением в голосе, словно в первый раз видел женщину.
У девушки дрогнули брови.
- Бабами сваи забивают, - сердито сказала она.
- Но? А кто ж ты есть?
- Я? Боец!
- Боец? Гм… Как же ваше фамилие, извиняюсь, товарищ боец? - спросил Митька насмешливо.
- Ворона, - осиливая улыбку, сказала девушка и со скрытым любопытством посмотрела на Митьку, чувствуя во всей его повадке что-то родное.
- Ворона?.. - Митька прищурился и, положив руку на тонкий стан девушки, живо спросил: - Взводный с девятнадцатого полка родственник вам?
- Нашему сараю двоюродный плетень… А ну, пусти!
- Не пущу.
- Пусти! Ну? Кому говорю! - девушка высвободила руку и подняла плеть.
- Тише! Чего шумите, ребята? - раздался со стороны суровый начальственный голос.
- Вот он, старший, - сказал Митька.
Девушка оглянулась. С крыльца, звякая шпорами, спускался человек саженного роста с желтыми усами.
- Так бы и говорил, шляпа! - сердито сказала она.
- От шляпы слышу.
- Кто тут шумит? - спросил Ступак, подходя.
Митька презрительно сплюнул сквозь зубы:
- А вот какая-сь ворона с пакетом приехала.
- Я и то слыхал, что вы уж познакомились, - усмехнулся Ступак. Он подошел к девушке и сверху вниз взглянул на нее. - Маринка?! Откуда ты взялась?! - воскликнул он, радостно улыбаясь.
- Ой, товарищ взводный! - Маринка всплеснула руками, обнажая в улыбке мелкие, как у белки, ровные белые зубки. - А я вас с усами и не узнала. То-то вы изменились!
- Ты где сейчас служишь?
- В одиннадцатой дивизии.
- А к нам зачем приехала?
- Пакет привезла.
- Срочный?
- Ну, что вы! Стала бы я тогда с этим стрюком растабаривать, - кивнула она на Митьку, который при слове "стрюк" весь насторожился и подвинулся к ней. - Сведения из санитарной части привезла. - Маринка пошарила за пазухой и, подавая взводному пакет, сказала: - Нате вот, передайте дежурному.
- А как ты от Жлобы в одиннадцатую попала? - спросил Ступак, пряча пакет в карман полушубка.
- Из госпиталя. Теперь всех кавалеристов из госпиталей в одиннадцатую направляют. У нас народу нехватает… Слушайте, взводный, переходите к нам! У нас ребята хорошие.
- А разве у нас плохие? Не-ет… Да и дивизия ваша молодая.
- Молодая! А разве под Касторной мы себя не показали? Ого! Станцию захватили, Улагая разбили! Сам начдив Морозов сказал, что теперь мы буденновцы… Верно, переходите. Состав у нас хороший. Много наших, донбассовских.
Митька сделал быстрое движение к девушке и в упор взглянул на нее.
Маринка смерила его уничтожающим взглядом; сердито шевельнув бровью, спросила:
- Ну, чего вылупился?
- Так ты, значит, копченка? - Митька, не моргая, смотрел на нее.
- Да. С Макеевки.
- Ну?.. А я с Никитовки… Так мы с тобой земляки!
- Всю жизнь мечтала заиметь земляка, - сказала Маринка, сморщив обсыпанный веснушками вздернутый нос.
- Постой, постой, - заговорил Митька, вдруг помрачнев. - Как ты говорила твое фамилие? Ворона? Брешешь, товарищ боец! - произнес он с ударением. - Я ваших, макеевских, вот как знаю. Нет такой фамилии в вашем поселке.
Ступак рассмеялся.
- А откуда ты взял, Лопатин, что ее фамилия Ворона? - спросил он с удивлением.
- Она сама говорила.
- Белоконь ее фамилия.
- Семена Назаровича дочка? - быстро спросил Митька, весь просияв.
- Ага! А разве ты знал его? - живо спросила Маринка.
- Как же такого человека не знать! - ахнул Митька. - За весь Донбасс штегерь был… Все знаю. Прошлый год немцы его расстреляли.
- И до чего, ребятки, вы друг на дружку похожи! - заметил Ступак, переводя взгляд с Маринки на Митьку. - Ну, прямо родные брат и сестра!
Девушка внимательно посмотрела на засеянное веснушками скуластое Митькино лицо. Уголки губ ее дрогнули. Она ласково улыбнулась.
- А тебя как зовут-то? - спросила она.
- Меня? Митькой… Дмитрием, - твердо поправился он, перехватив взгляд ее черных насмешливых глаз.
- Ну, ладно, - помолчав, сказала она. - Я заболталась, а мне еще нужно по делу. Бывайте здоровы, гуляйте до нас!
Она ловко вскочила в седло, приветственно махнула рукой и, поднимая за собой снежную пыль, помчалась по улице.
- Ишь, черноглазая! А? - качнув головой и глядя ей вслед, сказал Митька. - Лихая, видать, девка-то!
- И бойцу не уступит, - заметил Ступак. - Мы с ней прошлый год вместе в колесовской бригаде служили. Наши ребята очень даже уважали ее. Да что говорить! И хороша и строга.
- Н-но-о?
- А ты что думал? Она и плеть-то для этого дела возит с собой. Всякие ведь люди бывают…
Проскакав площадь, Маринка свернула на знакомую уже ей пустынную улицу и поехала шагом вдоль занесенных снегом маленьких домиков. Короткий день кончался. Воздух синел. В степи под серым пологом снеговых туч горела розоватая полоска заката.
Маринка ехала в глубоком раздумье. На ее загорелом лице блуждала улыбка. "Какой славный этот Митя, - отвечая на свою мысль, вслух подумала девушка. - Митя, Дмитрий! Хорошее имя…" Она нагнулась и ласково потрепала лошадь по упитанной шее. Кобыла шумно вздохнула, вильнув хвостом, прибавила шагу. Впереди послышались негромкие голоса. Маринка подняла голову. У небольшого моста, перекинутого через канаву, стояли сани, запряженные парой вороных лошадей. В санях, разговаривая между собой, сидели три человека. Ездовой, выйдя вперед, осматривал разбитые бревна моста.
- Что случилось, браток? - спросила Маринка, подъезжая и узнавая в ездовом того самого красноармейца, который указывал ей дорогу.
- Да видишь, дело какое. Видать, артиллерия прошла. Теперь и не проедешь, - почесывая в затылке, сказал ездовой.
- А ты в объезд попробуй, - предложила Маринка.
- И то… Да нет, там, видать, канава глубокая, - нерешительно заметил боец.
Маринка храбро направила свою лошадь вперед и переехала через занесенную снегом канаву.
- Давай в объезд! Здесь неглубоко! - сказала она, заставив свою кобылу широким прыжком махнуть обратно через канаву и подъезжая к саням.
- Вот сразу видно, что смелый товарищ! - похвалил сидевший в санях военный в шапке-ушанке. - Вы что, четвертой дивизии?
- Одиннадцатой, товарищ начальник! - бойко ответила девушка, нагибаясь с седла и признавая в военном начальника.
Он, склонив голову набок, закуривал потухшую трубку. Потом убрал спички в карман шинели и, тепло улыбаясь, взглянул на Маринку. Его молодое лицо с едва уловимой горбинкой на прямом тонком носу и темными, скрывавшими углы рта усами показалось ей странно знакомым. Но вместе с тем она хорошо знала, что впервые видит этого человека.
- Ну, как у вас там? - спросил он, пристально глядя на нее.
- Хорошо, товарищ начальник. Только вот бойцы обижаются, почему второй день на месте стоим, - отвечала Маринка, перехватывая глубокий, мягкий взгляд его сильных и вместе с тем ласковых глаз.
- Ну, это ничего. Отдых тоже нужен… Постойте, что это у вас со щекой? - спросил он с озабоченным видом.
- Обморозила, товарищ начальник!
У спрашивающего чуть дрогнула изогнутая тонкая бровь, и он внимательно посмотрел на девушку.
- Что же вы не перевяжете? Перевязать надо. Иначе хуже получится, - произнес он заботливо.
- Ничего. И так заживет.
- До свадьбы?
- Еще раньше, товарищ начальник! - весело сказала Маринка. - А потом у нас, знаете, с бинтами беда. Тряпками перевязываем.
- Вы что, сестрой работаете?
- Сестрой, товарищ начальник!
- Стало быть, с перевязочными материалами плохо. А с медикаментами?
- Да нет их совсем.
- Чем же вы лечите?
- Да больше иодом, товарищ начальник.
- Вот как. Гм… Ну, хорошо. Постараемся помочь в этом.
- Из десятой армии можно кое-что подбросить, - предложил сидевший рядом человек в папахе, с короткими щеточками усов на молодом, полном и румяном от мороза лице. Во время разговора он с любопытством смотрел на Маринку, тая улыбку в карих прищуренных глазах.
- А, ну вот и прекрасно, - согласился военный. - Так и сделаем.
Он сказал ездовому, что можно ехать, и, ласково кивнув Маринке и пожелав ей успеха, заговорил о чем-то с сидевшими в кошеве товарищами.
Сани медленно объехали мост, переваливаясь, выехали на дорогу и, дружно подхваченные лошадьми, понеслись по улице.
"Какой простой и заботливый, - думала Маринка, глядя вслед саням. - И про щеку спросил. И без насмешки… Кто он такой?"
Она стояла на месте, припоминая весь свой разговор с этим так понравившимся ей человеком, которому, как ей казалось, она смогла сказать то, чего никогда не сказала бы другому.
"Да… Бывают такие люди…" Маринка вздохнула, покачала головой и, медленно поворотив лошадь, тронула рысью по заснеженной дороге.
В просторной комнате было тепло и уютно. На столе, фыркая паром, шумно кипел самовар. Федя, сняв крышечку с небольшого белого чайника, заваривал чай.
Семен Михайлович сидел с края стола и старательно чистил разобранный маузер.
Сквозь приоткрытую дверь доносился вкусный запах свежеиспеченного хлеба. На стене между окнами отчетливо тикали ходики.
- Семен Михайлович, - сказал Федя.
- Ну?
- Уж больно у нас хозяйка хорошая.
- А что?
- Молодая да ласковая. Глядите, каких пирогов напекла. "Это, - говорит, - специально для товарища командира".
- Ну что же, хорошо.
- Я, между прочим, тоже ей внимание оказал.
- Что? - Семен Михайлович поднял голову. Его широкие черные брови чуть дрогнули. Он внимательно посмотрел на ординарца.
- Дров вот наколол, дверь у сарая поправил, - сказал Федя.
- А-а… Ну, ну… Это хорошо. Хозяевам помогать надо…
Федя погляделся в ярко начищенный самовар, обеими руками пригладил торчавшие волосы и вышел в соседнюю комнату.
Пошептавшись о чем-то с хозяйкой, он принес и поставил на стол крынку топленого молока с коричневой поджаристой пенкой.
- Семен Михайлович, пожалуйте кушать, - пригласил он, ловко вскрывая банку с консервами.
- Сейчас. - Буденный макнул навернутую на шомпол тряпочку в банку с ружейным маслом и осторожно, чтобы не капнуть на френч, смазал ствол пистолета. - Ну вот и готово.
Вдруг он поднял голову и прислушался. По крыльцу кто-то взбежал, стуча сапогами; потом послышались звуки быстрых шагов, и в комнату, не спросясь, вошел Зотов с возбужденным и красным лицом.
- Разрешите, товарищ командующий?
Буденный с удивлением взглянул на него: очень уж у Степана Андреевича был взволнованный вид.
- Товарищ Сталин приехал! - переводя дух, сказал он. - И с ним Ворошилов и Щаденко.
- Приехали? - Буденный с радостным удивлением на лице поднялся из-за стола. Но тут же его лицо приняло озабоченное выражение. - Постойте, как же так? Ведь мы ждали их завтра?
Зотов с видом крайнего недоумения пожал плечами.
Семен Михайлович быстрыми, ловкими движениями собрал маузер и сунул его в кобуру.
- Где они? - спросил он отрывисто.
- Сюда идут, товарищ командующий… Да вот они.
В соседней комнате послышались бодрые голоса, дверь распахнулась, и, внося вместе с собой целую волну свежего морозного воздуха, в комнату вошел весело улыбающийся Сталин. Вслед за ним вошли Ворошилов и Щаденко.
Семен Михайлович начал было докладывать, но Сталин, широко раскрыв руки, запросто обнял его.
- Ну вот мы и приехали, - сказал он после взаимных приветствий. - И, кажется, в самый раз! - Он кивнул на стол, где попрежнему весело шумел самовар.
Сталин снял ушанку, шинель и остался в наглухо застегнутом френче и черных суконных брюках, заправленных в невысокие сапоги.
- Ну что ж, друзья мои, первым долгом попьем с дороги чайку, - сказал он, обращаясь к Ворошилову и Щаденко, которые, как старые товарищи, радостно здоровались с Семеном Михайловичем.
- За угощенье не взыщите, товарищи, - сказал Буденный. - У нас по-походному.
Сталин усмехнулся. Его глаза весело заблестели. Он подошел к столу и подвинул себе табурет.
- Не скромничайте, товарищ Буденный, - сказал он, улыбаясь.
- Так можно и не по-походному жить, - оглядывая стол и смеясь, сказал Ворошилов. - Только вот хлеба что-то у вас маловато.
- А мы люди не гордые - хлеба нет, так и пирогов можем поесть, - сказал Щаденко, посмеиваясь и подвигаясь на лавке поближе к столу.
Зотов по скромности поместился за самоваром. Отсюда он видел только резко очерченный красивый профиль Щаденко, очень живо напоминавший ему виденный им рисунок из "Тараса Бульбы", на котором был изображен сын Тараса Остап.
Степан Андреевич молча пил чай. Посматривая из-за самовара, он приглядывался к сидевшим и прислушивался к их разговорам. Его мучила мысль, как бы гости не обиделись, что их не встретили.
Однако приехавшие и не думали сердиться, наоборот: разговор за столом принимал все более оживленный и веселый характер.
Сталин вспомнил о своей встрече с девушкой-сестрой, и разговор незаметно перешел на вопросы снабжения армии.
- Ох, уж мне эти снабженцы! - говорил Семен Михайлович. - Почистить бы их надо. Сидит, копит запасы, а бойцы босые ходят. Приходится чуть ли не силой выбивать обмундирование. Да вот Городовиков рассказывал. - Он усмехнулся. - Было это еще в прошлом году под Царицыном. Ребята у него здорово пообносились. А тут пополз слух, что кто едет в Царицын и умеет нажать на снабженцев, тот обмундирование получает. Бойцы ворчали: "Люди вон получают, а у нас босы, голы". Вызывает Городовиков своего начхоза и говорит: "Езжай в Царицын, бери с собой эскадрон с пулеметами и проси обмундирование". Ну, а хот и рад. Взыграл в нем партизанский дух хорошо. Приезжает он в Царицын. Эскадрон разместил против отдела снабжения, а сам входит в дом. К одному столу, к другому - всюду один ответ: нет, не можем; ничего, мол, нет. Ходил он, ходил, наливаясь злобой, потом входит в кабинет какого-то начальника да как - хватит плетью о стел: "Що ты яка бисова холира! Мы на хронти голи, боси, бьемся за совитску власть, а ты сидишь тут и ничего не робишь!" Начальник поднялся и до него: "Какое ты имеешь право оскорблять меня? Да я тебя под суд!" А начхоз: "О, це в мине не оскорбления, це только поговорка. Оскорбления в мине сзади. Ось, подивись в окно!" Начальник глянул в окно - пулеметы!.. Тут у него пропал всякий пыл. "Садитесь, - говорит, - товарищ. Зачем волноваться! Поговорим по душам. Может, что-нибудь и достанем". Короче говоря, начхоз привез обмундирование и еще долго после этого хвастал: "Ох, ну и перелякався же снабженець!"
Темнело. Федя зажег висевшую под потолком лампу-молнию.
Некоторое время длилось молчание. Потом Сталин по единодушной просьбе присутствующих рассказал со свойственным ему юмором о своем бегстве из сибирской ссылки…
- Вы, товарищ Сталин, только о веселом вспоминаете, - прослушав рассказ, заметил Семен Михайлович. - А ведь сколько трудностей пришлось вам пережить с этими побегами.
- Ну, что было, то прошло, - сказал Сталин. - Вспоминать об этом не стоит… Теперь мы должны другие трудности преодолеть, чтобы сделать наш народ счастливым… Ну, друзья мои, - продолжал он, помолчав и поднимаясь из-за стола, - делу - время, потехе - час. Давайте займемся делами…
Приезд Сталина в Велико-Михайловку 6 декабря 1919 года окончательно завершил создание Первой Конной армии.
На состоявшемся митинге Сталин по просьбе бойцов был избран почетным конармейцем, и имя его было занесено в списки 1-го эскадрона 19-го полка старейшей в Конной армии 4-й дивизии.
В тот же день Сталин собрал на квартире Буденного, где он остановился, объединенное заседание Реввоенсовета Южного фронта и Конной армии и выступил на этом заседании с докладом о международном положении. Потом, заслушав сообщения о состоянии частей (на заседание, были приглашены начдивы, политкомы и начштадивы), он ознакомил собравшихся с обстановкой на фронте.
Разгром Буденным белой конницы под Воронежем и Касторной и удачные действия группы Орджоникидзе под Кромами не только остановили движение Деникина на Москву, но передали инициативу действий в руки красного командования и вбили клин между Донской и Добровольческой армиями белых.
Большая комната, где происходило заседание, была полна народу. Места за столом всем нехватило, и многие разместились на лавках, табуретках и даже на стоявшем у стены сундуке.
…Прения подходили к концу.
Сталин медленно ходил по комнате, внимательно слушая выступавшего в эту минуту начштаба 4-й дивизии.