Начальник курсов, тучный пожилой человек, медленно ходил по большой сводчатой комнате нижнего этажа, носившей название приемной, и, подкручивая пышные с густой сединкой усы, говорил находившемуся тут же дежурному командиру:
- Стало быть, так и сделайте, батенька мой: как только приедет, сейчас играть сбор и строиться. Смотрите, чтоб все было в порядке, - говоря это, он искоса посматривал строгими навыкате глазами в сторону дверей, откуда каждую минуту мог появиться инспектор и где маячила за стеклом фигура выставленного сторожить курсанта. - Да, так и сделаем: трубить сбор - и баста, - повторил он, повертывая к дежурному свое старое, с отвисшими щеками лицо и хмуря густые серые брови. - Да вот еще что: передайте, батенька мой, адъютанту…
Он не договорил. Парадная дверь громко хлопнула, и в приемную вбежал курсант.
- Приехал, товарищ начальник! - доложил он веселым и несколько встревоженным голосом, смотря в упор на начальника курсов.
Вихров, все время стороживший на лестнице, услышав голос курсанта, быстро спустился в приемную и, ожидая распоряжений, встал позади дежурного командира. Он никогда не видел Забелина, но теперь, увидя входившего в приемную стройного, как юноша, красивого старика со свежим лицом и вытянутыми в ниточку тонкими и длинными седыми усами, сразу понял, что, это и есть Забелин. Упруго ступая, вошедший направился к заспешившему ему навстречу начальнику курсов. Пока тот представлялся и здоровался с ним и с сопровождающим его комиссаром курсов Дгебуадзе, сухощавым, средних лет человеком, Вихров успел рассмотреть, что на Забелине была фуражка с желтым околышем и выгоревшая серая офицерская шинель с темными следами погон. Пристально вглядываясь в лицо старика с характерным твердым и строгим выражением рта, он не сразу услышал, как дежурный шептал ему: "Что ж вы стоите? Бегите передайте Гетману играть сбор". Вихров тихо отошел от дежурного и, прыгая через ступеньку, быстро взбежал по лестнице.
Огромный зал с высокими мраморными колоннами и хорами для музыкантов был залит ослепительным солнечным светом.
Курсанты, твердо отбивая шаг и в такт звеня шпорами, по три в ряд, входили в широко раскрытые двери. Яркие лучи солнца играли на расшитом шнурами алом сукне доломанов, на белых ментиках и синих рейтузах. Над рядами плыли султаны меховых киверов с алыми шлыками и золотыми кистями. Сверкала до блеска начищенная медная чешуя подбородных ремней.
Эскадроны выстраивались.
Командир учебного дивизиона, полный человек среднего роста, с торжественным выражением на широком красном лице, картинно изгибаясь назад и, видимо, упиваясь собственным голосом, покрывавшим все звуки, залился протяжной командой:
- Дивизио-о-он!..
Выдержав паузу, во время которой слышался только дружный, в два темпа, стук ног по паркету, он, быстро опустив поднятую над головой руку, отрывисто оборвал:
- …стой!
Строй, дрогнув, замер. Наступила мертвая тишина. И как раз в эту минуту в глубине выходящего в зал коридора послышались быстрые шаги. Несколько сот глаз без команды повернулись направо: в открытых дверях появилось командование.
Стоявший на правом фланге Вихров оказался в нескольких шагах от Забелина и теперь с любопытством смотрел на него, живо представляя себе рассказанный Гетманом случай под Карсом.
"В критическую минуту притти на помощь солдату и спасти ему жизнь. Как это хорошо!.." - думал он, во все глаза глядя на Забелина. Он заметил, как инспектор, поздоровавшись с курсантами и назвав их "славными гусарами", чуть улыбаясь, сказал что-то сопровождавшему его начальнику курсов, и эта улыбка невольно сообщилась Вихрову, преисполнив его невыразимо теплым чувством к Забелину. Ему почему-то казалось, что такие люди вообще не улыбаются. Вернее, он сомневался в этом. Теперь сомнения его рассеялись, и это было приятно ему.
Забелин вынул из кармана платок, вытер усы и, скомандовав "вольно", остановился перед серединой фронта.
- Товарищи курсанты, - заговорил он негромким и уже старческим голосом, - мой приезд к вам совпал с событием большой важности. По только что полученным сведениям, коварный враг без формального объявления войны вчера вторгся в пределы нашей дорогой родины… Сейчас где-то кипит бой, и наши герои самоотверженно дерутся на фронте…
Возбужденный гул голосов прокатился по залу. Курсанты, переглядываясь, подталкивали друг друга локтями, задние подступали к товарищам; стоящим впереди.
Тюрин прокрался в это время к дверям зала (благо от эскадрона было не больше сотни шагов) и заметил движение в зале, но что там говорили, он не мог разобрать. Он только видел встревоженные лица товарищей и слышал изредка долетавшие до него слова комиссара курсов Дгебуадзе, который, судя по его жестам, что-то горячо говорил курсантам. Но вот Дгебуадзе сделал несколько шагов к правому флангу, и голос его стал слышен отчетливее.
- …Через несколько дней многие из вас будут удостоены высокого звания командира, - говорил он. - Носите это звание с честью. Помните, что командир - воспитатель широких народных масс. В первую очередь он должен любить родину, быть честным человеком и обладать высоким чувством товарищества… Карьеризм, личные интересы, зависть, интриги не свойственны красному командиру…
Дгебуадзе отошел в сторону, и Тюрин уже не мог расслышать его слов. Новый взрыв голосов и движение в зале заставили его насторожиться. Строй сломался. Курсанты с громкими криками "ура" бросились к комиссару, подхватили его на руки и понесли к выходу.
Тюрин со всех ног кинулся по коридору.
Курсанты донесли комиссара до вестибюля. Здесь он высвободился из крепко державших его рук и с покрасневшим, веселым и возбужденным лицом принялся заботливо поправлять смятый френч.
- Ну и руки, товарищ, у вас, - усмехаясь и потирая бока, говорил он молодому курсанту огромного роста, с большим носом и целой копной светлых волос. - Не руки, а чугунные клещи.
- Я извиняюсь, товарищ комиссар… я ж помаленьку… - в крайнем смущении забормотал Дерпа, искоса оглядывая свои огромные руки.
Пошучивая и посмеиваясь, курсанты расходились по эскадронам.
Взяв под руку начальника курсов и склонив к нему голову, Забелин прохаживался по опустевшему вестибюлю.
- Да, да, Павел Степаныч, - говорил он вполголоса. - Пилсудский умышленно затягивал мирные переговоры, чтобы успеть собрать силы и нанести внезапный удар.
Он вдруг остановился и, чувствуя на себе чей-то взгляд, поднял голову. Поодаль у дверей стоял старик и пристально смотрел на него. Выражение удивления, недоумения и радости быстро промелькнуло на лице Забелина.
- Позвольте, да ведь это Гетман? - проговорил он не совсем еще уверенным голосом, вглядываясь в лицо старика. - Гетман! - позвал он.
- Здравия желаю, ваше… - старик запнулся, - товарищ инспектор! - бодро отчеканил он, выступая вперед.
Забелин подошел к трубачу и обнял его.
- Гетман! Здорово, старик… Ну, как же я рад тебя видеть! - заговорил он, дружески похлопывая его по плечу. - Что ж ты сразу не подошел? Не узнал, что ли, меня?
- Как не узнать, Сергей Ликсеич, - весь дрожа от волнения и радостно моргая сверкающими влагой глазами, ответил старик. - Сразу узнал. Да только подойти не осмеливался…
Курсанты, шумно разговаривая, входили в эскадрон.
- Мишка, новость слышал? - еще из дверей кричал Дерпа Тюрину. - Польские паны войну нам объявили… Вру? Да сам комиссар говорил. Через две недели выпуск. В Конную армию едемо.
Он подошел к Тюрину, от прилива восторженных чувств схватил его в охапку и закружился на месте.
- А кто едет-то? Ты, что ли? - опрашивал Тюрин, тщетно пытаясь высвободиться из мощных объятий товарища.
- Да все, все, милок! Всем выпуском едемо до Буденного.
II
В вагоне стояли храп и густое посапывание. На полках, в тесных проходах и между скамейками тяжелым сном спали люди. Мешки, баулы, узлы, фанерные чемоданы и сундучки с подвязанными к ним дочерна закоптелыми котелками и чайниками - верными спутниками в те суровые времена разрухи и голода - загромождали вагон, и без того забитый людьми. Поезд еле тащился.
Начинало светать. Вихров сидел на угловой скамейке у окна и глубоко вдыхал свежий воздух. Добраться до Майкопа, где стоял штаб Конной армии, оказалось делом более трудным, чем предполагал он и его товарищи (с ним ехали Дерпа и Тюрин) две недели назад, когда они выехали из Петрограда. Поезда были переполнены так, словно вся Россия погрузилась в вагоны и катила куда-то искать сытой жизни. Однако после нескольких пересадок им повезло. В день их прибытия в Воронеж здесь был сформирован прямой поезд до Ростова. Вместе с дико ревущей толпой их внесло в вагон, закружило и разбросало по лавкам. Этим поездом они ехали уже третьи сутки, то лежа, то сидя. Пустив в дело руки, Дерпа успел завладеть верхней полкой и с комфортом расположился на ней, резонно заметив, что спекулянты-мешочники могут и постоять. Теперь, чередуясь с Вихровым, он отсыпался за всю дорогу, наполняя купе густым храпом.
Замедляя ход, поезд подходил к станции. За окном проплывало паровозное кладбище. На сереющем фоне рассвета отчетливо вырисовывались проржавленные корпуса паровозов с давно потухшими топками.
Протащившись мимо полуразрушенной станции с черными глазницами окон, поезд остановился. Со стен и полок, с грохотом посыпались вещи.
- Ух ты, окаянная сила! - плачущим голосом вскрикнул сидевший на полу человек с острой бородкой, охая и потирая затылок.
В вагоне зашевелились, послышались голоса и глухое покряхтыванье.
Дерпа тяжело перевалился на другой бок и, с трудом раскрывая припухшие веки, посмотрел в окно.
- Слышь, милок! - позвал он, свешиваясь с полки и трогая за плечо сидевшего внизу Вихрова.
- Чего тебе? - поднимая голову, спросил Вихров.
- Какая станция? Не знаешь?
- А чорт ее знает… Не видно, - сказал Вихров, засматривая в окно.
- Каменск это, товарищ, - сказал чей-то голос.
- Да ну?! - Дерпа с радостным воплем обрушился в полки, задев Вихрова.
- Ты что, ошалел? - сердито вскрикнул Вихров, морщась от боли и поджимая ушибленную ногу.
- Это ж моя станция! Я здесь почти пять лет в шахте работал… Пойти, может, своих ребят посмотреть? - говорил Дерпа, протискиваясь к выходу из вагона и шагая через узлы.
Поезд долго и нудно стоял. Вихров тоже хотел выбраться подышать свежим воздухом, но в тамбуре набилось столько народу, что он только досадливо махнул рукой и, с трудом перелезая через узлы и ноги сидевших, возвратился на место.
В дверях задвигались. В вагон пробирались два человека. Передний, с бородой веником, стриженный в скобку, остановился, держа шапку в руках, оглядел пассажиров и сказал бодрым голосом:.
- Граждане, пожертвуйте в пользу машиниста кто сколько может, а то до ночи будем стоять!
- И что же это, граждане, делается? - запальчиво заговорил ушибленный сундучком с видом крайнего возмущения посматривая на окружающих. - В Лисках давали, в этом… как его, тоже, а здесь, значит, обратно платить? - Он пошарил за пазухой, вытащил туго набитый бумажник, достал из него билет и, тыча в грудь бородатому, продолжал: - У нас билеты купленные. Да рази можно, чтобы пассажирам по три раза платить!
Бородатый развел руки и, склонив голову набок, сказал вразумительно:
- Экий же ты, гражданин, несознательный! А разве машинист обязан без смены везти? Скажи спасибо, что он в наше положение входит - третьи сутки везет… Давай, давай, граждане, не скупись! Скорее доедем.
- Непорядок это, - строго заметил пожилой человек, по виду рабочий.
Он сердито отвернулся, взял свой сундучок и пошел из вагона. Остальные пассажиры полезли кто в карман, кто за пазуху. В шапку щедро посыпались деньги.
Внезапно за стенкой вагона послышались встревоженные голоса, крики.
- Полно здесь! Полно!.. Куда лезешь? - зло кричал чей-то голос. - Не пущай ее, Петька! Нашли время с ребятами ездить… Не пущай, говорю!
Послышался звон разбитого стекла и вслед ему отчаянный женский вопль.
- Ты как смеешь, гад, бабу бить! - вдруг зазвучал другой голос. - Ишь, паразиты! Зараз всех расшибу! А ну, дай дорогу!..
В тамбуре зашевелились. В дверях появился высокий, плечистый человек с глубоким сабельным шрамом на красивом лице. На вошедшем была казачья фуражка с красным околышем и туго перехваченный кавказским ремешком коротенький полушубок, поверх которого висели шашка и револьвер в изношенной кобуре. Одной рукой он придерживал на плече связанное веревкой седло, другая была занята переметными сумами. Из-за его плеча несмело выглядывало заплаканное лицо молодой женщины.
- Здорово ночевали, товарищи! - неожиданно весело поздоровался он, улыбаясь и показывая белые и ровные зубы.
Никто из близсидевших ничего не ответил.
- А ну, граждане, уступите кто место гражданочке, - продолжал он, вдруг помрачнев и поверх голов оглядывая пассажиров.
В ответ послышалось глухое ворчание.
- Эх, граждане, стал быть, вы несознательные! - сказал с укором вошедший, сердито сдвинув угловатые брови. - Ну, ежли так, то я вас зараз в порядок произведу, не будь я боец буденновской армии… А ну, встань живком! - крикнул он сидевшему у дверей парню. - Что?.. Я те вдарю… Сидайте, гражданочка.
- Посмотреть ба, что у нее за дите, - мрачно заметил ушибленный сундучком. - А то теперь всякие ездиют. Другая полено тряпками обвернет - вот оно и дите: и не шумит и есть не просит.
- Я проверял, - успокоил буденновец. - Меня не обманешь… А ну, гражданин, подвинься чуток, - сказал он, перешагнув через злы и протискавшись к пассажиру в четырехугольном пенсне, соседу Вихрова.
Тот, блеснув стеклышками, быстро взглянул на бойца, хотел что-то сказать, но, встретив устремленный на него пристальный взгляд лихих серых глаз, поспешно подвинулся.
Боец положил седло и переметные сумы и, с трудом втиснувшись между сидевшими, потащил из кармана кисет с махоркой.
Вихров все время с любопытством смотрел на вошедшего. Впервые он видел буденновца, и этот решительный, полный энергии человек начинал ему положительно нравиться.
- Так вы, товарищ, из Первой Конной? - спросил он со сдержанной улыбкой, глядя на буденновца.
- А вы откель? - спросил боец, всматриваясь в Вихрова и с некоторым подозрением оглядывая его новую обмундировку.
Вихров пояснил ему, что вместе с товарищами едет в Конную армию, о которой они уже много наслышаны и хорошо знают о ее боевых действиях против Деникина.
Его простота и товарищеское отношение, повидимому, понравились бойцу, и тот, проникнувшись доверием к нему, в свою очередь рассказал, что сам он с Верхнего Дона, из станицы Усть-Медведицкой, служит с Семеном Михайловичем с восемнадцатого года и теперь едет в часть из госпиталя.
- Вот так встреча! - говорил он вполголоса. - Значица, к нам. Ну, в час добрый… Хоть, правду сказать, наша братва не дюже привечает вашего брата.
- Почему так? - удивился Вихров.
- Обижаются: своего разве мало народу.
- А может быть, другая причина?
Боец пожал плечами.
- Да ведь всяко бывает. Народ-то с курсов едет больше молодой, необстрелянный. Случается, который и сдрейфит с непривычки. А у нас на этот счет строго.
- Ну, наши-то, петроградские, все побывали в боях, - заметил Вихров. - Юденича били.
- А-а-а! Стал быть, вы петроградские, - сказал буденновец с значительным видом. - Та-ак… Был у нас один петроградский в четвертой дивизии. Я, товарищ командир, раньше в четвертой дивизии служил, - пояснил он, - а после ранения в одиннадцатую попал. В одиннадцатой-то еще нет красных офицеров. Не присылали. Вы первые будете… Так этот, петроградский, у нас в полковом штабе служил. Северьянов ему фамилия.
- Да, кстати, - сказал Вихров, - а как ваша фамилия?
- Моя? Харламов.
- Так вы говорите, товарищ Харламов, что того командира была фамилия Северьянов?
Вихров задумался, перебирая в памяти знакомых ему по прошлому выпуску товарищей.
- Нет, что-то не помню такого, - протянул он с нерешительным видом, - но возможно, что и встречались.
- А я с ним на карточку снятый. Может, припомните?
Харламов раскрыл переметные сумы, которые оказались наполненными доверху самым различным имуществом. Тут были чайник, уздечка с трензелями, пара подков, начатая буханка хлеба, большой кусок пожелтевшего от времени сала и еще какие-то свертки. Доставая один за другим все эти предметы, Харламов без стеснения раскладывал их на колени соседям. Потом он вынул из переметной сумы большую в рубчатой чугунной сетке ручную гранату и, повертев ее в руках, положил на колени сидевшему рядом человеку в пенсне.
- Что это такое? - опасливо спросил тот, косясь на гранату.
- Не знаешь? - удивился Харламов. - Чудно! Гранаты не видел?
Пассажира качнуло в сторону.
- Что, граната?! Заряженная?! - меняясь в лице, быстро спросил он испуганным шопотом.
- А как же… Да ты, гражданин, не бойся, - успокоил Харламов, чувствуя, как плотно прижатая к нему нога пассажира начала мелко дрожать. - Ты не бойся. Она хоть и заряженная, но сама не взорвется… Вот ежли ее уронить… - Он подхватил готовую скатиться на пол гранату и продолжал, с беспечным видом перекатывая ее на ладонях: - Конечно, если эта граната попадется в руки дураку, то будьте уверены…