Повесть В. Смирнова и И. Болгарина рассказывает о героических делах советских партизан в годы Великой Отечественной войны.
Содержание:
День первый - ЧЕЛОВЕК ИЗ БОЛОТА 1
День второй - ОБОЗ ВЫХОДИТ 3
День третий - ЗАПИСКА В "ПОЧТОВОМ ЯЩИКЕ" 4
День четвёртый - "ВСЁ ИДЁТ ХОРОШО" 6
День пятый - ГОНТА ПОКАЗЫВАЕТ ХАРАКТЕР 8
День шестой БОЙ В ЧЕРНОКОРОВИЧАХ 9
День шестой - ИЗМЕНА 11
День шестой - ТОПОРКОВ РАСКРЫВАЕТ ТАЙНУ 13
День седьмой - ЗАПАДНЯ 15
День восьмой - ЖРЕБИЙ 17
День девятый - В СЕЛЕ ВЕРБИЛКИ 18
День десятый - ЛЕСНОЙ КОРДОН. ВСТРЕЧА СО ЩИПЛЮКОМ 21
День одиннадцатый - САМЫЙ ТРУДНЫЙ ДЕНЬ 23
День двенадцатый - ПОСЛЕДНИЙ 24
ОБ АВТОРАХ - Суровая правда войны 27
Примечания 29
Виктор Васильевич Смирнов
Игорь Яковлевич Болгарин
Обратной дороги нет
Повесть
День первый
ЧЕЛОВЕК ИЗ БОЛОТА
Он бежал и бежал, хватая руками стволы низкорослых деревьев, кустарник, падая, давясь кашлем и снова вставая, бежал всё дальше и дальше в глубь спасительного леса.
Ноги и руки безостановочно работали, лёгкие со свистом и хрипом вбирали воздух, а голова его была заполнена одним лишь видением, одной картиной, которая повторялась назойливо, безостановочно, как музыкальная фраза в испорченной грампластинке.
Он видел длинные серые бараки и бетонные шестиугольные плиты на плацу, видел шеренгу мокрых, съёжившихся под дождём людей в гимнастёрках, фланельках и ватниках, видел насторожённые злые глаза овчарок, сидевших у ног солдат-проводников, и фигуру высокого офицера в длинной шинели, который шёл вдоль шеренги, вглядываясь в лица.
И слышал слова: "Erster, zweiter, dritter, vierter, fünfter!.. Fünfter, vortreten!.. Fünfter, vortreten!.. Fünfter!.. Fünfter!.."
И в длинной шеренге людей каждый пятый, склонив голову и не глядя на товарищей, делал шаг вперёд.
1
Было тихо, как бывает в Полесье только в конце октября, когда серое тяжёлое небо никнет к земле, когда смолкают оставшиеся хозяйничать в лесу сойки и синицы и слышен лишь комариный капельный звон, который, едва привыкнет ухо, воспринимается как самая глубокая тишина.
Лес словно бы вымер. Но внимательный глаз, осматривающий чахлый березнячок, который спускался к болоту и переходил в осиновое редколесье, различил бы на пригорке небольшой песчаный бруствер, над которым торчал, как палка, дырчатый кожух немецкого пулемёта: чёрный дульный зрачок высматривал что-то в низине. За бруствером виднелись трое разношерстно одетых, промокших людей, прижавшихся друг к другу, словно птенцы в гнезде.
Человек, сидевший у самого пулемёта, был старшим в группе, и это чувствовалось сразу по тому хотя бы, как он хмурил густые, сцепившиеся у переносицы брови или, оглядывая товарищей, тяжело и властно поворачивал голову, сидевшую в плечах, обтянутых облезшей кожаной курткой, плотно, как ядро в крепостной стене. Лицо у него было скуластое, простое, но с той значительностью, которая приобретается определённым начальственным опытом.
По правую руку пулемётчика сидел узкоглазый старик, с бородкой, тощей, как стёртый веник. В брезентовом дождевике с капюшоном, неторопливый, даже задумчивый, он походил на сторожа или пасечника, а это, как известно, большие философы и миролюбцы; вот только винтовка с оптическим прицелом, лежавшая рядом со стариком, разрушала идиллическую цельность образа.
Третьим был подросток, щуплый представитель того многочисленного партизанского поколения, которое разом, минуя юность, шагнуло из детства в трудный взрослый мир и, не научившись ещё задумываться ни о прошлом, ни о будущем, не тяготясь семейными заботами, воевало отчаянно, без оглядки.
- Скоро сменяться-то? - спросил подросток у старшого. - В ушах хлюпает!
Пулемётчик невозмутимо рассматривал в бинокль болотце.
- Каши горячей я бы съел… - продолжал подросток.
Старик достал из-под дождевика ржаную краюху:
- Пожуй!
- А ну тихо! - приказал старшой.
Он углядел на той стороне болота, на пригорочке, двух фашистских солдат в егерских куртках с изображением эдельвейсов на рукавах. Их кепи то и дело обращались друг к другу: немцы болтали. А правее…
- Погляди, Андреев. - Пулемётчик протянул старику бинокль: - Вот, под ольхой…
- Два егерька фрицевых, - сказал зоркоглазый Андреев, отстраняя бинокль. - Мы их сторожим, а они нас.
- А теперь правее, где осинничек…
И старшой вновь поднёс к глазам бинокль. Неподалёку от егерей, где зыбкое болото, поросшее острым резаком, уходило под обманчиво плотный мшистый ковёр с буграми кочек, зашевелилась высокая трава. Всё застыло под тихим дождём, но трава шевелилась.
- Не иначе опять тропу щупают, - прошептал Андреев.
К болоту выполз человек.
Он был в рваном ватнике и таких же рваных штанах-галифе, босой, с обритой головой на тонкой шее. Человек приподнялся, заметил неподалёку егерей и приник к земле.
Распластавшись на мшанике, который хоть и подавался под тяжестью тела, но всё же удерживал его, человек осторожно пополз в сторону партизан.
- Точно, ищет, - сказал пулемётчик и успокоенно вздохнул. - Третий за неделю… Скоро заверещит.
Андреев не ответил. Он подался вперёд, выставив бородку, и пристально наблюдал за болотом.
- Во! - сказал оживившийся подросток, заметив, что рука ползущего проткнула тонкий мшаный настил и ушла в болото.
Но человек, испуганно выдернув руку, продолжал ползти по мшанику. Он утопал в податливом, зыбучем полотне, как в перине. Изредка, когда фонтанчики тёмной воды пробивались на поверхность, он замирал, а затем снова полз.
- Настырный фашист, - заметил подросток.
- Это не фашисты тропу ищут, Назар! - солидно пояснил пулемётчик. - Это они полицаев посылают. Им чего остаётся, полицаям-предателям?
- Германцы себя жалеют, точно, - отозвался Андреев. - Экономисты, бухгалтера! Это у нас дебет с кредитом не сходится… Верно, Гонта?
- Разговорчики брось, дедок! - Пулемётчик указал глазами на подростка.
- Дай-ка я ему врежу из снайперской, - предложил Андрееву подросток по имени Назар. - Не пожалей, дед! - И шмыгнул носом.
- Стрелять не велено, пока Ванченко не вернётся, - буркнул Гонта. - Стихни.
Человек дополз до края мшаника, где начиналась открытая вода, и поднял голову. Лицо его, заросшее щетиной, покрытое грязью, было узко и темно, как старинный иконный лик. Только глаза светились в глубоких впадинах.
Он посмотрел в сторону егерей и, зачерпнув тёмной гнилой воды, поднёс пригоршню ко рту, напился.
- Сдаётся, не полицай это… и не фашист, - сказал Андреев и ещё дальше выдвинул над бруствером свою тощую бородку. - Те кормленые. Те давно провалились бы в болото.
Человек осторожно сполз с мшаника в воду. Тёмная вода охватила его по грудь.
Он сделал первый шаг и тут же глубоко ушёл в жижу. Рванувшись в сторону, он продвинулся немного, с трудом преодолевая сопротивление вязкого болота.
- Щупает, - сказал Гонта. - Далась им эта тропа!
Человек оступился. Болото тут же схватило его за плечи.
Он выбросил руки, стараясь зацепиться за кочку, плававшую неподалёку, но та податливо ушла вниз.
Он раскрыл рот в беззвучном крике, откинул голову, стараясь податься назад.
- Не шумит! - взволнованно сказал Андреев, высунувшись из окопчика. - Те двое вон как кричали! Своих звали.
- Погоди, и этот позовёт, - возразил Гонта. - Ещё не приспичило.
Тот, кого они считали разведчиком тропы, барахтался, увязал в трясине, всего в ста метрах от егерей-дозорных. Он молчал. Болото уже накрыло его плечи липкой, слизистой ладонью.
Выбившись из сил, он на какое-то мгновение прекратил борьбу, застыл. Голова его торчала из болота, как некий диковинный плод. Трясина уже коснулась подбородка. Она как будто вспухала. Она поднималась, как подопревшее тесто.
- Может, он немцев боится? - спросил старик и наполовину вылез из окопчика. - Вытащить бы его, а?
- Рано… - остановил его Гонта. - Ещё, может, закричит…
Шёл дождь. Человек молчал. Неподалёку от него беззаботно покачивались кепочки егерей.
Болото подползло к губам, но человек не сопротивлялся, он глядел перед собой в ту сторону, где, скрытые кустами, невидимые для него, сидели партизаны.
Он умирал молча.
- Давай! - сказал Гонта. - Может, и вправду наш. В случае чего я прикрою. - И он взялся за рукоять пулемёта.
Андреев и Назар юркнули в траву и через мгновение были уже в болоте.
Человек не видел их: он дышал, высоко запрокинув голову, стараясь хоть на несколько секунд отсрочить смерть. Андреев, отодвигая руками кочки и траву, шёл к тонущему упорно, как к собственной судьбе. Да этот человек и был судьбой и Андреева, и Гонты, и многих других их товарищей…
2
- Я из концлагеря под Деснянском. Месяц назад гитлеровцы привезли туда две тысячи военнопленных. Они строят аэродром для авиации дальнего действия… С подземными ангарами и полной маскировкой… Собираются бомбить оттуда Москву…
Человек, которого Андреев и Назар вытащили из болота, говорил тихо, скрипучим, словно отсыревшим, голосом и то и дело откашливался. Худ он был до такой степени, что казался муляжом, созданным для демонстрации костной арматуры. Но стоял прямо и независимо.
В землянке было сумрачно. Свет осеннего дня проникал через небольшое, овальных очертаний автомобильное стекло, вставленное под бревенчатый накат. Командир отряда и заместитель сидели в полумраке у дощатого, грубо сколоченного стола.
- Откуда вы узнали, что в лесу партизаны? - спросил заместитель.
- Слухом земля полнится.
- Именно в этом лесу?
У заместителя, стриженного ёжиком, были круглые бессонные птичьи глаза. Подтянутая, прямая фигура выдавала кадрового военного. Командир же, крупный, развалистый, с привычкой закладывать мясистую ладонь за портупею, служившую единственным знаком воинского отличия, явно был человеком штатским, человеком беседы, а не рапорта, быть может, в недавнем прошлом райкомовским работником или учителем.
И перед этими двумя, как перед судьями, стоял третий, покрытый свежей болотной грязью.
- Я знаю эти леса, - сказал человек из болота. - До войны служил здесь.
- Где здесь?
- Я бывший начальник Деснянского гарнизона Топорков.
Командир и заместитель переглянулись.
- Майор Топорков пал смертью храбрых при героической защите Деснянска, - звонко, с торжеством в голосе сказал заместитель. - Посмертно награждён орденом боевого Красного Знамени.
- Не знал, - безучастно ответил человек из болота. - Но я майор Топорков. А вы майор Стебнев. В марте сорок первого вы приезжали к нам из штаба округа читать лекцию о преимуществе отечественного стрелкового оружия над немецким.
Заместитель пристально всмотрелся в человека, стоявшего перед ним, и наконец поднялся.
- Минутку! - И вышел из землянки.
- Сядь, Топорков, а то от сквозняка упадёшь, - сказал командир, едва за заместителем закрылась дверь. - Не серчай. Стебнев у меня человек дошлый. По контрразведке работает… Вот поешь!
С усилием повернув своё могучее шестипудовое тело, он достал из дощатого ящичка в углу землянки ржаную полбуханку, несколько печёных картофелин и зелёную бутылку, заткнутую кукурузным початком. Выставил всю эту снедь на стол и налил сизый самогон в кружку.
- Выпей, майор, и закуси.
Человек выпил, взял картофелину и стал медленно, безучастно жевать, как будто исполнял тяжёлую, ненужную, но обязательную работу.
Командир смотрел, как по-старчески, кругообразно движутся его челюсти. Неизвестно, почему он поверил этому человеку. Может быть, полагался на чутьё. Может быть, он уже знал таких людей - выжженных войной, не побоявшихся взять на себя за эти полтора года столько, что иному и века не хватит.
- Ешь, - повторил он басовито и добавил потише, как будто стесняясь своего сочного голоса: - Теперь и о себе думать надо. Слава богу, живой!
Пришлый направил на командира свой сверлящий взгляд.
- За мой побег в бараке каждого пятого должны расстрелять, - сказал он. - Всего двадцать человек. Ребята знали и согласились. Так что я чужой жизнью живу. За всех… За двадцать!
Командир, вздохнув, отвернулся к окну.
- Да! Насмотрелись мы смертей… Я вот в мирное время оперу "Мадам Баттерфляй" любил, - сказал он негромко. - переживал… за её страдания. А теперь думаю: чем меня после войны расшевелишь?
Человек из болота отодвинул кружку. От еды и от выпитого его впалые щёки пошли алыми пятнами.
- Оружия нам! - хрипло сказал он. - Мы в плену, но мы в том не повинны. Оружия нам! Подпольный комитет готовит восстание. Мы весь этот аэродром уничтожим, командир! Оружия нам!
Долгие часы лесных скитаний он нёс эту мысль об оружии и теперь, казалось, боялся её потерять, боялся поддаться покою и теплу.
Командир продолжал смотреть в окно.
А там, в центре партизанского лагеря, возле коновязи, щуплый партизан в длинной складчатой шинели с отвисшим хлястиком стриг машинкой товарища, усадив его на алюминиевый ящик из-под немецких мин.
"Клиент", здоровенный парень с маленькой, словно бы лишённой затылка, головой и с красными ладонями-клешнями, морщился и ругал парикмахера:
- Чёрт, ну и скребёшь, как корова языком…
- Дождик, - бойко оправдывался тот. - Мокрый волос, он как спираль Бруно, жёсткий и вьющий… И машинка дореволюционная… "Коржет"… Сами обещали трофейную "американку". Мне бы фирмы "Брессайн"!
- Трофейную! Он тебя так пулями обстрижёт… Ой! Баранов тебе стричь, Беркович! - дёрнулся парень.
- А я что делаю, Степан? - спросил парикмахер.
И не успел парень вникнуть в смысл этих слов - только лоб нахмурил, соображая, - как за спиной Берковича вырос строгий, туго затянутый в талии заместитель командира отряда Стебнев.
- Беркович, к командиру!
3
Заросший щетиной, тощий - кости под кожей, словно расчалки, - человек повернулся к Берковичу. Профессиональным взглядом парикмахер отметил пучки коротких белых волос, которые проросли на плохо обритой голове.
Позади парикмахера встал Стебнев.
- Беркович, ты в Деснянске майора Топоркова знал? - спросил командир.
- Так точно… Стригся лично у меня. Фигура! Пользовался одеколоном "Северное сияние".
И парикмахер снова встретился взглядом со странным, оборванным и грязным человеком. Какие пустые, выцветшие, нездешние были у него глаза!
Парикмахер смолк. Он ощущал подтекст всей этой сцены, но не мог его понять. Его восприятие жизни было бесхитростным и ясным, как стрижка "под ноль".
- С этим человеком знаком?
Беркович пожал плечами.
- Можешь идти!
Парикмахер медленно поднялся по ступенькам. И обернулся.
Человек сидел за столом, склонив голову, беспомощно открыв змейку шейных позвонков. Парикмахер подошёл к нему и остановился, словно бы изучая острый, резко очерченный затылок и созвездие тёмных родинок на шее.
- Товарищ майор! - позвал он неуверенно, но затем уже громко и обрадованно повторил: - Товарищ майор!
Человек поднял голову, но не обернулся.
- Да что же вы не сказали? - спросил парикмахер. - Да я бы по родинкам всегда узнал… Ой, война! Ай, война! Сказано ведь: "Слухом услышите - и не уразумеете, и глазами смотреть будете - и не увидите…" Ведь вы ж тёмный волос имели, товарищ майор. Вы ж солидный были брюнет…
- Оружия нам, - проскрипел Топорков, не глядя на парикмахера. - Оружия нам!..
- Можете идти, Беркович, - коротко бросил Стебнев.
- У вас есть оружие? Лишнее оружие?.. Ребята готовы, ждут. Охрану мы сомнём, но у них поблизости воинская часть. Без оружия нас перестреляет взвод автоматчиков… Ни один самолёт не вылетит с этого аэродрома!.. Ни один, никогда! - бессвязно говорил майор Топорков, и щёки его рдели, как уголья. - Надо только доставить оружие и взрывчатку к карьеру, где мы добываем гальку. Охрана там несильная. Если ударит группа из пяти-шести партизан…
- Оружие у нас есть, сидим на подготовленной базе, - сказал командир без особого энтузиазма и развернул карту. Среди зелени болот и лесов крохотной тёмной точкой значился на ней Деснянск. - А как доставить?
- Обоз, - сказал Топорков.
Командир и заместитель переглянулись.
- Нет, сейчас это невозможно.
- В лагере не могут ждать!
- Ты не кричи, майор… У всех нервы… Двинул бы к лагерю всем отрядом, да блокирован. Хорошо ещё, что болота их держат… А небольшой обоз… Можно было бы попробовать… Но… Нет, не могу!
- Это окончательно?
Командир и заместитель молчали.
- Это всё?
- Давай так, майор, - сказал командир и оттянул портупею своей крепкой ладонью. - Давай подождём группу Ванченко. Это мой начальник разведки. Вот он вернётся, и я тебе скажу… Ну?
Топорков не отвечал. Он сидел недвижно, как укор, как живой памятник тем, кто отправил его искать путь к свободе.
4
Вечерело. Под навесом, где на самодельных, из жердей, койках лежали и сидели раненые, горел костёр.
Молоденькая медсестра, склонившись над одной из коек, шептала:
- Ты потерпи… потерпи, Самусь. Вот кончится дождь, и пришлют за тобой самолёт. А там госпиталь, там тебя вылечат…
Отблески огня скользили по меловому лицу раненого.
- Светло там и чисто, - продолжала медсестра. - И все в белом ходят, и всю ночь у нянечки огонёк горит, и не спит она. Если что нужно - только руку к звонку протяни… И музыка звучит в наушниках…
У печи с большим котлом присел погреться старик Андреев. Отставил неразлучную снайперскую винтовочку, втянул ноздрями воздух, спросил у кубастенькой поварихи:
- Это с чем же кандер будет, со шкварками?
- Какие шкварки! - отвечала повариха. - Подвозу не стало. С комбижиром!
- С комбижиру какой кандер!..
Топорков сидел, закутавшись в шинель, немой и молчаливый, как индийский вождь. Он наблюдал за жизнью партизанского лагеря, этой неведомой ему ранее родной и в то же время бесконечно далёкой жизнью.