Ногой отвалил корягу и долго смотрел на расползавшихся в разные стороны жучков. Подойдя к камню, Топорков внимательно со всех сторон осмотрел его, но и здесь ничего не нашёл. Майор тяжело вздохнул, ссутулился, бросив вниз ладони, будто прикреплённые к тонким запястьям. Сейчас было особенно заметно, как он устал и как тяжело его истончавшим в лагере мышцам нести груз крепких ещё и жёстких костей.
Длинная повытертая шинель висела на майоре, как на распялке. Он пожал плечами и отправился догонять обоз. Когда майор спешил, то клонился узким торсом, словно бы падая и едва поспевая подставлять под рвущееся вперёд тело тонкие ноги.
Гонта внезапно вышел из кустов:
- Ты что там потерял, майор?
- Ничего… Осень… Тихо…
Удивлённо - и недоверчиво блеснули прищуренные запорожские глаза Гонты под густыми бровями. Но это был мгновенный блеск.
- Ясно, - сказал Гонта.
4
Крутились, поскрипывая, колёса. А рядом с колёсами отшагивали, с подскоком, большие и грубые яловые сапоги Бертолета. Каждое движение доставляло подрывнику немало страданий - это было видно по его лицу, по прыгающей походке.
- Скажите, а почему вас зовут Бертолетом?
Подрывник удивлённо посмотрел из-под каски на майора. Он не ожидал, что этот молчаливый, мрачный человек может проявить интерес к его особе.
- Кличка. Из-за первой нашей мины. Не было взрывчатки, а мне удалось достать бертолетову соль… А может, из-за французской фамилии.
- Вот как! Вы француз?
Бертолет улыбнулся:
- Француз… Если Пушкин - абиссинец, а Лермонтов - шотландец. Предки, говорят, гугеноты были - переселились когда-то, лет двести назад, в Россию. Потому моя фамилия Виллó.
- И давно вы в отряде?
- Не очень… Мне здесь нравится, - неожиданно улыбнулся подрывник.
- А портянки вы так и не научились накручивать, Виллó, - сказал Топорков.
Лес был осиновый - низкорослый и редкий. Солнце пробило облачную муть и плавало в небе, как яичный желток.
Обоз то и дело пересекал уютные поляны, поросшие высокой, не по-осеннему сочной зеленью. Казалось, люди и лошади плывут по зелёным озёрам.
Теперь в арьергарде, рядом с Андреевым и Топорковым, упруго шагал Миронов.
- Трава-то, трава! - восхищённо говорил старик. - Эх, косу б намантачил и подобрал бы всю, как есть… Последняя!
- Ну даёшь! - рассмеялся Миронов.
- Ты солдат, тебе не понять… Солдат на всём готовом.
- Это да, - согласился Миронов. - Мне-то служба всегда нравилась. Порядок в ней!
- А в партизаны как попал? - спросил майор.
- Куда было из окружения? Не под Гитлера же!
Лёвушкин, пригибаясь, пробежал через луг, усыпанный клочьями наползающего откуда-то с болот вечернего тумана. Нырнул в низкорослый ольховник. Там сквозь редкую ржавую листву просматривалось странное громоздкое сооружение, лишённое привычных глазу форм, неопределённого цвета.
- Это танк, - сказал Гонта Топоркову. - Здесь наши, когда выходят из болота, всегда днюют.
Лёвушкин взобрался на танк и оттуда помахал рукой: мол, всё в порядке. Обоз тронулся к ольховнику.
- Надо бы дальше двигаться, - сказал Гонта майору. - Потемну спокойнее. Ночь - это и есть партизанский день.
- Будем отдыхать, - ответил майор.
- Я к тому говорю, что здесь немцы могут засаду устроить, - повторил Гонта настойчиво. - Ванченко-то здесь ранило…
- Вот и обеспечьте охранение!
Голос у майора был негромкий, ровный, без каких-либо командирских интонаций, однако такому голосу невозможно было не подчиниться.
Гонта пожал обтянутыми кожаной курткой покатыми мощными плечами, брови его, сросшиеся и всегда нахмуренные, сцепились ещё плотнее.
5
Телеги расположились неподалёку от подбитого танка.
Когда-то это был скоростной БТ-7, красивая, лёгкая машина, из тех, что москвичи привыкли видеть на довоенных парадах.
В один из летних дней сорок первого года отчаянно выбежал этот танк навстречу иной военной эпохе - эпохе двухвершковой лобовой брони и кумулятивных снарядов. Сильным взрывом сорвало башенку и бросило на корму. Сквозь оплавленную дыру в переднем скосе была видна выгоревшая внутренность танка. Одна из гусениц лежала на земле, и сквозь траки тянулись к небу стебли мятлика и белоуса.
Топорков, холодный, сдержанный Топорков, повёл себя странно: прижался к шершавой броне и погладил её ладонью. Танк давно выстыл, он утерял под дождями и ветром сложный, живой запах машины, но Топорков, стоя рядом, раздул ноздри и вдохнул воздух.
Обернувшись, майор встретился глазами с подрывником в каске и устыдился своего порыва, нахмурился.
- С ними я в Испании воевал, - сказал он.
Не каждый мог понять то, что переживал он, Топорков. Но Миронов, старшина-сверхсрочник, служака с белым подворотничком, понял. Он подошёл к танку, сказал:
- Молодость это и моя тоже, товарищ майор. Жалко!.. - И добавил потише: - Мы здесь только двое кадровых. Так что полагайтесь, я дисциплину соображаю.
Наступила ночь. Лёвушкин, лёжа на плащ-палатке и покусывая травинку, спрашивал у Берковича с ленивой, немного кокетливой самоуверенностью человека, который и вблизи врага способен сохранять спокойствие и думать о постороннем.
- Скажи, парикмахер, у тебя карандашика, случайно, нет?
- Нет. А зачем тебе? Почта не работает.
- Стишки сочинил. Про любовь. Хочу записать. Как ты думаешь, ничего? "Пусть сердце живей бьётся, пусть в жилах льётся кровь, живи, пока живётся, да здравствует любовь!"
- Вроде где-то слышал. Сам сочинил?
- А ничего стишки?
- Не знаю, - ответил Беркович. - Как ты думаешь, мог я стихами интересоваться, имея на руках пять душ детей? - И добавил: - Для Галки стихи?
- Ну уж! - насупился разведчик. - Слушай, а ты чего с нами напросился?
- Мы же в Кочетовский отряд, так это мимо Чернокоровичей, - сказал парикмахер. - А в Чернокоровичах дом тёщи. Может, она знает, что стало с Маней и детьми.
Лёвушкин присвистнул:
- Думаешь, прогуляемся и вернёмся?
- Нет, - покачал головой Беркович. - Не думаю. Но надоело стричь ваши головы…
А Топорков сидел у маленького, осторожного костерка и рассматривал протёртую на сгибах немецкую карту. Странно было видеть на ней транскрибированные на чужой язык, длинные, как воинские эшелоны, названия: "Kotschetoffka", "Tshiernokoroffitsci"… Изучив карту, Топорков достал из планшетки карандаш, блокнотик и вывел на листке несколько слов.
6
Андреев был в охранении; в своём дождевичке он стоял под деревом, как охотник в засаде, ничем не выдавая себя.
Хрустнула ветка, затрещала сойка - будто кто-то принялся ломать сосенку, - и Андреев насторожился, приподнял винтовку. Заметил фигуру, молодо и легко идущую через лес. Седые щётки бровей у Андреева поползли вверх.
На опушку вышла медсестра Галина. В распахнутом ватнике, с плотно набитой противогазной сумкой через плечо она проскочила мимо Андреева, направляясь к танку.
Старик покачал головой.
Майор оторвался от блокнота. Над ним стояла медсестра Галина. Блики пламени скользили по её лицу.
Майор встал, одёрнул шинель. Бертолет, который тщетно пытался справиться с портянками, испуганно и радостно смотрел на медсестру.
- Я решила пойти с вами, - выпалила Галина заученно. - Отпросилась. Без медицинской помощи вам не обойтись. И на разведку мне легче!
- Это совершенно невозможно, - сухо сказал Топорков.
Он стоял тонкий и прямой, как гвоздь, вбитый в пригорок.
Непонятный он был Галине человек, замкнутый внутри на какой-то хитрый замочек, - не то что остальные партизаны.
Галина в растерянности перевела взгляд на товарищей. Бертолет склонил голову, скрылся за стальным ободом каски. Лёвушкин, ухмыляясь, принялся постругивать финским ножом палочку, а Степан - тот достал гигантских размеров парашютного шёлка тряпицу и высморкался, отчего получился звук совершенно неожиданный - как если бы вдруг просолировал тромбон. Миронов застыл в ожидании.
- Товарищ Топорков! - дрогнула Галина. - Я вам обузой не буду! - И перевела взгляд на стёртые ноги Бертолета, как-то безжизненно лежавшие на траве.
Нет ничего более жалостного, чем вид человека в каске и при оружии, открывшего пергаментную слабость ног. Разувшись, солдат как бы лишается ореола военной неуязвимости и переводит себя в слабое сословие штатских.
- Это решительно невозможно, - повторил Топорков.
Глаза у Галины вспыхнули, и светлое её, не отягощённое морщинками личико исказила гримаса. О, это была партизанская девица, из незнакомого майору племени.
- Эх, товарищ майор, - сказала Галина. - Не хотите подвергать меня риску? А откуда вы знаете, что нам можно и что нельзя? За аусвайсами к немецким офицерам можно ходить, да? И на явки?.. Я в отряд девчонкой пришла: здесь теперь вся моя жизнь, и молодость, и старость, всё… Буду с вами! Уцелеем - хорошо, а нет - вы не ответчик. А своё дело я буду здесь делать, помогать вам буду. - От волнения она начала заикаться: и давний бомбовый удар, нанёсший контузию хрупкому, стройному телу, долетел вдруг до Топоркова - пахнуло гарью и болью.
Слиняло ироническое выражение на лице Лёвушкина, он во все глаза смотрел на медсестру. Замер и Бертолет.
Топорков пожевал сухими губами и ушёл во мрак, к Гонте, который пристроился на сене поодаль от танка.
Пулемётчик набивал ленту патронами, которые он, как семечки, доставал из необъятных карманов кожаной куртки. Действовал он ловко, на ощупь.
- Скажите, Гонта, вас удивило бы, если бы в группе оказалась медсестра? - спросил майор.
- Галка? Что, пришла? Тю, контуженая! Из-за взрывника этого.
И Гонта неодобрительно покачал своей крепкой темноволосой головой.
Когда Топорков вернулся, медсестра, склонившись над Бертолетом, перевязывала ему ногу. Рядом стояла раскрытая сумка противогаза и склянка с риванолом.
Галина встревоженно смотрела на Топоркова.
Две несмелые морщинки тронули узкие губы майора у самых их уголков. Он словно бы заново осваивал нехитрую мимику улыбки.
- Что вы так смотрите? - спросил майор. - Живых мумий не видели?.. Какое вам выдать оружие? Автомат?
7
Низкорослые партизанские лошадки с бочкообразными боками протащили первую телегу мимо танка.
Было ещё сумрачно. Полосы тумана плавали между чёрными кустами, небо обозначилось синевой. Проскрежетали ржавыми голосами злодейки-сойки.
- Пойдёте с первой телегой, - сказал Топорков Гонте.
- А вы?
- Буду в прикрытии, сзади.
Вновь недоверчиво сверкнули прищуренные глаза Гонты.
- Противника надо ждать спереду. - И Гонта, не дожидаясь ответа, ушёл.
Топорков проводил взглядом обоз. Весело махнули хвостами две заводные лошадки, привязанные к последней телеге, и Топорков остался один.
Он не спеша прошёлся вокруг танка, цепко осматривая землю и кустарник, как будто снова что-то искал. Длинный, на длинных ногах, со склонённой головой, он был похож на идущего за плугом грача.
Ничего не найдя на земле, майор приступил к танку.
Он оглядел его беглым и точным глазом военного человека, отмечая малейшие неровности и углубления: визирные щели, края оплавленной дыры в лобовой части, заглянул и под крылья, и под ленивцы.
Затем взгляд его упал на гусеницу, лежавшую рядом с танком.
Гусеница как гусеница - гигантская ржавая браслетка, обречённая истлевать в земле. Но майору бросились в глаза красные точки жучков-"солдатиков" на последнем траке. То ли они выползли погреться на вялом утреннем солнышке, то ли были кем-то потревожены.
Майор поднял трак. И не увидел отшлифованной тяжестью глянцевой поверхности, как. это бывает, когда поднимаешь лежач-камень: земля здесь была взрыта.
Смахнув верхний слой земли, Топорков увидел совсем новенькую стреляную гильзу от противотанкового ружья. Оглянувшись по сторонам, он бережно, как эксгуматор, боящийся чумной заразы, взял гильзу в руки и вытряхнул оттуда свёрнутый в трубочку лист бумаги. Прочитал несколько коротких неровных строчек: "Оч. важно! Обоз идёт в Кочетов, п. о. 4 тел. 47 ящ. с ор. боепр., 8 бойцов (1 жён.). Команд, майор из Кочет, п. о. Через Камышов перепр. у 14 корд.Фёдор".
Майор скатал листок в трубочку и вложил в гильзу, всё это присыпал землёй и укрыл тяжёлым траком. Затем он тщательно вытер руки, оправил шинель, огляделся ещё раз и отправился догонять далеко ушедший вперёд обоз.
Топорков спешил. Он клонился прямым торсом, он всё падал и не мог упасть: вовремя подставляли себя худые, длинные ноги и отмеряли метр за метром. Было в этом его движении что-то бесстрастное, размеренное, как у машины, и только хриплое, с канареечным подсвистом дыхание говорило о том, что не всё ладится у майора с многочисленными шатунами и шестерёнками, работающими внутри.
День четвёртый
"ВСЁ ИДЁТ ХОРОШО"
1
На пригорке Гонта поднял руку, и обоз остановился. Гонта наконец заметил Топоркова, и в глазах его, упрятанных под трехнакатные брови, погас тревожный блеск.
Обоз остановился. Топорков прошёл вперёд.
Гонта поднял цейсовский восьмикратный бинокль. На лугу, уже очистившемся от клочьев тумана, светлела петлявая просёлочная дорога. По ней ползли два грузовика с солдатами. Отсюда, с пригорка, даже усиленные цейсовской оптикой, они казались не больше коробков.
Гонта, который, как и каждый партизан, был воспитан ближним боем, смотрел на эти грузовики спокойно.
- Вот, майор, - он протянул бинокль Топоркову, - видать, снова егеря. "Эдельвейсы". Понаперли их сюда с Кавказа на переформирование. Теперь на нашем брате будут тренироваться.
- Егеря хорошо действуют в лесах, - бесстрастно сказал майор, рассматривая грузовики.
- Радости - полный воз, - сказал Гонта. - Нам здесь дорогу надо переходить.
- Значит, будем переходить.
Гонта в упор посмотрел на Топоркова:
- Ночью-то перешли бы без риска… Ну ладно!
2
За лугом вновь начался сосняк, и партизаны было повеселели, но тут сойки протрещали тревогу.
Андреев, откинув капюшон, обнажил жилистую шею, задрал кверху бородёнку, наставил круглое ухо. Послышалось тарахтение, будто мальчишка вёл палкой по штакетнику. Это был чуждый лесу механический звук.
Лёвушкин свистнул. И лошадёнки под окрики партизан рванули в сторону от дороги, в соснячок.
Галина с автоматом в руке, напрягая крепкие икры, пробежала к старым окопам, уже поросшим по брустверу молочаем. Сползла, ссыпая песок. И тут же кто-то рядом приглушённо чихнул и произнёс звонким, радостным шепотком:
- На здоровьичко вам! - И ответил самому себе: - Спасибочко! - После чего Лёвушкин сильной рукой пригнул Галину к земле, спрятал её за бруствер.
- "Энсэушки"! - шепнул Лёвушкин. Он сидел у бруствера, в частоколе воткнутых в песок сосновых веточек и смотрел на обширную, поросшую вереском поляну, куда вливалась лесная дорога.
Тарахтение нарастало.
- Четырёхтактные, - сказал Лёвушкин почтительно и сплюнул. - У них на каждой машине ручняк.
За поляной, на взгорке, серыми мышиными клубками прошмыгнули шесть мотоциклов с солдатами. Тарахтение метнулось за ними хвостом и стало стихать.
Лёвушкин следил за мотоциклами и в то же время видел рядом лицо Галины, полуоткрытые её губы и ощущал щекой и ухом шелестящее дыхание.
Он не снял руку с плеча медсестры, а, напротив, сжал пальцы и повернулся к ней. В захмелевших, дерзких его глазах отразился в перевёрнутом облике дурманный осенний мирок - сухой окоп, мягкий пружинистый вереск с фиолетовой пеной цветов и густой полог хвои.
- Будешь приставать - застрелю, - сказала Галина, глядя в глаза Лёвушкину и яростно отвергая отражённые его зрачками соблазны.
- Дурёха, - прошептал Лёвушкин чужим, добрым голосом. - Ну чего увязалась за ним? Ты девка простая, ты моего поля ягода. Я человек весёлый, надёжный, я тебя защищу хоть от фрицев, а хоть от своих… И если войну переживём - не брошу, вот ей-богу! А с ним-то как? Он человек умственного полёта. Он-то и сейчас сторонится тебя. А ты тянешься… Дальше-то как будет?
Галина перевела дыхание. Метко упали последние слова Лёвушкина, прямо на живой нерв. Но Галя была девочка крепкая, из донбасского посёлка, из семьи с двенадцатью ртами и пьющим отцом.
- Ладно, - сказала она. - Верно ты говоришь. Ты вон какой ловкий, сообразительный. Всё умеешь… А он нет. Он внутри себя живёт, его обидеть просто. Я ему нужна. Вон ноги стёр… - И она всхлипнула, сразив себя этим последним аргументом.
- Ты о себе подумай! - бросил Лёвушкин.
- А я думаю. Я, может, впервые полюбила. Может, это всё доброе, что мне отведено.
И она полезла из окопа.
- Тю, контуженая, - тусклым голосом бросил вслед Лёвушкин.
Соснячок оживал. Раздавались голоса. Телеги неторопливо покатились к дороге.
Лёвушкин мягко шёл по лесу. Даже опавшие листья не шуршали у него под ногами. Лицо у разведчика было полынным, а глаза злые.
Его нагнал Миронов. Присвистнул, подзывая разведчика.
- Чего тебе, старина? - спросил Лёвушкин.
- Слушай, ты к Галине не приставай, ладно?
- Тебе что? Подглядывать приставлен?
- Не приставлен… А ты отряд не порушай. Галка - она для нас особая дивчина. Её беречь надо.
- Особая! - ухмыльнулся разведчик. - За Бертолетом вон как прибежала!
- Это уж её выбор, - спокойно сказал Миронов.
- Больно ты справедливый, солдатик, - сказал Лёвушкин. - Дать бы тебе по уху, да злость надо на немца беречь.
Топорков слышал этот разговор и усмехнулся одними глазами. Всё в группе шло как нужно, вмешательства не требовалось, это был отрегулированный, самоналаживающийся организм. Лишь мрачный Гонта беспокоил майора.
3
Внизу поблёскивала речушка, вся в тугих, масляных разводьях струй. Вода была такой холодно-прозрачной, что при взгляде на неё ломило зубы. И плыли по ней седые узкие листья тальника. За рекой широко расстилались сизо-зелёные заросли ивняка. Картина была мирная, лёгкая, акварельная.
Подошёл, хлопая полами длинной шинели, Топорков. Развернул потрёпанную трофейную карту.
- Надо бы идти берегом до четырнадцатого кордона. - Гонта ткнул пальцем в карту. - Там мосточек есть. Хлипкий, но телеги выдержит.
- Ясно, - сказал майор. - Однако переправляться будем здесь. Вброд.
- Дно топкое, - терпеливо, но уже с нотками плохо сдерживаемого раздражения пояснил Гонта. - Если застукают на переправе - хана. Мотоциклетки шныряют, видел?
- Видел.
Гонта повернулся к Миронову и Лёвушкину, ища поддержки. Но разведчик пожал плечами, не желая ввязываться в спор начальства, а бывший старшина-сверхсрочник пробормотал:
- Конечно, с точки зрения военной лучше у четырнадцатого кордона… Но товарищу майору виднее.
- Виднее! - буркнул Гонта.
Топорков уложил карту в планшетку.
- Ну всё. Гонта, возьмите пулемёт и выберите позицию над рекой.
- Так, - крякнул тот, пряча глаза под брови.
И не спеша, вразвалочку, как волжский крючник, пошёл к телегам. Взвалил на широкую спину свой МГ, окликнул Берковича и Лёвушкина и зашагал к кустарнику.