Гитлеровцы, сдержав наступающий советский батальон, отсекли от него роту Быкова и охватили ее плотным кольцом. Красноармейцы, укрывшись в четырехэтажной школе, тотчас же завалили партами двери и окна, забаррикадировались.
Ночью никто не спал. Бойцы слонялись по классам, тихо разговаривали, курили. Гитлеровцы несколько раз обстреливали школу из пулеметов, но на штурм не шли. Под утро из-за соседнего дома загремел металлический голос:
- Красноармейцы! Бейте коммунистов и комиссаров, сдавайтесь, переходите к нам. Вас ждут ваши жены и матери - армия фюрера вступает в Москву!
Закопченные, голодные, израненные бойцы слушали свистящую металлическую речь.
- Врешь! - скрипнул зубами Чуриков, цыгановатый, диковинно красивый боец. Он только что сменился с поста и собирался воспользоваться затишьем - часок-другой вздремнуть.
- Чудесно по-русски говорит… - покачал головой Родин. - Неужели изменника какого-нибудь заставили?
Чуриков молча сбросил шинель, подтянул пояс, сунул в карман тяжелые рубчатые кругляшки.
- Куда, хлопче? - недоверчиво посмотрел на него старшина. - Не вздумай чего-нибудь опять пошукать.
За Чуриковым числился некрасивый поступок - в одной деревне он раздобыл горшок сметаны и невинно заявил старшине, что сметану купил, а вскоре обнаружилась хозяйка горшка - седенькая старушка. Она не кричала, не ругалась, а только смотрела на бойца жалостливым материнским взглядом.
- И на что ж ты, сынок, замок попортил? Я бы тебе ту сметану и так отдала.
Красный от стыда Иванов дал старушке пятьдесят рублей, а когда она, бормоча благодарность, ушла, трясущийся Каневский, не говоря ни слова, плюнул Чурикову в лицо.
С тех пор дурная слава не выветривалась, хотя Чуриков вел себя исправно.
Услышав обидные слова старшины, он досадливо махнул рукой:
- Будет вам, товарищ старшина! Этого больше никогда не позволю!
Чуриков ушел, а Тютин недовольно сказал старшине:
- Не надо обижать парня, он исправился.
- Побачим.
Чуриков прошел на чердак. Здесь его встретил наблюдатель - незнакомый боец из третьего взвода.
- Смена, что ли?
- Какая смена? Командир на разведку послал.
- А я думал, смена, - разочарованно протянул боец, - хотел напарника будить.
- Так вы вдвоем? А где напарник?
Наблюдатель затянулся цигаркой, бледный огонек вырвал из мрака бесформенную груду тел.
- Так он что ж, рядом с мертвяками? - воскликнул пораженный Чуриков, усмотрев в отдельно лежащем человеке спокойно похрапывающего бойца. - Вот это герой!
Удивленно покачивая головой, Чуриков проверил гранаты, вставил запалы и кивнул наблюдателю:
- Прощевай, дядя! Смотри не трахни в меня, как в обрат полезу.
На крыше свистел холодный ветер, но разгоряченный боец не чувствовал холода, не чувствовал жгучего металла трубы, по которой осторожно спускался вниз. Сапоги Чуриков предусмотрительно оставил на чердаке.
Пользуясь предутренней сгустившейся темнотой, он осторожно прокрадывался через пришкольный сад к дому, из-за которого орал-рупор.
Вдруг он наступил на что-то острое, очевидно, на стекло. Послышался противный хруст, но боль не остановила бойца: он полз вперед.
У самого дома Чуриков чуть не наткнулся на фашистского часового. Немец с автоматом задумчиво смотрел на дорогу. Он не издал ни звука, когда в его спину по рукоять вошел широкий нож. Чуриков перехватил падающее тело, схватил автомат и замер. Из рупора полилась знакомая с детства мелодия.
"Катюша! Заводят "Катюшу"!" - подумал он. Но слова были чужие, незнакомые.
Чуриков поднялся с земли, не таясь пошел во весь рост, вошел во двор, размахнулся, и в то же мгновение два оглушительных взрыва оборвали знакомую мелодию.
"Вот вам, подлюки, русский язык, вот вам наша "Катюша"!"
Как Чуриков вернулся обратно, он не помнил. Все произошло молниеносно. Только бешено стучало сердце и горели ободранные о шифер крыши ладони.
Он разыскал свои сапоги и спустился вниз под аккомпанемент жесточайшего фашистского обстрела. Когда поутихло, он как ни в чем не бывало подошел к старшине и отдал свои трофей.
Откуда автомат? - отрывисто спросил старшина.
- Купил за два взгляда. Пошукал, словом!
Но старшина не любил шуток.
- Говори без брехни!
- Около двери дохлый фриц лежит, ну, и взял у него патронов-то у нас мало.
Старшину это объяснение удовлетворило, а Чуриков, охватив широченную спину Тютина, шепнул, осторожно косясь на старшину цыганским глазом:
- Ты, Гриша, зря патроны не жги, стреляй метче!
Утром гитлеровцы пошли на штурм. Четыре раза наваливались они на изрешеченное школьное здание и всякий раз откатывались обратно, оставляя десятки трупов. Перед пятой атакой долго бил миномет и, захлебываясь, тараторил тяжелый фашистский пулемет. Мины летели сериями, две из них разворотили крышу, наблюдателя волной выбросило на землю. Второй наблюдатель был убит наповал крупным осколком. Одна мина, влетев в окно, разорвалась в классе, который оборонял взвод Бельского. Взрывом разметало бойцов, осколками сорвало кожу на лбу у лейтенанта Бельского, ранило в мякоть руки Родина, убило бойца, прибывшего с последним пополнением. В класс вошел Быков с перевязанной головой, без фуражки.
- Как дела? Зацепило? Готовьтесь, сейчас пойдут!
Как бы подтверждая его слова, раздалось дикое улюлюкание, свист, замелькали лягушечьи маскировочные накидки - гитлеровцы начали пятую атаку.
- К бойницам! - скомандовал Бельский. - Одиночными - огонь!
Бобров, Каневский, Захаров стали рядом. Бобров сначала стоял на коленях, скрываясь за выступом, но так стрелять было неудобно, и он вытянулся во весь рост. Стрелял он неплохо: быстро уложил троих. Внизу раздалось несколько взрывов, и наверх хлынули обсыпанные известковой и кирпичной пылью красноармейцы.
Гитлеровцы, взорвав стену, бросились в пролом и захватили первый этаж. Весь взвод, оборонявший этаж, погиб. Гитлеровцы упорно рвались вверх, но ружейно-пулеметный огонь сметал их. Бельский отправил отделение Иванова вниз, на помощь командиру роты. Первым на третий этаж вбежал Кузя, здесь его задержали: дальше идти было нельзя немцы. Фашисты держали лестничную клетку под непрерывным огнем. Били трассирующими - огненные стрелы метались по зданию, пули плющились, рикошетили, с воем проносились над головами.
- Всё! - крикнул Каневский, показывая пустой пулеметный диск. - Амба!
Тютин перехватил пулемет обеими руками, изготовясь для рукопашной. Быков, Бельский и командир второго взвода выхватили пистолеты. Стрельба прекратилась.
- Накапливаются, - прохрипел Быков. - Эх, выпить бы!
Чуриков протянул ему фляжку. Быков приложил ее к сухим губам, но тотчас, страшно выпучив глаза, отдернул.
- Крепок? - участливо поинтересовался Чуриков. Жаль, закусить нечем.
- Какая гадость! - Командира роты передернуло. - Я ее в жизни не пил. Водички бы!
Чуриков пожал плечами.
- Товарищ сержант, подсчитайте, что у нас осталось.
- Есть! - отозвался Иванов.
Бельский, бледный, сидел на полу. Его мутило, сильно кружилась голова, из ушей шла кровь. Другой лейтенант был новенький, и Быков к нему еще не привык.
- Товарищ старший лейтенант! В строю двадцать один красноармеец, один младший сержант, старшина, три командира, четырнадцать тяжело раненных, доложил Иванов.
- А легких?
- Чего там! - Иванов махнул рукой. - Все легкие! ото не в счет. Гранат три, патронов по обойме.
- Н-да. - озадаченно протянул Быков, просматривая полупустую обойму пистолета.
- У меня еще полдиска! - Чуриков тряхнул трофейным автоматом.
- Н-да… - повторил Быков. - Ситуация!
- Есть еще шанцевый инструмент, - скромно сказал Родин.
- Лопатка солдатская? Что ж, в таком деле все сгодится… - И, как бы между прочим, командир роты добавил - Помни, ребята, в плен не сдаваться!
Никто не ответил ему. То, что сказал командир, разумелось само собой. Только Бельский, постанывая от разламывающей голову боли, прерывисто сказал:
- Нам… в плен… не положено!
И эти избитые слова, которые так не нравились бойцам, были встречены сейчас молчаливым одобрением.
- Товарищ командир! - тревожно крикнул красноармеец. - Танки!
- По местам!
Из забаррикадированных окон бойцы увидели мощный лоб среднего танка, шевелящийся хобот орудия с раструбом дульного тормоза. Блеснул огонек, танк в упор ударил по школе, снаряд пронизал здание насквозь.
"Почему он еще не стреляет? - мучительно думал Быков, - прицеливается, что ли?"
Но танк, помедлив, ударил еще и еще, разворотив верхний этаж. Вновь раздалась бешеная стрельба, сливавшаяся с многоголосым криком штурмующих. На лестничную клетку вбежали гитлеровцы. Изогнувшись, Кузя метнул в них гранату, Быков бросил вторую.
- Последняя! - крикнул Иванов. - Последняя - нам!
- И эту им!
Последняя граната лопнула вблизи, засыпав красноармейцев щебнем.
В едком дыму угадывались силуэты в касках. У Быкова кончились патроны, он швырнул пистолет в голову ближайшего немца и промахнулся. В эту секунду Бельский бросился навстречу фашистам с пистолетом и уложил пятерых.
Заваленная трупами площадка опустела, на миг наступила тишина, и вдруг внизу загрохотали сотни автоматов и грянуло "ура". В село вливалась русская пехота, взмыленные артиллеристы на рысях выкатили орудия, и черноусый командир батареи заорал на всю передовую:
- По фашистским гадам - ого-онь!
Негромко хлопнул залп, и два огненных копья вонзились в бок танка. Танк вздрогнул, взревел, закрылся густым жирным дымом, загудел костром жаркого пламени.
- За мной! - закричал Быков. - Бей фашистов!
Группа окровавленных, грязных, обросших бойцов ринулась вниз, перепрыгивая через трупы, скользя в лужах крови.
- Ура! - едва слышно крикнул Бельский, но ему казалось, что от этого крика пухнет и наливается болью голова.
Иванов выбежал вперед и что было силы крикнул:
- За Москву!
Этот крик услыхали красноармейцы, бежавшие к школе. Иванова схватил в объятия какой-то боец. Другой обнял Бельского. Громадный Тютин тискал невысокого артиллериста, а рядом с уже успокоившимся Быковым стоял чернявый артиллерийский лейтенант Хаштария и радостно говорил:
- Я знал, что ты не сдашься, дорогой, знал, что выдержишь! Сердце подсказывало, понимаешь, дорогой! Давай, дорогой, поцелуемся!
- Жив-здоров, окруженец?
Быков вытянулся перед командиром батальона.
- Ничего, ничего, раз целуешься, значит, здоров. А за танк благодари товарища Хаштарию, он подбил.
Глава четырнадцатая
Свидание
Покинув госпиталь, Андрей и Сорокин очутились в густой толпе. Улицы столицы были затоплены народом. Люди бросались к вокзалам и, убедившись, что неорганизованным путем приобрести билеты на поезда невозможно, так как эвакуировались учреждения и заводы, брели к окраинам города пешком. Обывателей подхлестывали панические слухи: сеятели и разносчики этой паники большей частью числились в архивах гитлеровской разведки как шпионы и провокаторы.
Выбравшись из толпы, Сорокин попрощался с Андреем и ушел разыскивать фронтовой офицерский резерв. Пожимая руку Курганову, он сказал:
- Может, и не увидимся, но на всякий случай… У тебя замечательная родственница. - Сорокин точно не знал, как называют жену брата, не то невестка, не то золовка, - и ты ей передай… Впрочем, ладно! Буду жив, увижу сам. Прощай!
Андрей вздохнул и, отойдя в сторону, стал обдумывать, что делать дальше. Ему, как и всякому фронтовику, хотелось попасть в свою часть, а от бывалых солдат Андрей слыхал, что из запасного полка в свою часть, как правило, не попадешь.
Курганов расспросил встречных бойцов, не слышали ли они, где находится ополченская дивизия. Младший командир с перевязанной рукой сказал ему:
- Точно не знаю, друг, но ты подавайся на Можайск. Не в самый город, конечно, там фрицы, а направление на него держи. Где-нибудь встретишь своих ополченцев. Курить есть?
Андрей направился дальше, стремясь попасть на Можайское шоссе. Мимо проносились военные грузовики, но он не пытался "голосовать", не знал еще о такой практике. Навстречу устало шагали подмосковные колхозники, рабочие, служащие, которых фашистское наступление изгнало с родных, обжитых мест.
Невдалеке от шоссе попалась группа девушек, возвращавшихся после работы домой. Андрей равнодушно скользнул по ним взглядом и вдруг ахнул. Среди них в темном ватничке и деревенском платочке шла Лара.
Он поморгал, провел рукой по глазам. Не может быть!.. Показалось!
Он еще раз взглянул на проходившую мимо девушку. Она с кем-то разговаривала и не заметила Андрея. Но он уже понял, что не ошибся. Голос был ее - спокойный, нежный, мелодичный…
Андрей в два прыжка нагнал работниц и, задыхаясь, окликнул.
Девушки обернулись все разом. В глазах их засветилось любопытство. От неожиданности Лара отступила на шаг. Перед ней стоял худощавый красноармеец, подтянутый, ладный, в сдвинутой на бровь пилотке. Рука бойца висела на перевязи.
- Андрей? - неуверенно прошептала Лара. - Андрюша!
Не стесняясь подруг, девушка порывисто обняла его.
Андрей почувствовал легкое прикосновение теплых губ.
Когда оба оправились от неожиданности и смущения, Лара сказала:
- А я здесь. На заводе теперь работаю. Идем ко мне, я в общежитии…
Девушки деликатно ушли вперед.
В общежитии Лара сказала:
- Тут живут две из нашего цеха, а здесь Нинка Шишкова, она во вторую смену.
- Наша Нинка? Шишкова?
- Она самая! Ну, а как ты? Где служишь? Воевал уже?
- Немного. Из госпиталя возвращаюсь в часть.
- Так ты ранен? Боже мой, а я думала, что-нибудь вроде ушиба.
Андрей усмехнулся:
- Посмотри на меня - изменился?
- Изменился, конечно! Повзрослел! - Лара хотела сказать, что Андрей похорошел, но сдержалась.
А он действительно похорошел, стал похож на своего старшего брата. Лара еще раз пристально взглянула на юношу и, приметив синеватый рубец, взбороздивший веко, и рассеченную шрамом бровь, почувствовала неожиданную слабость.
В комнате, где жила Лара, было сравнительно уютно.
- Садись, Андрюша, раздевайся! Бровь тебе немного… надеюсь, ничего серьезного?
- Пустяки, слегка задело.
Андрею было неприятно, что Лара так спокойно относится к его ранению, не ахает, не ужасается. Обиженный, он не стал просить ее помочь ему снять шинель и, высвободив кисть, осторожно сбросил шинель сам. К своему удивлению, боли он не почувствовал.
"Заживет!.." - подумал Андрей, и к нему вернулось хорошее настроение.
Они проговорили около часа, припоминали школьную жизнь. О себе Андрей ничего не говорил, а Лара больше ни о чем не расспрашивала.
Внезапно Лара спохватилась.
- Ах, какая же я дура! Сейчас тебя покормлю.
- Спасибо, я не голоден.
- Знаем, как не голоден. Ты не стесняйся, я рабочий паек получаю.
Лара быстро сварила картошку, нарезала сухой колбасы, луку, открыла банку консервов, почистила селедку.
- Царский ужин! - бормотала она, споласкивая руки. - Говорят, сам Людовик Шестнадцатый так не питался.
- Он ел куропаток и фаршированных зайцев, - уверенно поправил Андрей. - Помнишь, историк рассказывал? Забыла? И еще устриц и трюфеля.
- Чепуха! У нас с тобой преимущество - подмосковная Картошка. Он такой наверняка не пробовал. Садись к столу, Людовик, а то остынет…
Разом схлынула напряженность. Оба повеселели, почувствовали себя проще.
- Давай я тебе селедку очищу. Ты что предпочитаешь: голову или хвост?
- Все равно. Давай голову.
Идеально! Каждый берет то, чего ему не хватает!
Андрей, смеясь, катал по тарелке картофелину, дул на обожженные пальцы.
- Стой, стой! - вспомнила Лара. - Сейчас я тебя вот чем угощу!
Андрей смотрел во все глаза: девушка достала из-под кровати маленькую красноголовую бутылку.
- Не смотри на меня зверем, я не алкоголик! Этот райский напиток теперь те же деньги - на него можно купить что угодно. Налью в чашку - тебя это не шокирует?
- А где же твой хрусталь? - поддержал шутку Андрей.
- Держи крепче, товарищ инвалид! Пьем! - Лара подняла чашку.
- Так не годится, у тебя едва донышко прикрыто!
- Я женщина, мне не положено.
Андрей усмехнулся, услышав любимое выражение лейтенанта Бельского. "Как они там?.. - уколола мысль. - Может, уже нет никого?"
- Пьем за все хорошее! - Андрей поднял чашку.
- За встречу! - тихо сказала Лара, - За нашу встречу!
Глаза их встретились.
- Лара! - Андрей осторожно обнял девушку раненой рукой и, не удивляясь отсутствию боли, поцеловал теплые вздрагивающие губы.
Ощущение времени исчезло. Оба сидели не шевелясь, тесно прижавшись друг к другу, и внезапно Андрей почувствовал тоску. Где-то в глубине груди защемило, кольнуло.
"Что со мной? Я так мечтал о встрече с ней. И вот мечты сбылись, сказка стала действительностью, сон - явью, а я не рад, то есть нет, я рад, но не спокоен…"
Андрей услышал, что Лара что-то говорит.
- Ты сегодня останешься здесь. Я устрою. Договорюсь с комендантом, с девушками. Они хорошие. Ты должен остаться.
"Почему он молчит? - встревоженно думала Лариса, - Ведь два года вздыхал, а теперь молчит".
- Нет, - спокойно сказал Андрей. - Я через десять минут пойду.
- Куда ты пойдешь на ночь глядя? Оставайся. Решено, и никаких разговоров!
- Нет, - тихо повторил Андрей, - я пойду!
- Но я тебя прошу! - Ореховые глаза заблестели от слез.
- Не надо, Ларочка! Я должен идти. Я и так потерял целый день. А они там, мои товарищи…
- Они подождут. Одна ночь.
- Валька Бобров, Родин, Игорь Копалкин, Кузя, Ника… Вальку дважды ранило, а он остался.
Лара умолкла. Она поняла, что Андрей сейчас уйдет, и она чувствовала нарастающую волну нежности, любви к этому смуглому неласковому юноше. Проснувшееся чувство говорило: "Не отпускай! Держись за свое счастье! Не отпускай! Быть может, никогда его больше не увидишь, его могут растерзать, застрелить, как Надю".
Имя Нади она произнесла вслух.
- Надю? - В глазах Андрея белел страх. - Что с ней?
- Ее… нет… с самолета… пуля…
Побледневший Андрей молча встал. Быстро оделся, стянул пояс на шинели.
Лара автоматически поднялась и, покачиваясь от страшной усталости, двинулась за ним к двери.
- Не ходи! - ласково попросил Андрей. - Там дождь…
Он ушел.
Хлестал дождь, косой, холодный, черный, пополам со снегом. Стена дождя расступилась и поглотила Андрея. Лара стояла у подъезда, вытирая промокшим платком лицо. Слезы, смешиваясь с дождем, текли быстрыми струйками.