Телеграмму принесли утром, в тот ранний час, когда лейтенант Пушкарев, проснувшись, смотрел в окно. После затяжных, нудных дождей погода установилась. Солнце сияло вовсю, сноп острых теплых лучей пронзил кроны молодых тополей, весело ворвался в холостяцкую гостиницу, и Пушкарев, читая телеграмму, смешно, по-детски щурил глаза. Комната впервые показалась ему тесной. Куда ни пойдет, непременно на что-то наткнется, потому что взгляд его то и дело обращался к почтовому бланку с цветущими розами. Из-за этих сочно-алых цветов гимнастику сделал кое-как, к гантелям даже не прикоснулся, а когда брился, больше косил глаза на телеграмму, нежели в зеркало, из-за чего даже порезался.
На бланке была наклеена всего одна строка: "Алеша встречай воскресенье Марина". Кому-то может показаться несвязным, даже непонятным этот телеграфный набор слов, но Пушкарев сердцем принял его, он знал, как значительна для него была эта единственная фраза. Пусть без точек и запятых, все равно он мысленно представлял одни только восклицательные знаки.
Вот когда бы ему мотоцикл пригодился. Не машина - реактивный снаряд. Жаль, что продал. Командир звена капитан Орлов настоял. Правда, он не так-то уж очень и настаивал. Это Широбоков масла в огонь подлил: "Не доверяй детям спички, а летчику мотоцикл". И заладил, заладил… А слова эти оказались липучими, как репейник. Будто ветром разнесло их по гарнизону. Ну если бы он где их услышал, а то ведь сам выдумал! Пушкарев не сомневался в этом, потому что ведущий его друга, Витальки Костикова, мастер на такие штучки. Какое умильное лицо было у Широбокова, когда командир звена убеждал Пушкарева:
- Куда это годится? Летчик за рулем мотоцикла! Ты же не чувствуешь скорости. Ее тебе, как воздуха, не хватает. А здесь не бескрайние небеса, а грешные земные дороги. Стукнешься обо что-нибудь - и прощай авиация. Запомни: черту - болото, а летчику - небо.
Чего тут помнить - яснее ясного сказано. Только вот у Широбокова и на этот счет свое мнение нашлось. Орлов с Костиковым были довольны, когда Пушкарев послушал их, а Широбоков опять закрутил:
- Зря продал. Занимался бы ты им в свободное время. Мотоцикл что жена - внимания к себе требует.
Да разве у него только о мотоцикле эти тары-бары… Чего только Широбоков не нажужжит где-нибудь между полетами или после них, а еще больше в непогоду, когда самолеты на приколе и приходится заниматься в классах с утра до вечера. Нет, сказочки Широбокова Пушкарев теперь слушать не станет. В какой бы край ни увела военная служба, везде он будет благодарить судьбу, которая свела его с Мариной.
От аэродрома до центральной усадьбы совхоза рукой подать. В летнюю пору приезжали туда студенты. Днем они работали в поле, а вечерами под открытым небом выступали с концертами и устраивали танцы. Курсанты зачастили туда, как пчелы в ясный день на цветы. Пушкарев не танцевал, стеснялся, но, когда Марина грациозно подошла и пригласила его на вальс, не мог удержаться. Чувствовал он себя напряженно, как в первых полетах. Казалось, все на него смотрят, даже инструктор, которого не было там и. в помине. Как бы не споткнуться, нечаянно кого-то не толкнуть, не наступить на Маринину туфельку! Когда-то Пушкарев первый раз сел в кабину самолета - в глазах зарябило от всевозможных рычагов, кнопок и переключателей, и он затаив дыхание боялся повернуться, чтобы их не задеть. И вот теперь, когда он танцевал, что-то отдаленно напоминало ему прежнее ощущение скованности. К счастью, выручила Марина, такая она непосредственная.
- Виден сокол по полету, - весело сказала она, когда стихла радиола. - Голова закружилась от твоих… Как они называются? - У Марины разлетисто подскочили вверх тонкие шнурочки бровей, запылали щеки, а в глазах, серьезных и ласковых, отразился далекий манящий свет. Она энергично крутнула перед собой указательным пальчиком и воскликнула: - Вспомнила, вспомнила: от твоих виражей!
Вот оно как… Голова закружилась… От виражей… А ему-то казалось…
В ту тихую августовскую ночь Алексей Пушкарев долго не мог заснуть. Какое-то необъяснимое новое чувство волновало его и куда-то звало, звало… Но что может быть заманчивее неба, что может быть прекраснее самого полета! Он летает, он уже познал силу крыльев и силу духа в этой бездонной небесной синеве! Разве есть на белом свете такое, что могло хотя бы приблизительно сравниться с этим чудом!
Вспомнил Пушкарев, как в детстве его заворожил лес. Не мог на него наглядеться. Вершины сосен вонзаются в голубое безбрежие неба, солнце золотит настоянный на хвое душистый воздух, а в прореженные кроны сочится синева далеких высот. Вот бы подняться над лесным царством, посмотреть: а что же там, за синей далью?
Когда же его мечта стала явью, когда он, сын лесника, поднялся над землей, его целиком захватило и околдовало пьянящее чувство скорости. Быстрота движения все в нем перевернула, сделала его другим. Уже хочется изведать не только пределы скорости, но и дальности и высоты. Но есть ли они, эти пределы, если сами стихии, в которых пребываешь, беспредельны? Тут с человеком происходит невероятное: вдруг пробуждаются спящие в нем самом чувства, и он, удивляясь и радуясь, каждый раз как бы заново открывает самого себя. Не потому ли Пушкарев ждал каждый полет как какого-то чуда и благоговейно воспринимал всякую его новизну?
Вот опять что-то неожиданно взбудоражило его. Алексею трудно было усидеть в своей курсантской обители. Его безудержно влекло в тот степной, цветущий, как оазис, поселок, на который с воздуха уже не мог наглядеться. Он считал великой несправедливостью, что на его полетной карте этот видный ориентир обозначен лишь крошечной точкой и даже в стороне от дорог, которые, если приглядеться, тянутся к нему со всех четырех сторон света.
Приходил вечер, и Алексей спешил туда, где сходились эти дороги и тропы. Раз он не застал Марину. Девушки встретили его многозначительными улыбками:
- А Марина вальсирует за кулисами, на кухне.
- Сегодня ее очередь картошку чистить.
В бойких голосах студенток Пушкарев уловил завистливые нотки. А может, ему показалось, может, у девушек просто беспечно-веселое настроение и они хотели, чтобы он остался с ними. Не одной же Марине танцевать с таким парнем. Но все же они пошли на кухню, позвали подругу:
- Марина, тебя летчик спрашивает.
С таким пафосом, так артистично было произнесено: "летчик", что Пушкарев невольно подтянулся и принял бравый вид. Но, увидев Марину, смутился. Не знал, как она отнесется к тому, что он появился на кухне.
- Пришел вам помочь, - сдержанно сказал Пушкарев, обращаясь и к Марине, и вроде бы ко всем остальным девушкам.
Марине не понравилось это "вам", и она с напускной строгостью ответила:
- Вот нож, а вот картошка. Проверим кулинарные способности.
- Этой многоглазки я вагон перечистил.
- Знаем, как вы чистите. Запустите машину - и руки в брюки.
- Это сейчас техника, а был солдатом - столовым ножом обходился. Да не резал, как вы. Смотрите, какие отходы…
На лице у Марины Пушкарев уловил настороженность. Марина была не такой, как в прошлый вечер. Тогда чему-то радовалась, даже восхищалась, как танцевал, хотя он прекрасно знал, что в этом деле совсем новичок. Теперь у нее напряженность во взгляде и какая-то сухость в голосе. Не поймет, что в ней таится: обыкновенная девичья ревность или Марина просто недовольна его приходом к ней. Может, она такая: голову вскружит - и до свидания. Ее никто не интересует здесь. И он тоже. Одним словом, артистка, ей сцена дороже всего.
У Пушкарева охлаждался порыв добрых чувств, брала досада на самого себя: зачем пришел? Потому и разговаривал как бы со всеми, не подозревая, что это как раз и задевало Маринино самолюбие. А девушки ничего не замечали, между собой уже называли Пушкарева "Маринин летчик".
- Пригласили на свою шею. Он еще и учить будет. Марина, он что у тебя, режиссер, администратор, завхоз?
Девушки засмеялись, а Марине было приятно слышать: "у тебя". Она встала, откинула со лба тыльной стороной ладони мальчишеский чубчик.
- Завхоз, облаками заведует, - неожиданный румянец озарил ее потеплевшее лицо, и она вздохнула легко и свободно.
- Спасибо за назначение на должность, - сказал Пушкарев, довольный, что Марина повеселела. Такой она была на танцах.
- Алексей, ты мне звезды обещал показать, - сказала она и отточенным движением руки положила на стол кухонный нож.
- А я не отказываюсь.
- Ой смотри, Марина, узнает Ксенофонт - влетит тебе за эти гастроли, - весело смеясь, предупреждали подругу студентки.
Алексея что-то взволновало. Скорее бы уйти далеко-далеко в степь, где небо распахнуто настежь и много простора. Хотелось, взявшись за руки, бежать с Мариной навстречу ветру, как взлетают самолеты. Но его сковала какая-то робость, и они пошли спокойно и торжественно.
Было тепло, тихо, небо золотисто мерцало от горизонта до горизонта.
- Я никогда не видела так много звезд, будто всю жизнь кто-то прятал от меня эту сказку, - с затаенной грустью сказала Марина.
- Такого неба в больших городах не увидишь. Оно засвечивается уличными огнями.
- Вот не знала, даже не задумывалась над этим.
- Теперь будешь знать.
- В звездах есть что-то загадочное, правда, Алексей?
- Даже в самих названиях: Вега, Альтаир, Плеяды… - без паузы продолжил Пушкарев, почувствовав приятную раскованность и все больше увлекаясь рассказом.
- Вега, Альтаир, Плеяды… - возвышенно повторила Марина. - Я произношу эти слова и, кажется, слышу в них музыку, какую-то особую, неземную. Только подумать - каждая звезда как солнце!
- Нет, больше, в сто, в тысячу, в миллион раз… А наше, земное солнце лишь мост, чтобы постигать дыхание и жизнь отдаленных светил, - сказал Алексей и, оторвав взгляд от неба, неловко посмотрел Марине в глаза. Они показались ему тоже загадочными. В их таинственной глубине словно вспыхнули огоньки. - Марина, какие звезды ты знаешь? Покажи!
Марина подняла к небу глаза с горящими в них звездочками, театрально простерла перед собой руки и с оттенком какой-то глубокой печали произнесла:
- Нет, Алеша, в этой небесной путанице мне никогда не разобраться…
- Какая путаница?! Звезды располагаются не хаотично, а в определенном порядке, - все более оживляясь, говорил Пушкарев. - Видишь, над горизонтом мерцает свет? Это красавица Бетельгейзе, звезда-сверхгигант из созвездия Ориона. Вот Большая Медведица. Уж эту-то знаешь… А вон Кассиопея, Андромеда. Созвездия украшают небо. И что любопытно: одинокие звезды встречаются редко, даже очень редко, и почти не бывает так, чтобы звезда взяла да и перекочевала к другой. Какая великая преданность! Правда, Марина?
Марина смотрела на небо и томительно ждала той минуты, когда Алексей вспомнит о ней и скажет ей тоже какие-то хорошие слова. Она ведь рядом с ним, а звезды, как бы ни были красивы, все же далеки, иные даже мертвы - не свой, а отраженный свет приходит от них на землю. Марина догадывалась, что Алексею она небезразлична. Иначе стал бы он так возвышенно говорить об удивительных свойствах небесных тел и красоте окружающего их мира. Но все равно ей становилось как-то не по себе. Звезды, которыми она восхищалась, начинали тускнеть, отдаляться и на глазах меркнуть.
Марина знала, что будет потом раскаиваться, знала, что скажет Алексею не то, что хотела ему сказать, и потому пыталась сдержаться, но все-таки не сдержалась.
- А наверное, это скучно - из века в век вместе. Да еще и на одних и тех же орбитах… Очень скучно… - сказала Марина, и в глазах у нее потухли огоньки-звездочки.
- Когда им становится скучно, они сгорают. Красиво сгорают звезды: одним росчерком в небе, - с неожиданным отчаянием сказал Алексей, подкрепив мысль выразительным пилотским жестом. Ему было досадно, что никак не осмелится высказать Марине желанные ей слова. Он был недоволен собой, и потому в интонации проскальзывала резковатость, он делался категоричным, что совсем не свойственно его рассудительно-уравновешенной натуре.
Так Алексей и не сказал Марине о самом удивительном явлении на свете: поселок, где они встретились, стоит не где-то на отшибе, в степной глуши, а в центре всего мироздания. Остались с ним и другие выношенные у сердца слова. Берег для нее, но так и не подступился к ним, к этим сокровенным словам, боялся, не так прозвучат, как бы ему хотелось. Алексей знал цену слову. Тут оно нужно как сама жизнь. Это он в лесу мог когда-то стоять и любоваться стройными деревьями, не произнося ни слова, приходить к ним, всякий раз восхищаясь неожиданным обновлением. А тут Марина. Может, последняя с ней встреча. И он сокрушенно подумал: Марина уедет и затеряется в человеческом море, как звездочка в огромном Млечном Пути. Все более отчаиваясь, Алексей повторил сжато и резко:
- Вот так, Марина, сгорают звезды. Одним росчерком! Марина вздрогнула и обернулась к нему. Напряженный взгляд и застывшее лицо сделали ее задумчивой и строгой. Алексей почувствовал неловкость. Он же не хотел Марину обидеть. Но его опасения развеял доверчивый тон Марины. Сосредоточась, она быстро, с придыханием от волнения заговорила:
- А самолеты? Они тоже сгорают? Я не могу представить себе небо войны… Сколько бы ни смотрела - не могу, только подумаю: сколько в нем пережито человеческих драм, трагедий, и никакого следа… Никакого…
Марина молча смотрела на тихое, усыпанное звездами небо и думала о его магическом свойстве затягивать раны. Ничто в природе не обладает таким свойством. Эта мысль удивляла и одновременно страшила ее.
- Военное небо поливали и секли свинцовые дожди, - задумчиво сказал Алексей. - Оно горело, взрывалось, раскалывалось на куски, в нем плавился даже металл.
- И все-таки не осталось на нем ни шрама, ни царапины.
Алексей тоже не видел военное небо. Но он авиатор, и ему больше известно о судьбах военных летчиков. Что бы в небесах ни случалось, все кончается на земле. Здесь начало и конец всему. Что здесь завязалось, то и развяжется.
- Нет, Марина, бесследно ничто не пропадает, - словно успокаивая ее, сказал Алексей.
Мог ли он тогда думать, что слова эти окажутся для Марины почти пророческими! Знать бы ему, что было у нее тогда на душе, и не пришлось бы ему потом испить горькую чашу превратностей судьбы.
Они разъехались, и Марина так и не услышала от Алексея дорогие ей слова. А он не знал, что так тяжело носить в себе невысказанную любовь… Алексей писал Марине уже из боевого полка. Но разве в письмах выскажешь, что у тебя на душе? Он даже не осмелился у нее спросить, кто такой Ксенофонт и почему ей от него попадет…
Марина обещала приехать к весне. Но миновала долгая зима, отгрохотали беспокойные майские грозы, а ее все не было. И вот теперь, в конце лета, едет! Алексей взбудоражен. Накануне он ложился спать и просыпался с думами о долгожданном перелете на далекий аэродром, о полетах в краю гор, подступивших к самому морю. А вот теперь в голове у него еще и… телеграмма.
- Алексей, ты что, сны досматриваешь?
Пушкарев едва не опоздал на завтрак, а сейчас летчики кричали ему уже из автобуса, который увозил их на аэродром. Такого с ним никогда не случалось. Но он ничего этого не замечал: душа его переполнена иными чувствами.
* * *
Рядом с капитаном Широбоковым и старшим лейтенантом Костиковым Пушкарев увидел командира звена Орлова. Обрадовался! вот кстати!
- Здравия желаю, товарищ капитан! С приездом! - сказал он, как отчеканил.
Необычная бодрость голоса, живость взгляда и энергичность движений Пушкарева незамеченными не остались.
- Спасибо! - ответил Орлов, присматриваясь к нему. - Ну как вы тут?
По лицу Пушкарева видно - все у него хорошо.
- Без дела не сидим.
- Вас ждали, товарищ командир, - добавил Костиков, а Широбоков задрал кверху голову и протянул:
- Нас побить, побить хотели, нас побить пыталися, а мы тоже не сидели - того дожидалися…
- Тебе бы все прибауточки, Широбоков. Чего это ты с утра заводишься? - дружелюбно сказал Орлов.
- Сам не знаю, дедовская песня пришла и вертится на языке, - тягуче проговорил Широбоков и, мотнув головой, будто собирался запеть с новой силой, бойко спросил: - Командир, что нового у фронтовиков?
Орлов заулыбался.
- Они говорят: все новости у нас в полку, - ответил он, продолжая поглядывать на Пушкарева.
Широбоков сверкнул глазами:
- Остряки-старики, есть у кого мудростью подразжиться…
Орлов и Широбоков внешне очень схожи, они, как в сказке говорится, рост в рост, волос в волос, голос в голос. Истинные истребители - коренастые, крепкие, с прямым, смелым взглядом, скорые на острое слово. И летают - не отличишь друг от друга. Одна школа… Но Орлов - командир звена и своего летчика знает поосновательнее. Широбоков любит на досуге порассуждать, иной раз разговорится - не остановишь. А то ходит - вроде как себе на уме. Что-то вынашивает в мыслях. Все равно он выскажется, ничего в себе не утаит, только не сразу, а как бы после того, как мысли его дозреют. И в это самое время интересно за ним наблюдать. Он то, будто бы случайно, бросит реплику, то на что-то намекнет, а то загадочно посмотрит: "Ну что же вы такие недогадливые…" Сегодня ни с того ни с сего затянул стариковскую песню, не поймешь, для чего о мудрости заикнулся, а от разговора уходит. Может, о Пушкареве что прослышал.
Орлова не покидала мысль о молодом летчике. Знает ли он, что над ним сгущаются тучи? Известен ли ему разговор с комэском?
Перед самым отъездом на встречу с ветеранами Орлова вызвал командир эскадрильи майор Зварыгин и без каких-либо предисловий спросил:
- Как посмотришь, если Пушкарева от тебя заберут?
- Кто заберет?! Куда?! - с беспечно-веселым настроением, невозмутимо отозвался Орлов, уверенный, что майор Зварыгин в обиду звено не даст. Ему доверили эскадрилью, и комэск сам распоряжается ее людьми. А уж это он может.
Орлова восхищало в новом командире буквально все. Покоряла страсть майора Зварыгина к полетам, гипнотизировала молва, задолго опередившая его появление в полку. Послушал его однажды и безоглядно потянулся за ним, потому что в его высказываниях было много оригинального. Каждый полет - творчество, летчик должен быть художником своего дела. У настоящего художника на холсте нет ни лишнего, ни фальшивого мазка. Так и почерк летчика в небе должен быть четким и предельно точным. Вот молния. Она всегда неожиданна, гадай: куда направит свой могучий разряд? Когда же ударит гром, след ее уже не найдешь, пропал. Такой должна быть и атака летчика-истребителя. Атака-молния! Не задумываясь, на память, Зварыгин цитирует Достоевского: "В тесной квартире даже и мыслить тесно". А какой вывод? Надо выходить на простор, открывать новые горизонты, стремиться к новым высотам. "Новый взгляд, новые мысли…" Или скажет; "Летчик не тот, которого подталкивают: лети, а тот, который сам рвется в небо!"