"Прибежала женушка в профилакторий и зыркает из-за кустов глазами, муженька ищет. Мы все на месте, с удочками сидим, на поплавки посматриваем, а ее нареченного нет. Конечно, она не выдержала, подкралась ко мне и спрашивает тихо, как по секрету: "Где мой Костиков?" Я невозмутимо приложил к губам палец: не распутай, мол, рыбу. А она свое, уже требовательнее и громче: "Где мой Костиков?" Я скосил глаза на поплавок, а ей шепчу: "Придет, куда денется твой Костиков". Тут все и разыгралось. "Куда смотрят командир?" - это она уже к Орлову. А тут самый клев начался. Командир отрешился от всего мира, смотрит на поплавок, как прицеливается. Показал мне рукой: иди, мол, разберись. Я, конечным делом, попытался успокоить Таню. Говорю ей, чтобы не волновалась, не. переживала, не мучилась, а сам жестом доказываю на дорогу. Тут она разошлась совсем: "Никуда я не уйду! До утра на берегу просижу, а дождусь Костикова". Ладно, думаю, пойдем искать пилота. Оставил удочки, пошел. Побродил по зеленому бережку, покрутил по цветущим аллейкам, обошел все ходы и выходы, а уж потом приоткрыл дверь спальной комнаты. Заглянула Таня, а ее Костиков блаженствует на кровати. Да его хлебом не корми - только дай подрыхнуть".
Почему-то Широбоков свою сказку рассказывать не стал, ограничился одной фразой: "Помнишь, какой твоя номер отколола?" И тон у него какой-то не тот, злой.
- О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет.
Но это же масло в огонь. Широбоков немедленно подступил к тем былям и небылицам, которые кочевали из гарнизона в гарнизон вместе с видавшими виды летунами, может даже с такими же, как он сам.
- Э-э… зарок давать не спеши. Поживи, потом гнездом своим похваляйся. Думаешь, вы, женатики, хорошо своих благоверных знаете? Ничего подобного. Возьми самое обыкновенное женское качество - любопытство, - запальчиво продолжал Широбоков. - Так вот, в один гарнизон прибыл зубной врач. Пронесся слух, что такого писаного красавца свет не видывал. И что бы вы думали? На второй день почти у всех женщин в гарнизоне разболелись зубы… А как они изобретательны! У иной найдется сотня уловок, чтобы обвести вокруг пальца мужа. Первая уловка - записаться в самодеятельность… Выкидывают они и такие штучки: прилетит женишок, а возлюбленная уже в загсе побывала. С каким-нибудь заезжим кавалером. Что и говорить, женские думы изменчивы…
Из-за кустов акации показался командир звена. Услышав Широбокова, он метнул недовольный взгляд и оборвал его:
- Брось ты свои холостяцкие байки!
Орлову не понравился тон Широбокова: мало того что поучающий, но в нем еще и проскальзывали какие-то неприятно мстительные нотки. Откуда они у него?
В последнее время Широбокову как шлея под хвост попала, все не по нему. Молчит, сопит, смотрит косо, а разойдется - не поймешь, чего плетет. К чему все это?.. Ничего подобного Орлов раньше за ним не замечал. Своими фокусами он может ребят расстроить, вот Орлов и не дал ему разойтись, обрезал.
- А я что, товарищ капитан?
- Не тот режим выбрал, вот что. Язык у тебя - стрела ядовитая.
- Не я же это выдумал…
- Чего?
- Ну, что женские думы изменчивы…
- А кто? Я, Костиков, Пушкарев?
Широбоков посмотрел на Орлова и натянуто ухмыльнулся:
- Это ж народная мудрость.
- Мудрость, когда к месту да ко времени, - урезонил его Орлов и сделал строгий жест рукой: - Ладно, пора отдыхать.
Широбоков вдруг как-то сразу сник. Вполголоса, как самому себе, договорил уже на ходу:
- Если любовь даст трещину, ничем ее не склеишь. Одно спасение - полеты, заглушат любую боль.
Орлов тронул Широбокова за плечо:
- Все, Володя, кончили. Пойдем спать.
* * *
Утром Орлова было не узнать. Ходил по стоянке хмурый, в разговоры ни с кем не вступал и все поглядывал на самолет, в котором сидел Пушкарев. Когда летчик проверил аппаратуру и спустился из кабины на землю, Орлов подошел к нему и как отрубил:
- Пушкарев, сегодня не полетишь.
- Почему, товарищ капитан? - с достоинством спросил Пушкарев.
- Как спал?
Пушкарев удивленно пожал плечами:
- Нормально.
- Где там нормально, - бросил в сердцах Орлов, - всю ночь "бочки" крутил! Вокзальный сон летчику не годится.
Пушкарев невозмутимо развел руками:
- Холодно было, вот и крутил.
- Это здесь-то холодно?
- На заре свежевато, - сказал Пушкарев и для большей убедительности поежился.
- Не темни, зори здесь теплые.
Почувствовав реальную опасность, Пушкарев насторожился.
- Товарищ капитан, я отдохнул. Я готов лететь.
- Сказал: не полетишь, значит, не полетишь, - повторил Орлов и с досадой добавил: - Сам себе крылья подрезаешь.
"Не полетишь"! Любому летчику, от новичка до аса, пронзит душу эта жесткая мера воздействия. В авиации нет суровее наказания, чем отстранение от полетов. Товарищи будут летать, а ты дежурить, а еще хуже - без дела слоняться по самолетным стоянкам.
Пушкарев смутился и побледнел. Если бы Орлов на него накричал, было бы куда легче. Тогда бы и он попытался ему доказать: все это, мол, пустяки. Великое дело - недоспал. Врачи навыдумывали эти всякие режимы, няньками за пилотами ходят. А что ему, молодому, сделается? Чего-чего, а здоровья ему не занимать. Но сейчас перечить командиру звена был не в силах.
Пушкарев виновато смотрел на Орлова и не верил, что он может пойти на такой решительный и в то же время нежелательный для самого шаг. Он все еще надеялся - Орлов передумает, махнет рукой: "Ладно, лети! Лети! Вернешься - поговорим!" Пушкареву казалось: все шло именно к этому. Минутное смущение прошло, лицо оживилось, в добрых карих глазах замерцали искорки самой надежды. Поддавшись настроению, Пушкарев доверчиво посмотрел на командира звена.
- Что я такого сделал, товарищ капитан? - сказал он, пытаясь как-то сгладить неприятный для обоих разговор. В это самое время у него шевельнулась и явственно всплыла мысль о Марине. Как она там одна?.. Никто ее не встретит, все ей в городке чужие, где ей там приютиться… А он не знает, когда вернется.
Это была та самая мысль, с которой он ложился спать и не раз просыпался ночью. Оттого и спал неспокойно, как на вокзале. Недаром говорится: сон в кручине, что корабль в пучине. Когда не спится, какие только думы не одолевают. А едва задремал, сон приснился. Обступили его со всех сторон участники полковой художественной самодеятельности. Музыканты, танцоры, декламаторы. И все к нему, как в фильме "Волга-Волга" к Бывалову: "Есть у вас таланты?" Но Пушкарев никогда не был артистом, пусть даже самодеятельным. Он отмахивается рукой, а в это время из-за его спины раздается молодой задорный голос: "Есть у нас таланты! Меня записывайте". Это его Марина. А тут откуда ни возьмись в образе похитителя красавиц, волшебника страшного Черномора - капитан Широбоков: "Первая уловка - записаться в самодеятельность". От его слов мурашки по спине побежали. И сон как обрезало.
Пушкарев вспомнил эту ночную чехарду, и ему неудобно стало перед Орловым. Какой-то дурацкий сон вывел из равновесия боевого летчика-истребителя. На что это похоже?..
Только полетом Пушкарев мог загладить свою вину перед командиром звена. Но тот был неумолим.
Орлов, отличавшийся на аэродроме взрывчато-коротким словом, точным, порывистым жестом, вдруг стал неузнаваемо инертным. Он нехотя приподнял голову:
- Что сделал, что сделал?! Режим нарушил! Этого тебе мало?! - укоризненно сказал Орлов. Он помнил, какие испытания могут ожидать эскадрилью, звено и самого Пушкарева, потому и был к нему беспощаден. - Спрашиваешь, будто первый день в авиации, будто не знаешь: оружие летчика не только крылья и ракеты, а и нервы. Нервы, мускулы, глаза, мысль!..
Орлов сознавал, что беспощадно он поступал не столько с Пушкаревым, сколько с самим собой. Все равно что не летчика, а самого себя отстранял. Ему легче было бы выпустить Пушкарева в полет. Формально он не видел причин держать его на земле. Но у Орлова не было и уверенности, что Пушкарев образцово выполнит задание. Случись неудача, он подаст повод майору Зварыгину окончательно настоять на своем, перевести летчика из его звена. Потому Орлов шел на все, даже против самого себя. Пусть Пушкарев покажет свое умение в деле, тогда и постоять за него будет легче. Совсем не случайно Орлов не планировал Пушкарева первым. Сперва Широбокова и Костикова, потом его. Проторенная дорога короче любой другой.
Но случилось то, чего Орлов не мог предположить. Всему виной телеграмма. Еще больше - разговор вокруг нее и особенно неуклюжие выходки Широбокова. А сам не придал этому значения, понадеялся на простодушие Пушкарева, на его обезоруживающий "громоотвод", а тот, как назло, не сработал на этот раз. Теперь-то Орлов догадывается, почему "громоотвод" не сработал. Потому, что было задето чуткое сердце.
Орлову придется выслушивать упреки на разборе полетов, выдерживать торжествующий взгляд майора Зварыгина: "Что я тебе говорил!" А сейчас, в эту минуту, надо идти к нему, докладывать, добиваться его решения. Ноги как-то сразу отяжелели, трудно сделать первый шаг. Но Орлов все-таки переборол себя, пошел. Один только он знал, чего стоила ему внешне непринужденная и раскованная походка.
Выслушав доклад, Зварыгин посмотрел на Орлова прицельным взглядом:
- Вот тебе и тихоня! Бражничал?
- Да нет. Плохо спал.
- А врач что?
- Медицину он прошел.
По лицу Зварыгина скользнуло неудовольствие, он посмотрел на Орлова исподлобья:
- Мудришь, Орлов?! Все летают, а Пушкарева держишь. Во имя чего?
Орлов и в самом деле попридерживал Пушкарева, не планировал первым. Его тактику Зварыгин разгадал сразу и был по-своему прав, но что касается просьбы об отстранении летчика, тут Орлов настаивал не зря. Тут он проявлял обычную командирскую требовательность. Был убежден: на его месте так поступил бы каждый.
- Не готов он. Докладываю, как есть, - сдержанно сказал Орлов.
Зварыгин недовольно махнул рукой:
- Так оно и должно случиться… Рано или поздно, а должно, - тягуче проговорил Зварыгин и вызывающе посмотрел на Орлова: - А тебя жизнь научит уму-разуму. Теперь-то, надеюсь, понял, что значит смотреть вперед, не терять перспективу?!
Орлов стоял перед комэском напряженно. Не зная, что ответить, кусал сухие, обветренные губы. Оказывается, Зварыгин не простил ему, напомнил старое…
- Всякое в жизни бывает, - проговорил Орлов, лишь бы не молчать.
- Бывает. Но в эскадрилье не должно быть! А ты, смотрю, чужие грехи готов на себя принять.
Орлов пожал плечами и уже раскованно, с некоторым удивлением сказал:
- Да какой же он нам чужой, Пушкарев…
- Твой? Вот и отвечай за него!
- Товарищ командир, если бы я не чувствовал ответственности за летчика, я бы к вам не обращался.
- За Пушкарева! А за эскадрилью кто отвечать будет? Вот я тебя спрашиваю: кто за эскадрилью ответит? - напористо и резко говорил Зварыгин. - Командир полка не тебя спросит, а меня: почему летчик на земле, почему не выполняет задание? И я не хочу, чтобы из-за кого-то меня склоняли. Не для того живем… И ты должен наконец понять это.
- Да я понимаю, - искренне согласился Орлов.
- Понимаешь… А чего пришел? Летчик рвется в небо, значит, он уверен в себе. Врачи не возражают. Пусть и летит! Кто же позволит ломать плановую таблицу, подводить эскадрилью?
Вот тут Орлов остро почувствовал свою вину. Действительно, срывался план полетов, узаконенный всеми полковыми начальниками. Не только из-за Пушкарева. Больше из-за него самого, потому что именно он, командир звена, настаивал на отстранении Пушкарева от полетов. Но такое бы не случилось, послушай он Зварыгина раньше. И Орлов на минуту заколебался, стал думать, не согласиться ли ему с комэском сейчас. Пусть Пушкарев летит! По крайней мере, никто не упрекнет комэска, а тогда и он его, Орлова, винить не будет. В то же время сознание мучительно подсказывало другое, заставляло прислушаться к голосу совести. Ведь не ради личных выгод или каких-то престижных соображений он не выпускал Пушкарева в воздух. Он делал это во имя летчика, боевой готовности звена, а значит, и всей эскадрильи. Орлов был убежден в этом и заявил увереннее и тверже:
- Товарищ командир, сегодня Пушкареву лететь нецелесообразно. Не готов он, и все!
Зварыгин неожиданно улыбнулся. В эту минуту Орлов ему явно нравился. Не посчитался с самолюбием, пришел. Значит, понял комэска. Вот и вся развязка прошлого разговора. Да оно, собственно, так и должно быть. Другого от него Зварыгин не ожидал. С Орловым ему было всегда легко и просто, командир звена быстро подхватывал его идеи, был ему надежной опорой в делах эскадрильи и самозабвенно летал.
- Вот видишь, все решилось само собой, и копья скрещивать ни к чему, жизнь, она мудрее нас. В ней, как в таблице Менделеева, каждому элементу свое место, - сказал Зварыгин и качнулся, приподнимаясь на носки. Так он всегда делал, когда был чем-то особенно удовлетворен. - Все, не полетит Пушкарев, - подвел Зварыгин черту. - И хватит об этом… Теперь каждый из нас должен обратить взор к "Зениту". Летчиков надо подобрать и личному составу подтянуться по всем параметрам.
Орлов был задет за живое, он готов был крикнуть: "Ничего не решилось! Ничего не решилось!" Но Зварыгин уже смотрел куда-то вдаль, отрешенно думал о чем-то своем. Тут уж не заикайся: в камень стрелять - только стрелы терять. И Орлов упрямо и с каким-то злым усердием ответил Зварыгину:
- Подберем летчиков! Найдем!
Только он имел в виду не обещанных зубров, а своего Пушкарева.
У самолета Орлов встретился с тяжелым, осуждающим взглядом Широбокова. Летчика как подменили: насупился, молчит, а посмотрит в глаза, все равно что пронзит насквозь.
- Ты чего хмурый?
- Сосредоточиваюсь… Вместо Пушкарева готовлюсь, - небрежно и даже язвительно ответил Широбоков, не спуская колючих глаз с командира звена.
- Сосредоточивайся. Полезно! - сухо бросил Орлов, проходя мимо и ища глазами Пушкарева. - Летишь ты не вместо Пушкарева, а как запланировано, только время сдвинулось. - Орлов не мог забыть вчерашние выходки Широбокова. А тут еще с какими-то причудами, недовольный чем-то. И он уже издалека добавил: - А вообще, после полета поговорим.
- Как прикажете, товарищ командир, - выражая готовность к разговору, живо отозвался летчик.
Широбоков выполнил задание успешно. Он верен своему принципу: полет - его работа, а работать надо всегда хорошо. И он не стал ждать, когда позовет командир звена, не в его это натуре, сам подошел к Орлову. Вид у Широбокова независимый, голос настойчивый, даже чуть-чуть вызывающий, упрямый.
- Командир, наказывай, если в чем виноват.
Орлов ответил летчику твердо, но дал понять, что готов поговорить с ним по душам:
- Нет, что ли, скажешь?.. Нагородил вчера черт знает что… А парня поддержать надо… Твои же слова: женитьба - дело серьезное.
Широбоков о вчерашнем вечере и думать не думал. Его занимало теперь неожиданное отстранение Пушкарева от полетов, и он не был настроен ни на какие другие разговоры, потому что действий командира звена не одобрял. Широбоков вообще не одобрял позицию, какую занял Орлов с приходом в эскадрилью майора Зварыгина. Был командир как командир, все шло как надо, все летали, молодые росли, крепли, а теперь пошли с каким-то креном. Разговору, шуму, не успеет комэск высказаться, а Орлов вслед за ним. И все повторяет, призывает. А крен все глубже, глубже. До чего теперь дошло: Пушкарева к полету не допустили! Вот уж чего в звене никогда не было. Широбоков скривился, качнул головой и с досадой протянул:
- А-а… командир, в этом ли дело? Посмеялись и за-были.
Орлов не мог простить Широбокову, он кадило раздул… Если бы не он, Пушкарев не крутил бы "бочки", не метался бы, как в бреду. Но его удивила и реакция Широбокова.
- Пушкарева с собой не равняй. Тебе все трын-трава, потравить баланду, как свежим воздухом подышать.
- Он в авиации служит, и пусть свой ум навостряет на полеты, а не на каких-нибудь там зазнобушек… Уж если на то пошло, любовь не нуждается в чьей-то помощи, у нее свои крылья.
- Но ты не подрезай их, не лезь в чужую душу. И брось свою холостяцкую теорию.
- Теорию бросить можно, а вот как быть с практикой?
- С какой практикой?
- Ас такой - Пушкареву сегодня не дали летать…
Орлов остановился, устремив на Широбокова немигающие глаза. Он терялся в догадках: почему Широбоков перестал его понимать? Ищет виноватых, все валит с больной головы на здоровую… Вот и поговорили по душам. У Орлова уже не было никакого желания продолжать с ним разговор. Пусть немножко уймется, станет самим собой, а не притворой, каким Орлов раньше даже представить его не мог. Однако намерения Орлова вдруг разрушил сам Широбоков. Он уже не хотел уходить просто так, его встречное желание поговорить по душам оказалось сильнее, и началось с того, что, взрывая обстоятельства, он неожиданно совсем незаслуженно бросил упрек Орлову:
- А впрочем, что тебе Пушкарев?! Все идет по плану. Почва готовится основательно…
Орлова будто током ударило.
- Ты о чем, Володя? Какая почва?
- О чем? Какая? Не видно, что ли?!
- Не понимаю тебя.
- Поясню, командир, поясню. Наберись терпения, выслушай. Не кажется ли тебе, что с некоторых пор в эскадрилье летают одни и те же летчики? За их счет и планы, и налет, и безаварийность. А другие лишь подлетывают, уровень свой поддерживают. Я не жалуюсь, но и о себе скажу: сделаю три посадочки и хожу в победителях, видите ли, подтвердил класс… Но для истребителя это же только прелюдия, командир, Прелюдия… Ты же лучше меня это понимаешь…
Излагая и отстаивая свою точку зрения на сложившееся положение в звене и эскадрилье, Широбоков старался придать образность своим словам. Но, несмотря на это, слова летчика тут же тускнели и теряли звучность под действием встречных готовых формулировок и фраз, над которыми Орлов не задумывался и в правоте которых не сомневался: "Да, летают… но все же планируется, утверждается… И если он летит, значит, так надо…" Сам Орлов давно взял за правило в учебе на шаг-два идти впереди своих подчиненных. Он всегда может сказать летчику, что его ждет завтра, в очередном полете, и к чему надо готовить себя. Так он будет делать всегда, пока будет командиром. А еще в нем стояла, звенела и резала ухо до боли обидная фраза, на которую он ждет и никак не дождется обещанных Широбоковым пояснений: "А что тебе Пушкарев?!" Кто-кто, а он, командир звена, знает, что для него Пушкарев и что для него каждый летчик в звене…
- Слушай, Широбоков, - не выдержал наконец Орлов, - о каком ты плане заикнулся, о какой почве, и при чем тут Пушкарев? Откуда мешанина такая взялась?
Широбоков вздохнул:
- Командир, все по порядочку. Вызвал на мужской разговор - слушай. В командирские функции я не лезу, говорю как летчик… Так вот какие у нас художества творятся: одни летают, а других тем временем потихонечку убирают. Малкина уже "выдвинули", дошла очередь до Пушкарева: "Не полетишь!" Вот я и говорю: все по плану, почва готовится основательная… А подумать, что получается: фальшивые мазки на холсте. Вот видишь, даже художника вспомнили.
- Что-то не то, Володя! - сказал Орлов, задетый за живое.