По полку ходят нехорошие слухи, моральный дух низок, как никогда. Вчера зачитывали приказ о расстреле дезертиров, но мне по-секрету рассказали, что четверо политруков, не в силах вынести бессмысленные атаки и глупые потери, написали жалобу самому товарищу Сталину. Однако письмо перехватили "особисты" и, обвинив написавших его во вредительстве и моральном разложении, под шумок расстреляли.
Наши танки жгут, поскольку нет пехотного прикрытия; пехоту кладут, так как нас, авиацию, посылают куда угодно, но только не туда, где требуется помощь. Ну а про артиллерию и говорить не приходится: когда летишь, хорошо видно, что пушки бессмысленно молотят по пустой местности, а при попытке связаться с пушкарями и передать координаты цели тебя просто посылают далеко и надолго. И не просто ведь посылают. Меня, например, уже разок таскали в особый отдел, разбирались, что это за попытки передачи координат, отличных от назначенных штабом фронта Спасибо, отпустили с миром…
Каждый день на станции прибывают эшелоны с людьми, танками, самолётами. Всё это спешно разгружают - и в пекло. А ведь эти резервы сейчас по-настоящему нужны где-то под Ленинградом, в Крыму или Прибалтике… Так нет же, гоним всё на убой, потому что кто-то умеет писать красивые реляции.
Наш новый командир майор Стукалов с каждым днём ходит всё мрачнее и мрачнее. И то сказать - когда мы прибыли на фронт 24-ого августа, в полку было три десятка "ильюшиных", а сегодня, двадцать восьмого, у нас осталось всего десять машин. Немцы быстро приспособились: поскольку идём мы низко, поднимаясь, самое большее, на сто пятьдесят метров, они караулят нас на полутора-двух тысячах. Потом резкое пике с высоты, атака с задней полусферы - и всё. Спёкся…
Со злостью отшвыриваю папиросу, и словно дождавшись этого момента, тут же звучит команда:
- Первое звено - на вылет!
Бегу к своей машине. Внешний осмотр - струбцин на элеронах нет. Тыкаю носком сапога в баллон - накачан. А второй? Тоже. Сашка "смачивает" свой дутик. Надо бы последовать его примеру, но уже не успеваю. Механик привычно ждёт у крыла с парашютом в руках. Рядом ещё двое: приборист и оружейник. Подают журнал, я торопливо расписываюсь огрызком карандаша, хватаюсь за ручку и влезаю на крыло и дальше в кабину.
Вот что в "ИЛе" действительно хорошо, так это просторная кабина, что при моих габаритах играет совсем немалую роль. Ноги сразу ставлю на педали. Короткий осмотр - вроде всё нормально. Сначала пристёгиваю поясные ремни, затем плечевые. Так… Вилку шлемофона в колодку, резкими движениями закручиваю оба зажимных барашка. Покачал. Нормально. Рычаги шасси - законтрены, как положено. Триммер, приборы - целы. Включаю аккумулятор, и панель сразу оживает, вспыхивая всеми четырьмя лампочками контроля боезапаса: значит, бомбы в отсеке. Так, теперь вентили баллонов: синий - сжатый воздух, чёрный - углекислота. ЭСБ-3П, две штуки, один на РС, второй - на бомбы. Как понадобится, так и установлю, дело недолгое. Ага, есть ракета, вижу!
Винт нехотя проворачивается, хлопает первый выхлоп и вслед за ним раздается басовитый рёв. Несколько минут на прогрев, впрочем, можно уже потихоньку выруливать на старт.
Подрагивая плоскостями и мягко покачиваясь на амортизаторах, рулю на старт. Выстраиваемся парами. Расконтриваю шасси. Закрываю фонарь - всё! Газ! Сектор до упора! Уже привычно отрабатываю увод влево, выдерживая машину ровно по нитке. Отрыв, набор высоты, убираю шасси. Круг сбора. Все собрались? Все. Идём на цель… что у нас сегодня? А, наземное наведение, понятно…
Ну и где этот наводчик?! Я уже охрип, вызывая его. Что за…
- Так и держите, соколы. Теперь чуть левее, ещё… цель - миномётная батарея. Они нашу конницу в лощине накрыли! Давай, ребята! Бей гадов!
Перед носом вспухают разрывы зениток, с земли начинают тянуться дымные трассы скорострелок калибром поменьше. Впрочем, это даже хорошо, значит, и противника в воздухе тоже нет! Все, пора!
Откручиваю левой рукой вентиль баллона с углекислотой, заполняющей бак, закрываю шторки радиатора, чтобы не нахватать в него осколков. Наша боевая пара расходится в разные стороны и я выдёргиваю машину на горку. Тридцать градусов. Вот они, сволочи!
Ой, мама моя родная! Вся узкая болотистая лощина усеяна телами, вперемежку людские и конские трупы. Да что ж это делается-то, а?! Немцы разбегаются в разные стороны в поисках укрытия. Ну уж нет, сволочи! Сейчас наша очередь…
Совмещаю кольца на капоте. Есть! Пошли! Огненные струи "РСов" срываются с направляющих и вспухают внизу сплошной стеной огня. Всё пылает, ухожу на круг, ведомые за мной. У них тоже неплохо получается.
Второй заход. На этот раз работают пушки и пулемёты. "Сидор" дёргает машину, но это мелочи жизни. Ещё один заход… Тресь! В правой плоскости появляется дыра и вываливается половина элерона. Обидно… Дёргаю ручкой - вторая половина, как ни странно, слушается. Кое-как разворачиваюсь и тяну к линии фронта. А там…
Такое ощущение, что все немцы, какие только там сидят в окопах, стреляют по мне и только по мне…
- Ребята! Уходите! А то и вас сожгут ни за грош!
- Да пошёл ты!
Комок подступает к горлу. Какие всё-таки люди, а?! Не бросают одного, хоть и смертельно рискуют. Ба-бах! Щёлк! От удара открываются патронные щитки, и остатки зарядных лент вываливаются наружу. Но машина всё же тянет. Угрожающе растёт температура масла, а я не могу открыть жалюзи, поскольку осколки непрерывно барабанят по фонарю, плоскостям, броне… Удивительно, но машина работает и даже слушается моих команд… ну, ещё немного! Давай, родимый, потерпи еще совсем чуть-чуть…
Наконец, вижу аэродром. Распахиваю створки радиатора, и температура масла сразу начинает падать. Шасси вываливаются из гондол и я плюхаюсь на траву. Самолёт "козлит", и в один из прыжков слышится жуткий треск, а затем небо вдруг меняет свой ракурс. Врезаюсь лбом в приборную панель, из глаз с сухим треском летят искры, и в этот момент самолет замирает.
Со звонким ударом открывается фонарь, чьи-то руки тащат прочь из кабины, а я ору дурным голосом:
- Ребята, подождите! У меня зажигалка выпала из кармана, надо найти, а то затеряется!..
Над головой с рёвом проходят самолёты моих ведущих. Проводив их взглядом, я опускаю глаза и только тут замечаю, что на поле валяется хвост моей машины. Отдельно от всего остального.
Меня между тем волокут под руки прочь, но я уже почти пришёл в себя и начинаю потихоньку передвигать ногами. Наконец, меня оставляют в покое, усадив на патронный ящик. Почему-то чётко врезается в память маркировка "23 мм" на боку которого. Рядом прыгает медсестра, безуспешно пытаясь подсунуть мне под нос кусок ваты, обильно политый нашатырным спиртом. В конце концов, это ей удаётся, и меня чуть не выворачивает наизнанку. Тысячи игл впиваются в нос, из глаз брызжут слёзы, и я окончательно приходя в себя?
- Что ж ты делаешь, дура?!
- Сами вы дурак, товарищ старший лейтенант!
- А?
Девчонку тут же утаскивают в сторону, зато вместо неё появляется лично командир полка Стукалов. Майор ругается так, как я никогда не слышал за всю свою службу. Кроют меня за то, что приземлился на брюхо, я же сижу и пытаюсь сообразить, как же мне еще надо было садиться, если хвост и так остался в пятидесяти метрах позади кабины и мотора?
Наконец Василий Петрович затихает, плюёт себе под ноги и поворачивается ко мне спиной, собираясь идти прочь. Несколько секунд он молча смотрит в сторону летного поля, затем его рот открывается от удивления. Дошло! Комполка медленно возвращает отпавшую от удивления челюсть, снова поворачивается ко мне и неожиданно выдаёт:
- Ну, извини, старшой… виноват, недопонял чего-то. Сложновато в такой ситуации сесть, как положено…
Вечером в столовой замполит выдаёт секрет - меня представили к ордену Красного Знамени. Интересно, подпишут? Ну а что? Я уже не десять положенных боевых вылетов сделал, а куда больше, так что должны подписать.
После ужина бреду в свою землянку, рассеянно прислушиваясь к непрекращающемуся грохоту на западе. Это наши "отцы-командиры" кладут очередных бойцов в бесплодных атаках выбить врага с занимаемых позиций. Мясорубка продолжает свою страшную работу…
Несмотря на удачное возвращение, настроение на нуле, если не ниже, так что "домой" прихожу туча-тучей. Мои ведомые уже там. Заговорщицки подмигивая, они извлекают под свет коптилки неизвестно где раздобытую бутыль самогона. Равнодушно пью, совершенно не ощущая вкуса, обжигающая жидкость вязким тёплым комком скатывается в желудок. Закусываю корочкой хлеба, молча ложусь в постель и проваливаюсь в тягучий чёрный сон без сновидений…
* * *
Утром подъём, завтрак. Можно не спеша побриться, поскольку я теперь "безлошадный". Ребята уходят на очередное задание, а я бреду к механикам. Удивительно, но они утащили мой разбитый в клочья "ИЛ" с полосы на салазках и теперь пытаются привести машину в порядок. Механик успокаивает меня:
- Не горюй, командир! Главное - мотор цел, а остальное у нас имеется. А чего нет - так в ПАРМе возьмём…
От нечего делать, облачаюсь в свободный комбинезон и вместе с ними кручу гайки, рассверливаю дырки под головки заклёпок. Тут меня и находит посыльный из штаба полка:
- Товарищ старший лейтенант, вас командир вызывает.
Никуда не торопясь, переодеваюсь, отмываю бензином руки и иду в землянку. Спустя полчаса настроение у меня значительно повышается: новость и в самом деле хорошая. Нет, я не про награды - нам дают новые машины. Надо ехать в Вязьму, получать на станции технику. Вместе с десятком таких же бедолаг грузимся в кузов "ЗиСа" и мчимся в город. Половина Вязьмы в развалинах, вокзал разрушен, но сама станция действует. Пехотинцы аккуратно сгружают с платформ новенькие самолёты, которые цепляют за грузовики и лёгкие танки и тащат за город, на аэродром, где расположились полевые авиаремонтные мастерские фронта. Опытные механики быстро их собирают, опробуют на земле и передают нам, так что уже вечером мы заходим на посадку на наш аэродром на новеньких машинах. Эх, всегда бы так!
Эту ночь засыпаю без спиртного. Зачем оно мне нужно, если всё и так отлично?
Глава 23
… - Товарищ капитан, а прорываться ночью будем?
- Посмотрим по обстановке, товарищ Петренко…
* * *
Петренко, Николай Фёдорович, директор детского дома из-под Бреста. И с ним - двадцать шесть детей-сирот. Как он сюда добрался - непонятно, однако вообще-то ему крупно повезло, что он нарвался на нас, а не на немцев. Положили бы всех без разговоров, и даже не стали бы могилу копать. Детишки-то у него особенные, спецконтингент, так сказать. Оставшиеся в живых еврейские дети, те, что выжили после налётов украинских националистов-мельниковцев на их сёла. Чудом уцелевшие в резне, устроенной озверевшими, потерявшими человеческий облик существами. Кое-кто видел смерть своих близких. Вот этот черноглазый семилетний пацан остался один из двенадцати человек. Его отца, сельского счетовода живьём распилили на площади, словно бревно. В полном смысле распилили, двуручной пилой. Остальных родственников сожгли в сарае.
А вот у этой худенькой, со смешно торчащими косичками, посадили всех мужчин на кол, а по женщинам проехали на тракторе. Да и остальные такие же. А он, простой советский человек, вытащил этих ребятишек, можно сказать, с того света. Если смог учитель, обычный педагог, то нам, бойцам Красной Армии, сам Бог велел позаботиться о том, чтобы доставить детишек к своим.
Но и ответственность теперь немалая. Мы - мужчины, и долг защитить Родину - на нас. А Родина - это ведь не только земля, не только камень городов, зелень лесов да синева рек, Родина - это вот эти самые дети, их матери да бабки. Пусть мы умираем, но мы-то - взрослые. Повидали жизнь, попробовали на зуб, можно сказать. Но дети…
И еще одно я очень хорошо понял - именно детишки - и есть самые главные жертвы войны. Они теряют родителей, значит, у нас, защитников, есть долг перед ними. Перед Николаем Фёдоровичем. Перед отцом того пацана и мамкой той девчонки. Перед всеми мёртвыми и живыми…
Эх, ну почему я не взял в том рембате бронетранспортёр?! Стоял ведь один, причём уже на ходу. А до линии фронта - еще с пять километров. Ближе соваться опасно, там уже начинаются боевые порядки войск первой линии. Хотя, конечно, и эти пять километров ерунда. Орудийные снаряды-то их преодолеют спокойно…
* * *
Ждём разведку. Детей в любом случае придётся брать под броню. Хоть и опасно это, но шансы на то, что уцелеют, куда больше, чем если они будут снаружи. А наши машины все-таки не так легко подбить. Главное, найти место, где у них артиллерии поменьше и калибров больших нет…
Ждем…
Нет ничего хуже, чем ждать. Всё равно чего, главное именно ждать. Сейчас мы дожидаемся разведчиков, которые должны найти нам путь прорыва, потом будем ждать еще чего-то. И еще очень плохо с топливом, фактически я даже не знаю, хватит ли нам солярки добраться до своих, зато снарядов и патронов - точно хватит. Пока добирались сюда - наткнулись на разбитую автоколонну, вот и разбогатели. А вот топлива нет…
Это что ещё такое?!
В тишине, нарушаемой только посвистом лесных птиц, возникает чуть хрипловатый звук мотора. Грузовик, причём явно тяжело гружёный. Наши! Вернулись разведчики! Да не пустые, а с целой цистерной газойля! Вот это да, вот это подарок… не нам - детям спасенным, подарок…
Сразу стало легче, во всяком случае, в манёвре мы теперь не так ограничены, как раньше. Ещё приволокли пленного водителя, что тоже весьма неплохо: кто, как не шофёр, знает все дороги в округе? Наш знаток языка быстро выясняет всё, что нам необходимо, и пленного пускают в расход. Война, что поделаешь…
Если фриц не соврал, сегодня вечером немцы попытаются провести разведку боем. Поможем нашим Конечно, поможем…
* * *
Лейтенант Пильков сидит на рации в трофейной "штуге", ждёт команды немцев на начало операции. Всё-таки хорошо иметь в батальоне настоящего специалиста, а Валера говорит по-немецки не хуже коренного фашиста. Так что начало операции мы не прозеваем. Диапазон нашли на ощупь - просто гоняли приёмник по всем волнам, пока не обнаружили искомое. Немцы настолько обнаглели от лёгких побед, как ни обидно это звучит, что пренебрегают всеми правилами радиообмена.
Батарея 150-мм пушек на уродливых литых колёсах с металлическим ободом и однобрусным лафетом уже заняла позиции и готовится открыть огонь, вот только фашистские артиллеристы не знают, что им в спину уже смотрят стволы трофейных самоходок из находящегося неподалёку леска. Так, со "штуги" машут флажком. Это сигнал нашего переводчика о начале разведки. И точно! Бухают, подпрыгивая вражеские орудия, посылая смерть на головы советских бойцов. Потерпите чуток, братцы! Сейчас, еще минуточку! Если бы не дети, мы бы уже начали…
Каждый залп по нашим позициям болью отдаётся в моём сердце, я словно бы воочию вижу, как там, вдалеке, падает металлическая болванка, как по её разгоряченному вращением корпусу начинают змеится огненные трещины, как стальной стакан лопается, разлетаясь сонмами бесформенных осколков.
Сколько металла нужно, чтобы гарантировано убить человека? Иногда очень мало. На Финской я был свидетелем того, как маленький кусочек, буквально крошка, вонзился механику в глаз и вышел сзади через шлемофон. Хватило… Кстати, мой мехвод был, Вася Албутов, брянский парень. Сам, лично похоронку писал…
Темп огня нарастает. Немцы носятся, словно намазанные скипидаром. Один, высокий, уже вообще в одних трусах - в бинокль хорошо видно. Где же эти танки? Неужели соврал, сволочь?! Меня трясут за плечо и показывают влево. Идут, родимые! Ох ты ж, многовато… и чего это я обрадовался вражеской технике?!
- Батальон! Приготовится!
Сквозь броню я будто бы вижу, как каменеют желваки на скулах механиков-водителей, как злобно клацают затворы орудий, запирая в лоне стволов унитары снарядов. Впивается в прицел глаз наводчика, выискивая первую жертву, окидывает поле командир танка, намечая примерную трассу пути. Не зря, ой не зря я натаскивал ребят! Не без пользы прошли и немецкие уроки. Пусть кровавые, пусть жестокие, но сейчас я даже немного им благодарен, потому как уцелели самые умные, самые хитрые и изворотливые. Те, кто и сам зря не умрёт, и членов своего экипажа без пользы не положит.
Но главное - в любом случае вывести детей. Да так, чтобы ни одна волосинка на их головёнках не шевельнулась!
- Батальон! Гром! Гром! Гром!
Слаженный залп прямо в открытые борта врагов. Серия затяжных, гулких взрывов, и сразу же - свечой пламя до небес.
- Синий! Синий!
Это уже я ору. Грохот десятков танковых дизелей взрывает воцарившуюся на мгновение тишину.
- Белый! Всем номерам - белый!
Кляксы дыма, выброшенные перетруженными моторами, ещё немного затемняют наступающий вечер. На острие удара - наши "КВ". Словно рыцарский клин, виденный нами в "Александре Невском", батальон вырывается из леса, устремляясь вперёд. Перед нами весело полыхают четыре немецких танка. Это очень плохо! Мажут ребята, ох мажут, что в такой ситуации просто непозволительно.
Внезапно из-за стелящегося по земле чёрного дыма выворачивается "35Т". Он стреляет с ходу - и тут же получает ответный удар: "КВ-2" бьёт в упор. Тяжеленная чушка почти в полцентнера весом врезается в чешский танк. Расцветающая дымным огненным шаром вспышка полностью скрывает врага. Когда всё рассеивается, перед нашим клином стоят две гусеницы и кусок днища с искореженным моторным отсеком. Больше просто ничего нет…
Звон, фиолетово-белый высверк рикошета. Куда вам со своими пукалками! Развернув перископ назад, вижу, как тяжеленный "КВ" таранным ударом отбрасывает вывернувшуюся откуда-то "двойку". Легкий танк опрокидывается набок, из люков пытаются выскочить члены экипажа, но второй танк ударяет стоящую на боку машину, и та переворачивается кверху измазанным землей брюхом…
Огонь! Огонь! Больше огня! Хриплый рёв вырывается из моего горла. Сейчас я не человек, а чудовище! Меня питает ужас атакуемых нами немцев. Мы рвёмся вперёд, давим уцелевших врагов. Один за другим вспыхивают вражеские танки.