По нам тоже открывают огонь, но осколки лишь бесполезно стучат по броне. А вот и наши окопы. Ударный кулак слаженно распадается на две части, выстраиваясь вдоль линии траншей слева и справа от направления движения остальных. Остановившиеся танки сразу открывают огонь, прикрывая тех, кто ещё на нейтральной полосе. Ещё один немец взрывается, выбрасывая столб синеватого огня вспыхнувшего синтетического бензина. И ещё один!
Застывают на поле встреченные снарядами в упор гробоподобные немецкие бронетранспортёры с пехотой. На наши залпы время от времени накладывается гулкое буханье "КВ-2". А вот вступили в дело и трофейные "штуги" под командованием моих лейтенантов. Поскольку у них оптика на порядок лучше нашей, ребята расстреливают задние эшелоны врага.
Огонь! Давайте, ребята! Ещё! Взбешённые ускользнувшей добычей немцы ещё некоторое время атакуют, но эти попытки уже бесполезны. Поле забито горящей и раскуроченной вражеской техникой, завалено трупами пехоты. Получили по зубам, гады! Это вам не над безответными пленными издеваться!
Наконец, окончательно темнеет, и всё стихает. Только время от времени с их стороны взлетают в небо ракеты, освещая притихшую линию обороны ядовито-лиловым химическим светом. Осторожно сдаю танк назад и вылезаю наружу. Вот это да! А всего-то час прошёл с нашего выступления, ощущение - будто целый день дерёмся…
Я захожу за танк и без сил опускаюсь на землю. Вышли! Внезапно передо мной возникают двое.
- Кто вы, доложитесь, как положено?
С трудом поднимаюсь на ноги и смотрю на двух лейтенантов с высоты своего немаленького роста.
- Капитан Столяров. Вышел из окружения. Мной выведена уцелевшая материальная часть батальона и трофеи, захваченные в тылу врага. Так же двадцать шесть детей из детского дома вместе с воспитателем.
Лейтенанты переглядываются. Затем тот, что поменьше, словно выплёвывает:
- Сдайте оружие до окончания проверки.
- Что-о?! Ты, сопляк, мне его давал? Не тебе его и забирать!
Я ещё взвинчен и не отошёл от боя, поэтому набрасываюсь на него, словно медведь на улей.
- Ишь ты, нашёлся! Оружие ему сдай! Иди отсюда, пока я тебе морду не набил! Да не забудь доложить по команде, что вышел из окружения сам капитан Столяров, тот самый, которому лично Тимошенко орден вручал неделю назад, понял?!
Фамилия командующего отрезвляет дурака, уже полезшего в кобуру за пистолетом. Дурак, на мой трофейный "люггер" позарился! Крыса тыловая! Ничего, я тебе мозги вправлю!..
Лейтенантик всё ж таки решился доложить куда следует, и буквально через полчаса за нами примчался целый эскорт. Танки решили пока отвести в тыл, километров за десять, и, пока я докладывал начальству, сразу же приступили к ремонту.
За детей мне объявили благодарность, обещали к очередному ордену представить. За трофеи тоже. Ну и конечно за сам прорыв, благо немцев мы покрошили - жуть.
А с другой стороны… разве в наградах дело, в благодарностях? Ребят своих спас, технику зря не потерял, трофеями неслабыми обзавёлся, но самое главное - детей, будущее страны, сохранил…
Пусть живут, малыши, война-то не вечная, все равно ведь когда-нибудь закончится. Встанет страна с колен, плечи расправит, да и заживут они…
Глава 24
Моё звено идёт на обычных ста пятидесяти метрах, выше будем подниматься перед целью. На этот раз нам предстоит "закрыть" для немцев еще одну переправу, а это - самая плохая цель после аэродромов. В таких местах всегда самое плотное зенитное прикрытие. Пушки в два ряда, отлично налаженная служба предупреждения, готовые к взлету истребители на ближайшем аэродроме…
Мы ещё на дальних подступах, а фрицы уже готовы к нашему прилёту, и начинается: сначала лупят крупнокалиберные калибром 88 и 75 мэмэ, а уже в непосредственной близости вступают скорострельные Flack-системы. Жуткая вещь! Если стреляют трассерами, то пули сливаются в непрерывный пунктир, тянущийся к тебе. Не у всех нервы выдерживают. Кое-кто, конечно, отворачивает, но таких мало. Потому как мы сами их предупреждаем, что случайно "уроним", если трусить будут. Поскольку рисунок боя продумывается до мелочей, и в нём каждому отводится свое место. Взять тот же наш оборонительный круг - самая лучшая дистанция для "Илов" - сто пятьдесят метров. Хоть один выскочит - сразу станет триста, а "мессер" только этого и ждёт. Юркий самолетик мгновенно вклинивается - и всё, считай, сгорел.
Моя тройка пока не дрейфит, мы даже свой способ придумали: к цели идём на минимальной высоте, затем резкая горка и залп "РСов", а потом, пока не опомнились - из всего что есть. Сашка - на прикрытии, мы вдвоём с Олегом кроем гадов. Затем меняемся: Лискович вниз, я и Власов - прикрываем. Выскакиваем по кругу, главное здесь - машину не провалить, всё на одном дыхании выполнить…
У меня сегодня "груз покойника", как у нас говорят - иду с двумя подвесными контейнерами, полными АЖ-2. Обычные стеклянные ампулы с КС, самовоспламеняющейся жидкостью. При удаче одной такой штуки хватает на танк, при неудаче, если хоть один осколок зацепит - даже понять ничего не успею. Вернее, как раз успею, но умирать буду долго и страшно…
У ребят повеселее, по четыре кассеты КМБ, но зато перегруз - шестьсот кило на брата. Когда нас провожали, все свободные от полётов собрались на поле, а мы - спокойно так, с ленцой даже… Знаем, что не вернёмся, но марку держим. Да и вообще - приказ есть приказ…
Полное радиомолчание, переговариваемся жестами. И солнце светит вовсю. Это, честно говоря, Олега идея: пойти днём, в самый полдень. Не ждут гансы от русских такой наглости, а наша тройка прёт над самой землёй, всего-то сто пятьдесят, но сейчас будем ещё ниже уходить. На пятьдесят, а то и еще меньше.
Я поднимаю руку и покачиваю крыльями, привлекая внимание ведущих, затем кручу над головой влево. Слегка накренившись, машины закладывают левый поворот. Попробуем зайти с тыла, откуда нас не ждут… наверное…
Обходим лес по большой дуге, и спускаемся ниже. Идем настолько низко что кажется, что сейчас пропеллер начнет рубить верхушки деревьев, зато ни один гад нас не засечёт. Нет, не зря я настоял, чтобы на машины нанесли камуфляж по типу фрицевского, пятнистый. На такой скорости он сливается с фоном, и нас практически невозможно разглядеть…
До цели по моим расчётам пятнадцать минут…
* * *
…Патефон шипит, но музыку разобрать можно. "Утомлённое Солнце" в исполнении Утёсова, ещё довоенный выпуск. Лётчики танцуют. Сегодня, можно сказать, праздник: никого не сбили, да и вылет всего один был.
Девчонки из БАО и столовой нарасхват. Пришли и медички - наш хирург, Ольга Степановна, и её помощницы, все три медсестры. Среди них и та, что нашатырь мне под нос, когда самолет при посадке развалился, совала…
Лётчики шумят, подогревшись "наркомовскими" и раздобытым невесть где самогоном, а мне - по барабану. Жду, когда поставят "русскую". Вот это - моё, а танцевать всякие городские новомодные танго и фокстроты я не умею.
Отхожу к окну, закуриваю. Мы стоим своей тройкой, я, Сашка Лискович и Олег Власов, молча пыхтим папиросами. И в бою, и на земле понимаем друг друга с полуслова, так что нет нужды в излишнем сотрясании воздуха. Нам хорошо и так, просто быть вместе.
Наконец кто-то накручивает пружину и ставит здоровенную пластинку из шеллака. Ну, наконец-то! Первые аккорды, вот она, моя любимая! Я выхожу в круг, и начинается. Даже в танце мы втроём, ведущий и ведомые. Абсолютно синхронно мы выводим коленца. Идём вприсядку, хлопаем по голенищам и просто в ладоши, и, наконец, любимый момент: взлетаем в воздух, ноги идут на одной линии, и с последним звуком музыки замираем на полу. Бурные аплодисменты, народ рукоплещет.
Комиссар возбуждённо что-то объясняет незнакомому майору с лётными петлицами, тот тоже смотрит с восхищением. Как выражается Олег - "коронный номер эскадрильи"… Снова ставят танго, и мы, разгорячённые и возбуждённые, отходим к окошку, чтобы немного охладиться. Внезапно музыка стихает, и передо мной возникает медичка, та самая::
- Товарищ старший лейтенант, белый танец. Я вас приглашаю.
Беспомощно оглядываюсь по сторонам и неожиданно для себя заливаюсь краской::
- А я не умею…
Девочка кусает губы, затем решительно берёт меня за руку и тащит к танцующим парам.
- Это несложно. Повторяйте за мной…
Она показывает несколько движений, затем природное равновесие рыбака и чувство музыки помогают уловить ритм танца. Невольно вспоминаю, как мы встречались с братом перед войной у меня на квартире. Интересно, тогда я тоже танцевал? Не помню…
Наконец пластинка кончается. Сестричка слегка приседает передо мной, разводя руками форменную юбку. Мгновенно вспоминаю, как отец танцевал с матерью в клубе кадриль и что он делал после танца… Точно так же склоняю голову в полупоклоне, щёлкаю каблуками… и встречаюсь взглядом с комиссаром. Лицо - будто хины наелся. Верный Сашка шепчет сзади::
- Кажи, у кино видал…
- Угу…
Затем я провожаю её до дома - медчасть у нас в отдельной хате живёт, у одной бабки. Наверное, со стороны потешно смотримся - я здоровый шкаф, и она, хрупкая девочка девятнадцати лет едва мне до плеча. Молча идём рядом. Надя Гурвич, так её зовут, рассказывает о Москве, откуда она родом, о её широких площадях и проспектах, памятниках, Третьяковской галерее.
Мне становится обидно: два раза был в столице, а так никуда и не сходил. То проездом, то из пункта "А" в пункт "Б". А так, чтобы погулять по городу, побродить по Красной площади, зайти в мавзолей и поклониться Владимиру Ильичу - не довелось…
На крыльце девушка поворачивается ко мне, но, вместо того, чтобы просто сказать "до свидания", она, пользуясь тем, что стоит на ступеньке почти вровень со мной, неожиданно неумело касается щеки губами и убегает…
С минуту стою молча, слушая, как гремит щеколда и стихают за дверью легкие шаги, затем поворачиваюсь и иду к себе…
Утром полёт.
Этот самый…
* * *
Немцы, как я понимаю, прямо за этой рощей. Точно! Вон и колокольня вдали приметная на холме. Теперь таится уже незачем, и я щёлкаю тумблером:
- Ребята! Без горки! Я первый, вы сразу за мной и валим всё, а там разберёмся.
Они качают плоскостями в знак понимания. Сектор газа вперёд до упора, закрываю створки радиатора. Сегодня мне можно первому - у меня бомб нет, только ампулы.
Вот она, переправа, прямо перед нами. Квадратные немецкие понтоны с аккуратным настилом, по которому с интервалом в метра два, не больше, идут немецкие танки. Точнее, не немецкие, а чешские трофейные. Крутой вираж, доворот, ура! Нас не ждут!
Открываются створки и вниз, весело сверкая на солнце, вываливаются ампулы. Мгновенно под плоскостями вспыхивает пламя. Как удачно! Похоже, что я уже привык к "Ильюшину" и научился чувствовать его как свою бывшую "Чайку"! Полыхают ярким огнём "LT vz 35" и "38", горит настил, прожигается насквозь брызгами КС тонкий металл понтонов.
Ребята не отстают от меня, сбрасывают бомбы на сгрудившуюся перед мостом толпу немцев и техники, ожидающей своей очереди переправляться. Мгновенно уходим на круг, но зенитного огня нет. Зато явственно наблюдаем панику. Уцелевшие враги разбегаются в разные стороны, из пылающих танков вываливаются горящие экипажи и, разевая в беззвучном вопле рты, неслышимом из-за рёва моторов, валятся в воду в тщетной попытке потушить охватившее их пламя.
Такой шанс грех упускать, и мы идём на второй заход, чуть ли не по самым головам, винт даже цепляет чью-то голову, на мгновение окрашивая обычно прозрачный диск в алый цвет. Непрерывно грохочут пушки и пулемёты, снаряды рвутся в самой гуще врагов, разрывая их на части, тяжёлые пули прошивают по несколько человек сразу.
Ребята от меня не отстают, сея ужас и разрушения на каждом метре полёта.
Всё! Уходим! Время!
Разворот вправо, чуть ли не кладя массивный "Ил" на бок и балансируя на тонкой грани сваливания. Домой!.. Линия фронта. По нам лупят из всего, что только можно, но их выстрелы пропадают впустую. Так, несколько дырок в деревянных элементах плоскостей. От брони корпуса пули отлетают, вспыхивая в рикошетах, заметных даже в ярких лучах дневного солнца…
Идём на бреющем, ворочая головами на триста шестьдесят градусов. В это трудно поверить, но вот и наш аэродром! Выпускаю щитки, убираю газ. Есть касание! Жму педали, и одновременно стараюсь освободить место для своих ведомых.
Сейчас самый опасный и любимый фрицами момент - нет ничего проще, чем подловить на посадке или на взлёте… Торопливо рулим под деревья, на свои стоянки, передавая машины в руки механиков.
Винт замирает, но на этот раз они почему-то не торопятся нам помочь. В чём дело?! Понимаю это, лишь когда открываю фонарь сам и вылезаю наружу… На трубке Пито болтается кусок кишки, в гондоле шасси кусок черепа с развевающимися светлыми волосами, сам самолёт уже не пятнисто-зелёного камуфляжного цвета, а с багрово-красными пятнами цвета запёкшейся крови.
Самолёты ребят выглядят точно так же жутко. Невольно приходит на ум сравнение: "всадники Апокалипсиса". Да… Слетали…
В этот момент появляется комиссар полка, командир, и "особняк". При виде наших машин они останавливаются. Затем Стукалов брезгливо сдёргивает кишку с трубки и зачем-то тычет её под нос комиссару. Круто развернувшись, он уходит вместе с "особистом", следом плетётся комиссар…
- Водочки бы сейчас…
- Поллитра.
- Неплохо бы…
Мы сваливаем в кучу парашюты и идём на доклад. Всё выполнено, и даже больше, чем "всё"…. На танцы не идём. Сейчас бы нам поспать…
Глава 25
Не простил меня тот лейтенант, подал таки рапорт по команде. И стали меня мурыжить - откуда только прознали обо всём, сволочи?!
Припомнили мне и Кильдыбаева, и Рабиновича, и первый выход из окружения. Стали, короче, под расстрел подводить. Сами понимаете, время военное, судов никаких нет, обыкновенный трибунал. А у того либо расстрел, либо оправдание, третьего просто нет. Плохо мне пришлось, ой как плохо!
Нет, особо, конечно, не дёргали, по крайней мере, под арест не посадили, оружия не отобрали, но до выяснения обстоятельств от командования батальоном отстранили. Обидно! И чего я такой невезучий?
Ну не стал тому козлу с малиновыми петлицами кланяться, и ладно. Больше себе уважения заработал. Просто надоело: ребята каждый день в атаки ходят, гибнут по дурости начальников и собственному неумению, а я целыми днями объяснения пишу. Что за жизнь собачья…
Вот, опять приехали. Сейчас потащат…
- Объясните нам, капитан, каким образом вы захватили вражескую технику?
- Повторяю, мы напали на ремонтное подразделение врага, где ремонтировались повреждённые в бою машины. Эти уже вышли из ремонта и ждали экипажей. Поэтому их и захватили. Остальную технику уничтожили.
- Что вы сделали с пленными?
- За помощь в ремонте наших машин мы сохранили им жизнь.
- Почему! Это же враги!!!
- Не кричите, лейтенант. Без вас голова болит.
- Что-о?!
- А то, что мы бойцы Красной Армии. И с безоружными пленными не воюем. Или для вас лично не является руководством к действию указания товарища Сталина, маршала Ворошилова, комиссара Мехлиса?
- Да как ты смеешь, сволочь, своими грязными губами трепать имя великого товарища Сталина?!
- Во-первых, ты мне не тыкай, щенок! Я старше по званию, это раз, и старше по возрасту, это два. А в-третьих, товарищ Сталин на моём награждении присутствовал и лично мне руку жал, ясно тебе?
Лейтенант белеет от злости и хватается за свой пистолет, но в этот момент плащ-палатка, закрывающая вход в землянку, откидывается, и на пороге появляется чьё-то знакомое лицо. Ого! А звание-то у него повыше даже моего будет! Старший майор! Вот только… где же я его видел Мучительно напрягаю память, но никак не припомню. Между тем он смотрит на лейтенанта, затем на меня:
- Цукерман, оставьте нас.
- Слушаюсь, товарищ старший майор!
Он вылетает наружу, словно ошпаренный, а я все еще безуспешно пытаюсь вспомнить, где же его видел…
Между тем НКВДэшник улыбается и… Николай Фёдорович?! Воспитатель?! Ну да, тогда такой озабоченный был, небритый, голова вечно опущена, а тут, на тебе! Целый подполковник! Что ж это за детишки такие хитрые?!
Словно читая мои мысли, он говорит:
- Нет, капитан, дети были настоящие. Просто детский дом особый, но дело не в этом. С этим дурачком разберутся, кому следует.
Он кивает головой в сторону выхода.
- А вот с тобой дело повернулось в другую сторону. Собирайся, поехали.
- К-куда?
От неожиданности я чуть заикаюсь. Ничего себе. Вот это номер… Это в какую же такую сторону?
- Поехали, поехали. Сказал же, нужен ты сейчас в другом месте. В Москву едем, ночью самолёт летит. Так что час тебе на сборы и прощание. Ясно, капитан?
- Так точно, товарищ старший майор!..
Через шестьдесят минут мы уже трясёмся в "эмке". Петренко сидит рядом с водителем, я, словно какой-нибудь генерал - сзади. Больше с нами никого. Уже больше двух часов едем, и я незаметно проваливаюсь в сон…
Мне снится какой-то городок с острыми шпилями, по улицам гуляют люди. Все в гражданском, а навстречу мне идёт девушка в белом свадебном платье, только я никак не могу увидеть её укрытое фатой лицо. Она берёт меня за руку и… густым мужским басом говорит:
- Просыпайтесь, товарищ капитан. Приехали.
Тьфу ты! Приснится же такое! А ведь точно, приехали - машина стоит на краю леса, под густой маскировочной сеткой, а меня трясёт за плечо водитель. Это его голос я слышал во сне. Николай Фёдорович уже вышел и разминает затёкшие колени.
Вылезаю наружу. Интересно, где это мы? Стройные ряды скирд сена… и никаких следов самолёта. Между тем окончательно темнеет, и почти сразу же в небе раздается гул мотора. Наш, немецкие движки работают по-другому. Вспыхивают прожектора, заливая посадочное поле ярким светом, и уже парой минут спустя по полю, подпрыгивая на кочках и подрагивая концами крыльев, катится ПС-84.
Люк гостеприимно распахивается, мы лезем внутрь. Едва устраиваемся, как рёв усиливается, нас какое-то время трясёт, и всё резко обрывается. Машина уже в воздухе. Лететь долго, поэтому решаю заняться самым желанным на войне занятием - сном. Жаль, но один и тот же сон дважды не снится. Во всяком случае, ко мне он не пришёл. А жалко… Кто же, интересно, там был?