* * *
…Двигатель глушу только часа через четыре, остановив машину на берегу лесного озера. Вот теперь точно можно отдохнуть! Благо, уже начинает темнеть, а синие светомаскировочные фары почти не дают света. Да и бензина в баке осталось маловато, надо из канистры долить…
С наслаждением разминаю затёкшие ноги и осматриваюсь. Вроде никого. Машина стоит под огромной елью, даже с земли не сразу заметишь, не то что с самолета! Проверяю узлы у немки, затем спускаюсь к воде и сбрасываю пропылённый обгоревший комбинезон вместе с насквозь пропотевшей гимнастёркой. Пофыркивая от удовольствия, умываюсь. Искупаться, что ли, для полного счастья? Ну, нет! Одни вон уже искупались, зато у меня теперь и машина, и оружие, и продовольствие, и пленная в придачу…
Поэтому ограничиваюсь тем, что быстро прополаскиваю обмундирование и нижнее бельё и в одних галифе вновь залезаю в машину. Пора тщательно разобраться с картой и поесть. Лезвием незаменимого ножа режу сало и колбасу, пластаю хлеб. Эх, хорошо! Принимаю на грудь наркомовскую норму. Заслужил, поди, за двух дохлых фашистов и трофеи!
Правда, вот с девицей что делать… Вообще-то с женщинами не воюю, но отпускать её сейчас - глупо. Ладно, буду уезжать, разберусь… Подсвечивая фонариком долго изучаю карту, планируя завтрашний маршрут. Не пешком же идти, когда машина под рукой! Особенно сейчас, когда на дорогах ещё сумятица и немцы толком не пуганые. Вот через месяц, два - тогда да, наглеть уже не стоит, а сейчас можно…
С этими мыслями я перелезаю на заднее сидение, спихиваю вскрикнувшую немку на пол, а сам укладываюсь на широкий мягкий диван. Из-за близости пленной особенно не переживаю сплю я чутко, и при малейшей её попытке пошевелиться, сразу открываю глаза. Но высыпаюсь вполне сносно. Зато утром…
Глава 10
…Так, ещё немного… Есть касание! Сбрасываю обороты и трясусь в подпрыгивающей на неприметных буграх "Чайке". Быстрая рулёжка под деревья, где натянута маскировочная сеть и стоит в ожидании бригада обслуги. Технарей намного больше, чем положено по штату, поскольку у нас в полку осталось всего восемь машин, включая "И-16" Забивалова. Свою машину он никому не даёт, несмотря на то, что все остальные летают в две смены. И всё из-за того, что пилотов больше, чем машин.
Вроде в первый день преподали нам урок, и не только нам - всему Красному Воздушному Флоту. Ан нет, как оказалось, не впрок пошла кровавая и горькая учёба. Прибыли мы из ЗАПа, обрадовались всё честь по чести, всё как положено. Самолёты новенькие, краской пахнут, моторы ещё и первый ресурс на треть не выработали, всего-то по 15–20 моточасов. Где их от немцев прятали - только особый отдел и знает.
Ровно два дня отлетали, отрадовались, а на третий - снова с утра "мессершмитты" с "юнкерсами" налетели - и всё. Полыхнули наши машинки ярким пламенем да с чёрным дымом. И пошёл бывший командир полка под трибунал…
Вот хоть и не люблю я "особняков", а тут одобрил. Ведь самое настоящее вредительство и измена, тем более что предупреждали. Серёга Забивалов всё свободное от полётов время порог командирской землянки обивал, уговаривал хотя бы масксетями самолёты прикрыть. После этого и стал он нами командовать…
Откидываются борта, механики помогают вылезти, расстёгивают ремни парашюта. Привычно расписываюсь в журнале, в этот раз и мне повезло, и механикам работы немного - всего пять дырок. Четыре в правой плоскости, одна - в киле. Всегда бы так летать! Мечты, конечно…
Между тем начинается привычная суета: оружейники торопливо перезаряжают оружие, подвешивают бомбы. Механики облепили мотор, закачивают воздух, доливают масло, проверяют свечи. Кто-то уже занимается дырками обрезает и зачищает края пробоин, торопливо мажет лаком заплатку и пришлёпывает её к раненому месту.
Глядя на киль, главный озабоченно качает головой. Неужели задробит? Нет, помедлив, даёт добро. Мой сменщик, лейтенант Афанасьев, неплохой лётчик, но всё-равно одно дело, когда сам летишь, другое - когда вроде и отдыхаешь, а за машину переживаешь…
За день мы делаем где-то по пять вылетов на каждый штурмовик. Кому-то достаётся три, кому-то два. Естественно, чередуемся, чтобы не обидно было. Так что в деле с раннего утра до позднего вечера. Последний раз садимся уже при свете "летучих мышей", обозначающих полосу. Керосинки - это потому, что прожекторами, хотя они и имеются, мы не пользуемся. Не хватало только немцев привлечь. Нам и так фантастически везёт, целых три дня ни одной потерянной машины, кроме тех, что сожгли на земле. Такое ощущение, что фашисты нас игнорируют, или их авиация слишком занята на линии фронта.
А может, приносит плоды наша новая тактика: на дело идём на высоте не выше двадцати - тридцати метров, и только непосредственно над целью набираем высоту. Затем резкое пикирование и уход на круг. Всё-таки "Чайка" очень маневренная машина! Вот этим во всю и пользуемся…
- Что? - вскидываюсь я, отвлекаясь от своих мыслей. - Обед? Спасибо, Глаша.
Глаша - это наша подавальщица, пухленькая темноволосая девушка. Их у нас восемь - обслуга столовой, поварихи… Постукивая черпаком по стенкам термоса, она накладывает мне в тарелку густой борщ, подаёт нарезанный крупными ломтями хлеб. Ем с аппетитом. Всё-таки устаём не только морально, но и физически. Особенно, когда выхватываешь машину из пике - глаза, кажется, внутрь черепа уходят… Так что, говоришь, на второе, каша гречневая Клади, конечно. А компот опять из сухофруктов? Тоже дело!
В отдалении тяжело плывёт девятка немецких бомбардировщиков. Далеко, даже моторов не слышно. Если не знаешь - и не догадаешься, что еле заметные чёрточки над горизонтом - вражеские самолёты…
Отдаю девушке грязные тарелки и располагаюсь под раскидистой берёзой. С куревом плохо, вместо папирос на этот раз выдали табак в пачках, правда, довольно неплохой. Сворачиваю козью ножку калибром миллиметров в двадцать и сижу, окутавшись облаком сизого дыма. Вокруг привычная суета. Механики готовятся к встрече вернувшихся с задания пилотов…
- Да нет, Глаша, не страшно. Привыкаешь… Что? Скорость у нашей птички такая, что пока немец прицелится и выстрелит - мы за десять вёрст улетаем…
Вот пристала, как банный лист! Эх, баньку бы, конечно, не мешало… Волнуется девчонка, и я даже знаю за кого - за Георгадзе, ясное дело. Роман у них. Самвел как-то проговорился, что после войны они пожениться хотят. Ну, молодёжь, пускай… Хм, это я что ж, уже к старикам себя определил?! Всего-то двадцать четыре года, кстати! Правда, война за плечами уже одна есть, а умные люди говорят, что год войны - как десять мирной жизни. А я и тогда, и сейчас уже много чего насмотрелся, на всю оставшуюся жизнь с лихвой хватит… Так, а к нам снова кто-то пожаловал, похоже, начальство. Да, точно, вон и посыльный летит, спешит, аж ноги заплетаются…
* * *
Весёлое задание, очень весёлое. И главное, лететь далеко, за линию фронта. Впрочем, ладно, мелочи жизни, главное - чтобы было на чём лететь… Хоть бы Шурик поскорее вернулся… ага, вот и он! Задрав голову и приложив ладонь к козырьку, считаю возвращающиеся машины одна, две… шесть… Двоих нет, мать твою, двоих!!!
"Десятка" первой заходит на посадку, но как-то неуверенно. И уже коснувшись колесами земли, "Чайка" вдруг резко подпрыгивает, делает "козла"… уф, удержал, молодец! Эй, сбрасывай газ… сбрасывай!!! Ну!!!
На моих глазах мотор внезапно резко добавляет обороты, машина вновь отрывается от земли и, заваливаясь на крыло, врезается в окружающие лесной аэродром деревья. Онемев от неожиданности, мы несколько секунд смотрим на пылающие обломки, затем со всех ног бросаемся к месту аварии. Как же так! Остальные самолёты садятся нормально, но мы этого не видим, мчимся к жуткому костру…
Добегаем и останавливаемся, прикрывая лица ладонями - ближе не подойдешь, жар горящего бензина не подпускает. Всматриваемся в огонь, но сквозь бушующее пламя ничего не разглядеть…
Кто-то притаскивает огнетушители, за спинами тормозит "санитарка", суетится БАО, туша страшный костёр, однако мы молча стаскиваем с голов шлемы, пилотки… прощай, товарищ! На "десятке" летал Федя Жмакин из Свердловска.
* * *
"Стартёр" проворачивает винт, и я замыкаю контакты. Мотор наполняет кабину уверенным басовитым рыком. Я уже знаю, что ребят подстерегли на обратном пути, видно, достал наш полк немцев своими налётами, вот и появились охотники. И мне сейчас позарез надо найти и уничтожить их аэродром, который по сведениям разведки находится недалеко от Кобрина.
Дело опасное, тем более, если идёшь в одиночку. Собьют - никто ничего не узнает, родителям только и сообщат, что без вести пропал. Вообще, в нашей работе аэродромы - самое страшное. На них всегда полно зениток, да ещё какой-нибудь шальной фриц может взлететь, да плюс дежурное звено…
Так что шансов вернуться у меня - один из тысячи. Хотя, если повезёт… Гоню эту мысль, чтобы не сглазить удачу. Иду на бреющем, едва не подстригая винтом верхушки лесных деревьев. Иногда приходится даже виражить, чтобы не врезаться в какое-нибудь торчащее над зелёным ковром особо высокое дерево. Полный боезапас, полные баки. Если собьют - поджарюсь мгновенно, даже "мама" сказать не успею. Ну ничего, Бог не выдаст, свинья не съест…
Эх, всё-таки обзор плоховат, верхние плоскости мешают. И все же тройку заходящих на посадку "бомберов" я замечаю вовремя. Отлично ребята, спасибо вам огромное, сами навели…
А вот высоту я здесь набирать не стану, хоть и рискованно, буду бомбить с бреющего. Форсаж! Подаю сектор газа до упора, мотор ревёт и штурмовик, словно подстёгнутый, устремляется вперёд на пределе всех заключённых в двигателе сотен "лошадок".
Навстречу вдруг тяжело выползает громадный желтобрюхий "Хейнкель-111". Размышлять некогда, и я рефлекторно давлю на гашетку, практически в упор всаживая в него длинную злую очередь. В следующий миг воздух сотрясается от неимоверной силы взрыва - похоже, случайно попал прямо в бомбу! Едва успеваю увернуться от обломков, однако меня все-таки неслабо подбрасывает ударной волной. Ух…
Не давая опомниться ошалевшим от неожиданности немцам, выскакиваю на открытое место и едва успеваю довернуть вправо, выходя прямиком на чёткую линейку стоящих в ряд бомбардировщиков. Эх, слишком близко… ничего, успею. Остервенело рву рычаг бомбосбрасывателя пошли, родимые! "Чайку" ощутимо встряхивает, когда бомбы падают на землю и взрываются. Теперь влево, и как можно быстрее…
Чувствую, как от перегрузки тяжелеет тело, кажется, что сейчас машина не выдержит и развалится прямо в воздухе. Вовремя: оправившиеся от первого шока зенитчики открывают шквальный огонь. Ничего, сейчас заткнётесь!
С пусковых установок срываются "РСы" и несутся к земле. Ловите гостинцы, сволочи! Делаю боевой разворот и ложусь на последний заход. Длинные очереди вспарывают напоследок шеренгу самолётов, мне кажется, что я даже вижу отлетающие от вражеских машин обломки. Впрочем, это конечно обман зрения - скорость просто сумасшедшая, всё проскакивает за доли секунды. Всё, пора удирать, тем более, что патронов - кот наплакал, а мне еще домой пробиваться…
Окинув последним взглядом затянутый дымом горящих самолётов разоренный аэродром, я увожу машину в тыл к немцам. Там уйду немного в сторону, тихонько пройду над линией фронта и вернусь к себе. Иначе теперь, боюсь, никак…
Немцы же не идиоты, такого моего "выступления" не простят и, значит, обязательно будут ловить, а я почти пустой. Лёгкая добыча… м-мать!!! Двигатель внезапно чихает и снова начинает работать, но так, будто внутри что-то оборвалось. Лихорадочно осматриваю приборы - температура растёт с ужасающей скоростью, давление - 0,2.
Верчу головой, сначала замечая на плоскости следы масла, и только затем - аккуратную строчку пробоин… ясно, маслобак пробили. Всё, это конец. Пока - мотору, насчет меня - еще поглядим.
Торопливо ищу место для вынужденной посадки, но всюду лишь сплошной лес. Между тем машина трясётся как в лихорадке и внезапно наступает оглушающая тишина, невыносимо давящая на уши после грохота работающего двигателя. Это длится какие-то секунды, сменяясь нарастающим рёвом воздуха в растяжках.
Верная "Чайка" клюёт носом и валится к земле. Тут уж не спланируешь вот она, еще одна опасность полетов на сверхмалых высотах. В самый последний момент деревья все-таки расступаются, открывая передо мной рассекающую лес просеку.
Не раздумывая, доворачиваю пока ещё слушающуюся ручку управления. Есть касание! Штурмовик подпрыгивает на ухабах и со скрежетом ползёт по земле, раздирая себе брюхо - тут уж не до шасси. Меня колотит об борта кабины и напоследок со всего маха бьёт лбом о торчащий "ПАК-1". Жалобно хрустит, рассекая кожу, разбитое стекло очков. О-ох, больно-то как! Наконец, сила трения останавливает машину.
Торопливо расстегиваю замки привязной системы, разваливаю борта и выпрыгиваю на плоскость. Выдёргиваю из трубы пулемёт, обматываю ленту вокруг кожуха. Так, это есть, теперь бензокран и "НЗ". Всё это проделываю в диком темпе, чтобы немцы не успели застать врасплох. Ведь наверняка падение отследили, и сейчас сюда из ближайшей деревни несутся мотоциклисты. Ещё немного! Ну же, ну…
И в этот момент сзади раздаётся до боли знакомый голос:
- Что, Вальдар, решил пешочком пройтись? Летать надоело? И правильно, давай к нам в танковые…
Я медленно поворачиваюсь, позабыв обо всё на свете: и что вокруг немцы, и что голова гудит от удара, и что прицел едва не выбил мне глаз, а по рассеченному осколками стекла лбу струится что-то липкое…
Передо мной стоит исхудавший, заросший человек в измятом и обожженном танкистском комбезе. Но это не призрак и не галлюцинация, это действительно мой брат Сашка….
Через мгновение я чувствую, как в его богатырских объятия трещат мои кости…
Глава 11
…На той стороне озера стоит колонна. Вернее то, что от неё осталось. Наши. Сожжённые, изуродованные автомобили, исковерканная техника. Кое-где смерть застигла людей, когда они пытались выскочить из пылающих кабин, и теперь их останки торчат наружу чёрными обугленными мумиями.
На совесть проштурмовали, на всю свою фашистскую чёрную совесть…
Я медленно одеваюсь, наматываю портянки, натягиваю сапоги. Кладу в карман галифе "люггер", на плечо вешаю автомат и бреду к находящемуся от меня метрах в пятнадцати чудом уцелевшему мостику. Внизу качается зацепившееся за деревянную сваю распухшее тело. Надо бы достать, похоронить, но я иду дальше.
Живых нет. Если кто и уцелел при налете, тех добили позже. Добили - и свалили бесформенной кучей в стороне. Немного поодаль нахожу висельника, и опять комиссара. На шее аккуратная табличка с колючим готическим шрифтом. Да что же это за нелюбовь к ним у немцев?! Как комиссар, так вешать! Хотя понятно, почему борьба двух идеологий, как говорил нам замполит Рабинович. Смертельная борьба…
Ещё чуть дальше натыкаюсь на расстрелянных раненых, а рядом с ними… хочется отвернуться, закрыть глаза, но я заставляю себя смотреть. И не просто смотреть - запоминать. Навсегда, навечно…
Четыре девчонки-медсестрички. Растянуты на земле обнажённые мёртвые тела, руки и ноги проволокой притянуты к аккуратно вбитым в землю колышкам. Багровые синяки на бёдрах, пятна крови, блестящие на солнце потёки на нежной коже, похабные надписи на животах…
Насиловали долго и всласть. И не один десяток человек. Искажённые в муке рты, страшные безглазые лица. Вороны, наверное, они всегда в первую очередь глаза выклёвывают, что наши чайки…
И ведь бросили специально на виду, смотрите, мол, русские: со всеми вами такое будет… Будет, конечно же, будет, отчего-то нисколько в этом не сомневаюсь. Только не с нами - с вами! Когда до Берлина дойдем, вот тогда вы и получите сторицей всё, что творили у нас! Да почему до Берлина?! У меня же…
Не в силах подавить, загнать обратно плещущую наружу, затмевающую взор ярость, я бегом возвращаюсь к машине и вытаскиваю немку. Рву на ней тонкий купальник, валю на землю, наваливаюсь всем телом, лихорадочно расстёгивая одной рукой брючный ремень… и вдруг откатываюсь в сторону… не могу…
Не могу вот так, беззащитную… чем я тогда ОТ НИХ отличаться буду, чем?! Я же не фашист! Я - коммунист! Это не достойно ни командира Красной Армии, ни просто советского человека…
Долго лежу на земле рядом с ней. Она плачет, вздрагивая всем телом, пытается прикрыться, но со связанными за спиной руками это не больно получается. А я… я напрасно пытаюсь представить, что чувствовали наши медсёстры, когда к каждой из них стояла очередь гогочущих насильников. Нет, не могу, не могу заставить себя сделать это. Я не фашист, я не фашист… раз за разом повторяю я, словно заклинание. Всё, вроде отпустило…
Поднимаюсь с земли, автоматически отряхиваю форму от мусора. Затем поднимаю плачущую девушку и веду к нашим… При виде мёртвых распяленных сестрёнок она вздрагивает, пытается отвернуться, но я заставляю её смотреть гляди, сука, запоминай!
Затем разрезаю ремень, связывавший её запястья, и ухожу к машине. Выбрасываю из салона ее форму и уезжаю прочь, оставив девушку стоять возле распятых. Пока я не исчезаю за поворотом дороги, немка смотрит мне вслед, это хорошо видно в зеркальце водителя… наплевать… я не воюю с пленными и не насилую связанных женщин…
Подумав, натягиваю на себя немецкую пилотку и серый прорезиненный плащ. Теперь не поймёшь, русский или немец за баранкой. Давлю на газ. Жаль, бензина маловато, всего одна канистра в багажнике, и та, похоже, початая. Обгоняю колонны немецкой пехоты, проскакиваю рядом со стоящими на отдыхе танкистами, стиснув зубы, еду мимо согнанных на обочину длинных колонн наших пленных. Странно, но меня никто даже не пытается остановить… так проходит день.