Повесть "Запасный полк" рассказывает о том, как в дни Великой Отечественной войны в тылу нашей Родины готовились резервы для фронта. Не сразу запасные части нашей армии обрели совершенный воинский стиль, порядок и организованность. Были поначалу и просчеты, сказывались недостаточная подготовка кадров, отсутствие опыта.
Писатель Александр Былинов, в прошлом редактор дивизионной газеты, повествует на страницах своей книги о становлении части, мужании солдат и офицеров в условиях, максимально приближенных к фронтовой обстановке. Командир стрелкового полка майор Мельник несколько отстал от требований времени, мыслит и руководит подчиненными по старинке, не улавливая новых требований, предъявляемых фронтом.
Подлинный фронтовой дух приносит в соединение новый командир бригады полковник Беляев, в прошлом выученик постаревшего майора. В далеких оренбургских степях происходит встреча старых друзей. Писателю удалось создать ряд запоминающихся образов советских солдат и офицеров, нарисовать правдивые картины жизни и быта тыловых частей армии в дни суровых военных испытаний.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 7
Глава третья 10
Глава четвертая 11
Глава пятая 14
Глава шестая 18
Глава седьмая 19
Глава восьмая 21
Глава девятая 28
Глава десятая 30
Глава одиннадцатая 35
Александр Иосифович Былинов
Запасный полк
Глава первая
1
Командир полка, майор Мельник, осторожно уселся на скрипучий топчан и, вытянув ногу, пошевелил пальцами. Ступня была некрасивой. Большой палец непомерно велик и широк, остальные - кривоваты.
Подумал: "Самое, гляди, некрасивое у человека, особенно у солдата. Сколько этими ногами исхожено. С гражданской - все на ногах. Один только год ноги в стременах держал. А потом опять - пехота, пехота... Откуда ей, ноге-то, быть красивой?"
И словно желая как можно скорее скрыть эту некрасивость от посторонних глаз, любовно окутал ногу летней портянкой и утопил в начищенном до блеска сапоге.
Из-под одеяла выглядывала нога спящей Аннушки. Мельник усмехнулся. Он всегда любовался стройностью и малостью ее ног. Да, пожалуй, не только он, а и многие мужики-сослуживцы косыми взглядами так и мели пол, по которому скользила на высоком каблучке его женушка. И дочка тоже, как говорится, не подкачала, хороша дивчина...
Странно, о чем думается в это утро...
Майор Мельник довольно безразлично относился к переменам "вверху". Никакого любопытства. Своих забот полно. Полк. Люди, хозяйство, оружие, обмундирование, обувь, продовольствие, фураж, лошади, пушки, минометы, баяны, балалайки, пилы, книги, молотки, портреты, гвозди, котлы, кухни - все это и еще многое другое, соединенное, сведенное, сочлененное в отделения, взводы, роты, батальоны, собранное в склады, уложенное на машины и повозки, пронизанное субординацией, занесенное в акты, инвентарные книги и списки, готовое вмиг развернуться и свернуться, занять оборону или рвануться в бой, - все это и есть полк, во главе которого стоит он, майор Мельник Иван Кузьмич.
Он уже плескал в лицо водой из большой эмалированной миски. Эту посудину подцепили где-то в Павлограде на складе. Находчивый помпохоз Маслов осчастливил тогда полк сверкающими белизной мисками, кастрюлями, кружками и даже оцинкованными корытами на десяток лет вперед.
И хоть не встретили здесь, в Оренбургской степи, никаких удобств - песок, да ковыль, да мелководная речушка, по-солдатски обжились, задымили походные кухни, заскрипели перьями писарчуки, огласилась песнями степь.
Раскинулись полки запасной бригады на широких просторах Южного Урала, куда не дошвырнет камня грозная рука войны. И потянулись люди в этот военный тыловой стан со всех концов необъятного края, чтобы, не очень задерживаясь здесь, зашагать в рядах маршевой роты на фронт.
Плотно прикрыв за собой дверь, майор услышал медный голос трубы. И вдруг заторопился. Почудилось, будто проснувшийся полк на все голоса зовет его.
Он редко появлялся в подразделениях на рассвете. На рассвете хозяйничали старшины: туалет, уборка, утренний осмотр, завтрак. Как петухи, возвестившие начало дня, похаживают они, горделиво осматриваясь, все подчиняя своему цепкому взгляду. И ревностным видом, и зычным "Смирно" встречают начальство.
Ах, эти встречи! Мельник сам, будучи старшиной, с восторгом встречал у дверей казармы командира роты - до сих пор в памяти тот щуплый, с монгольским личиком; стал ротным - комбатам докладывал; дежурным по части - командира полка высматривал по утрам.
Что может быть торжественнее военной встречи старшего, когда все застыло и не шелохнется, пораженное громовым "Смирно", и только ты один живешь счастливым вдохновением покорной тебе минуты, произносишь чеканные слова рапорта, делаешь шаг в сторону, лихо щелкнув каблуками, а затем подхваченной из уст в уста командой "Вольно" снимаешь, как чародей, волшебное оцепенение тысяч!
Нынче вся бригада играет "Встречный марш". Новый командир бригады! Полковник Чернявский, начальник штаба бригады, не зря на рассвете побудку устроил: готовьтесь. Мудрый старик. Тревожится. Оно и понятно: хочется предстать перед новым в наилучшем виде. Дежурного по части Аренского придется заменить кем-нибудь из кадровых командиров...
Мельник уже был охвачен беспокойством, словно ознобом. Его видели в это утро то там, то здесь; он побывал и у палаток и шалашей, где выстраивались бойцы под переклик старшин и взводных, и у котлов, где пузырилась пшенная каша (опять пшено!), и в складах, среди мешков и ящиков, штабелей свежевыпеченных буханок черного хлеба.
Да, полк, ставший родным за этот невеселый год, ждал его, звал его и, кажется, любил его.
В восемь ноль-ноль командир полка собрал командиров и комиссаров батальонов. Он говорил привычные слова о порядке, дисциплине и чистоте. Затем он заменил неловкого Аренского, назначив дежурным по части лихого строевика, фронтовика, комроты из первого батальона.
Он разбирался в людях, знал их слабости. Вот, к примеру, этот старшина хозвзвода, безусый юнец с позолоченными "тыловыми" галунами петлиц.
Где знать мальчишке, что испытывает майор в конюшне, пахнущей навозом и кислым лошадиным потом? Нет, не в забайкальских степях, не у границы началась эта дружба с табунами! На Полтавщине, с которой давно расстался. Можно ли забыть дым костра, стелившийся вдоль поймы Ворсклы, белесый, густой туман, словно борода Черномора, храп коней, испуганных волком?.. Размеренное поскрипывание воза убаюкивало будущего командира полка, безмятежно раскинувшегося на пахучем сене, полынный запах степи как бы овевал его детство. А ночлег под возом, когда кони-змеи под ухом: хрум, хрум, хрум... В какой бы уголок детства ни забежала память - везде кони и кони, неотделимые спутники и помощники жизни крестьянина.
...Иван Кузьмич запустил руку в кормушку.
- Соломкой грязь притрусил и думаешь командира полка одурачить? - спросил он.
- Никак нет, товарищ майор.
- "Товарищ майор", "товарищ майор"... Думаешь, товарищ майор - пехота и в твоем хозяйстве не разберется?
Старшина не шевельнулся.
- Гляди у меня, - уже беззлобно сказал он и пошел дальше.
В полку мыли и скребли. Выбивали пыль из матрасов и одеял, подметали территорию, посыпали красным песочком дорожки меж палаток, по которым - неизвестно еще - пройдет или не пройдет начальство. У стеллажей драили оружие. Возле столовой прибивали портреты.
Чувство неловкости на мгновение кольнуло душу. "Соломкой грязь в кормушке... того... - вспомнил майор. - А сам что?" Но тотчас освободился от этой нелепой мысли: он честно исполнял свой долг.
Через всю страну, от края до края, от севера к югу, протянулся фронт. Алые флажочки, изготовленные для Ивана Кузьмича начальником клуба, толпились уже у Ростова-на-Дону и Кубани, возле Ленинграда, в Крыму. Подолгу вместе с комиссаром Щербаком простаивали они у просторной географической карты, сокрушались, передвигая флажочки все дальше и дальше на восток, и, не сговариваясь, молчаливо отмеряли взором расстояние, отделявшее большой синий флажочек - месторасположение бригады - от линии фронта. Их взоры скользили по карте, словно вымеряли тяжкий путь отступления, пройденный от излучины Днепра по исколотому иглами флажков простору. Им было что вспомнить...
Сошлись их военные дороги летом сорок первого.
Оставленный город горел вторые сутки; огни отражались в спокойных водах Днепра. Пылала нефтебаза, вздымая к небу столб жирного, черного дыма, горели элеватор, вокзал. С правого берега приходили вести одна тревожнее другой.
Говорят, в пригородах уже встречали вражескую разведку. Дальнобойные орудия врага бьют по проспекту. Застрелился, захваченный гитлеровцами, командир батальона связи...
В те дни майор Мельник, замученный и растерянный, неожиданно почувствовал поддержку Щербака, своего нового комиссара, присланного из фронтовой дивизии. Вместе шли они с запада на восток по бездорожью, ночевали в курских, воронежских, саратовских избах, ведя за собой до десятка тысяч новобранцев. Полк в эти дни отступления разбух, разросся, скрипел и урчал сотнями повозок и автомашин. Батальоны растягивались на целые километры. Бойцы ночевали где и как придется: и в деревенских избах "покотом", подостлав под негнущиеся, отсыревшие плащ-палатки свежее сено, и просто в поле под звездным небом, полным надрывных гулов. И все это время безрадостного марша согревала Мельника теплота встречи с комиссаром. Помнит майор, как усадил гостя за стол, накрытый затертой клеенкой в чернильных пятнах, и худой, угловатый, до черноты загорелый Щербак неторопливо прихлебывал чай и бубнил надорванным своим баском, рассказывая о сражении на реке Прут. Он был моложе Ивана Кузьмича и смотрел на вещи проще.
- Что ж, товарищ майор, - говорил он, - надо учиться и отступать... Дела на фронте невеселые - прет немец...
Вначале шли плодоносными землями Украины. Вокруг стояла нескошенная пшеница, переспелые колосья клонились к земле, роняя тяжелое зерно, подсолнухи свесили черные головки с облетающими желтыми лепестками. По обочинам пыльных дорог стояли женщины, провожая бойцов тоскливыми взглядами.
- Правда, що нимець близько? Невже до нас добереться? Невже спалюваты це добро?
Колхозники поили бойцов молоком, угощали паляницами. Но один затаенный вопрос в глазах: "Правда ли?"
- Не, мамо... Мы такая часть, запасная, - убеждали бойцы. - Наше дело - войско собирать, резервы готовить. А потом и сами на фронт пойдем. Без резерва победы не бывает. Вот нас и отводят в глубокий тыл.
- А уж больно глубоко вас отводят, - вздыхали женщины.
- Это уж куда надо. Верховный штаб решает.
Пошли осенние дожди. Машины и повозки утопали в грязи. Российские деревни - Никольские, Старые Чеглы, Муратовки и Поддубья - ставили самовары для чужих усталых мужиков, заботливо расстилали солому. Переходы становились труднее. Начал падать мокрый снег. Интенданты в пути получали новое обмундирование и снаряжение. На ходу формировались маршевые роты и после краткого обучения отправлялись обратно на фронт.
Самолеты с черными крестами преследовали отступающих, бомбили Валуйки и Лиски, обстреливали колонны. По обочинам дороги вырастали могилы.
Старший политрук Щербак носился в своем "пикапе" от головы до хвоста неохватной полковой колонны, беседовал с бойцами, шагал с ними бок о бок, и, вероятно, глаз его видел то, чего не замечал усталый и обескураженный командир.
Но и Щербак однажды задумался. Враг прорвался к столице. Танки Гудериана охватывали Тулу. Бригада получила приказ - двигаться на Курск и дальше к Москве.
"Неужто исчерпаны все резервы?"
Тот же вопрос он читал на лицах бойцов и командиров. Когда же на другой день приказ был отменен, а путь прочерчен дальше на восток, Щербак облегченно вздохнул. Значит, Москва сильна! Значит, есть еще порох в пороховницах! Но самого потянуло туда, под Москву, где начиналась великая битва.
И здесь год спустя, в Оренбургской степи, он оставался таким же верным и крепким плечом, на которое Мельник всегда мог опереться.
Впрочем, сегодня опереться на Щербака он не мог. Тот уже вторую неделю был в командировке, в политуправлении округа. Поговаривали - Щербака забирают.
2
Маршевая рота старшего лейтенанта из запаса, бывшего актера Аренского, состояла в основном из обученного пополнения - стрелков и пулеметчиков. Здесь были и уфимские колхозники, и сибирские стрелки, и уральцы из близлежащих сел, и немало эвакуированных с запада.
Только что по распоряжению штаба к недоукомплектованной маршевой роте приписали довольно внушительную команду молодых мотористов, необученных, отчисленных из аэродромной службы за дисциплинарные проступки.
Ротный парикмахер, расположившись под густым деревом, торопливо бороздил машинкой головы, и темные, каштановые, русые чубы, которые только что украшали мотористов, падали на землю, как скошенная трава. Новоиспеченные маршевики, одетые старшиной в свежее защитное обмундирование, дружно обхохатывали каждого обработанного парикмахером, гармошка, привезенная кем-то с дальних аэродромов, тушем встречала выскакивающих из-под машинки. Огромный детина - косая сажень в плечах, - с блестящими глазами и густым, еще не срезанным чубом, притоптывая кирзовыми сапогами и картинно поводя руками, пел:
Эх, бей боты
Да разбивай боты,
Да командир роты
Да купит новы боты...
"Стихия, - подумал Аренский, теребя жидкий пшеничный ус, - им бы еще здесь репетировать да репетировать. А так что... статисты, птенцы... Что их ждет в недалеком..."
И хотя сам Аренский не был на фронте, тренированное его актерское воображение рисовало почти точные картины тягостных сражений и отступления на Дону.
На стенах деревянных строений лагеря черным были начертаны слова: "Боец, останови врага!", "Стой и бей! Бей и стой!", "Ни шагу назад! Выдержка - твоя жизнь!", "Смерть предателям, шкурникам и трусам!". Бойцы ежедневно ходили мимо этих гневных призывов на занятия в поле, в столовую, в деревянный, наспех сколоченный клуб. Гигантские буквы тщательно выписывал всюду, где только мог, полковой живописец, бывший студент художественного училища Савчук. Он рисовал также многокрасочные панно, картины и плакаты, обильно оснащая ими аллеи и дорожки лагеря и стены зданий.
В это утро плакатов и портретов стало больше - Аренский заметил суету на парадных дорожках, посыпанных красным песочком.
В полдень, когда тучи пыли, как обычно, поднялись к небу, в расположении роты появился командир полка. Его сопровождал начальник штаба капитан Борский. Аренский едва успел подать команду "Смирно".
Палатки дрожали под порывами горячего ветра, словно вот-вот снимутся с места и улетят бог весть куда. Рота застыла. Окаменел парикмахер, опустив машинку, встал гармонист, не успевший освободиться от ремней гармошки - так она и повисла на его плече. А командир полка не торопился с командой "Вольно". Он придирчиво обошел застывших бойцов, заглядывая им в лица, приоткрывая полы палаток, словно выискивал признаки непорядка.
- Вольно! - наконец скомандовал он и внимательным взглядом осмотрел командира роты, который только что лихо повторил его команду. - Командовать-то ты здоров, усач, - заметил майор добродушно и чуть-чуть насмешливо сощурил глаза. - Наверно, на сцене и генералов играл. Случалось?
Аренский напрягся. Ему нравился Мельник своей простотой, доходчивостью и, пожалуй, народной мудростью.
- Генералов не играл, товарищ майор, - отчеканил Аренский. - А вот поручика Ярового в "Любови Яровой" однажды изображал.
- Контру, значит?
- Был грех. - Аренский улыбался, посматривая на молодого стройного начальника штаба, левый глаз которого был перетянут черной ленточкой.
- Видел я эту пьесу, - сказал Мельник. - Ничего вещь. Особенно одного солдатика запомнил, такой комедийный персонаж...
- Швандя, - с готовностью подсказал Аренский.
- Так точно, Швандя. А ты, значит, того беляка играл?
- Так точно.
- И что же, аплодировали тебе?
- Как водится, товарищ майор. Актеру аплодисменты что коню корм. Вспоминаю народного Степана Кузнецова в роли Шванди, вот где аплодировали. В Малом театре не бывали, товарищ майор?
Мельник недоверчиво посмотрел на Аренского и нахмурился.
- Ни в Малом, ни в Большом не бывал, товарищ артист. У нас тут свой театр... театр военных действий. Ясно? - Мельник обвел присутствующих значительным взглядом, словно ожидал одобрения своему каламбуру. - И аплодируют нам знаешь где? То-то же... Тут не сцена, и нынче не до представлений. Вот их, "артистов"-то сколько.
- Товарищ майор, - торопливо вставил Аренский, снова искоса бросив взгляд на Борского. - Им бы еще потоптаться на стрельбище недельку-другую...
- Что? - Мельник сурово глянул на говорившего и неожиданно улыбнулся. - Эх, ты... Сказано - артист. Сам, думаешь, не знаю, что не на все пуговички застегнуты? Да что поделаешь? Сроки жесткие, фронт не ждет. Скоро, видать, и сами пойдем. Постройте-ка роту, старший лейтенант.
Маршевики со скатками и тугими вещевыми мешками на спинах выстроились перед палаткой ротного, на площадке, обнесенной низким березовым палисадом.
Майор молча обошел фронт.
- Кто не стрелял боевыми патронами по мишеням - два шага вперед! - скомандовал он.
Никто не шевельнулся.
- Кто не отстрелялся, товарищи бойцы? Ну... Кто не выполнил упражнений? Говори смело. Кто не видел мишеней?
Рота молчала.
- Выходит, все стреляли. Отлично. А может, начальничков не хотите подводить? Ну вот ты стрелял? - неожиданно спросил он молодцеватого крепыша с узкими щелочками глаз.
- Не стрелял, товарищ майор.
- Как так? Что случилось?
- Почем мы знаем, ей-богу... - по лицу маршевика скользнула улыбка.
- Выходит, не готовы к боям.
- Почему - не готовы?
- Неверно это...
- Стреляли мы. Не здесь стреляли - там стреляли. Где-нибудь, да клацали.
- На фронт нас...
Рота загомонила, зашевелилась. Мотористы, занявшие левый фланг, шумели более других.
- Надоело в тылу.
- Отправляйте, не задерживайте.