- Ребята что надо, товарищ майор. Дух какой боевой, - весело вставил Борский. - Накуролесили они в Куйбышеве, это верно, списали с аэродромной службы, но ребята не вредные, право. - И, обратившись к бойцам, крикнул: - Я, ребята, за сутки фронтовую науку прошел! Там это быстро. Понятно вам? А все же каждый прорезь прицела видел, мушку понимает... Не новичок небось в этом деле...
Ему ответили дружно.
Майор верил капитану, лихому фронтовику. Красивый, всегда вылощенный, он хлебнул немало лиха на фронте. После пребывания в Иране Борский попал на Калининский фронт, командовал ротой, был ранен, отлежался в госпитале, а затем, посланный под Ленинград, в первых же боях лишился глаза. Увольняться из армии не пожелал, прибыл в запасный полк на должность начальника штаба и тотчас почувствовал себя, как говорится, в своей тарелке. Комплектование маршевых рот проходило безостановочно. Жизнь в полку налаживалась, и "иранский принц" - так незлобиво прозвали в полку начштаба - находил время даже для рыбалки, сопровождавшейся грохотом толовых шашек. Мельник уважал фронтовое прошлое Борского, как человек, сам никогда не отведавший этого горячего и сильно приперченного блюда.
Но сейчас, глядя на выутюженную фигурку своего начальника штаба, на его пухлый и немного капризный, самоуверенный рот, он подумал: "Не слишком ли торопится сбыть этих приблудных мотористов? Пожалуй, хитрит начальник штаба на сей раз. Надо бы проверить и перепроверить списки. Может, и впрямь оставить их здесь еще на пару недель?"
Однако рота уже стояла, переодетая и собранная, готовая к маршу. Загорелые и выжидающе-задорные лица ребят успокаивающе подействовали на майора.
- Р-разойдись! - скомандовал он. Строй рассыпался с обычным гомоном. Послышались возгласы отделенных и взводных. Задымили цигарки. Парикмахер взялся за машинку.
- Так-то, дорогуша, - обратился Мельник к командиру роты, словно все это время незримо спорил с ним. - Верю, что не подведут хлопцы. А мы в гражданскую, скажи, какое обучение проходили? А побеждали и Советскую власть отстояли. Богатыри не в тылу, а на фронте рождаются. Как фамилия-то развеселого солдатика из пьески?
- Швандя, товарищ майор.
- Ага, Швандя. Вот оно как, брат.
3
Солнце давно перевалило зенит. Длинные тени протянулись по земле. Ветер улегся, и тучи пыли, носившиеся в воздухе, тоже рассеялись. Дрожащее марево струилось над холодеющей степью. Горизонт синел. Откуда-то накатывались терпкие запахи иссушенных трав. Ночью опять вспыхнут на горизонте бледные зарницы, напоминающие отсветы далеких боев.
Где-то пиликала гармошка, приплывала и уплывала музыка радио.
Обычно роты уходили на погрузку вечером. И на этот раз перед штабом полка выстроилась маршевая рота.
Комиссар батальона произнес напутственную речь, маршевики клялись выполнить свой долг на поле боя.
Неожиданно появился командир полка. Он был не бог весть как красноречив. Но умел дружить с солдатами, умел и спросить по всем правилам, и научить, мать честная... А ну-ка, друзья, нечего равнять фронт, собирайтесь в кружок возле своего командира...
Бойцы охотно окружили того, кто до этой минуты был отдален от них строгой гранью субординации. Майор часто провожал маршевиков. Хоть и коротким, по нужде, было их знакомство - Главупраформ не давал засиживаться пополненцам в запасных полках, - но все же как-никак не проходной двор Н-ский линейный полк, и бойцы, вышедшие из его ворот с полковой меткой, не какие-нибудь безыменные, а уже сродни и пескам здешним, и шалашам, и стрельбищам, и командиру полка.
Много теплых напутственных слов хотелось высказать нынче. Военная молодость Ивана Кузьмича Мельника пролетала в сабельных и штыковых атаках, в догорающем зареве гражданской войны. Саперная лопатка, почитай, чуть не главным инструментом красноармейца была. Да и сейчас, чего греха таить, Мельник, как старый вояка, на лопатку возлагал немалую надежду. Слов нет, за предвоенные годы армия оснастилась большим моторизованным хозяйством, появились танки, развилась могучая артиллерия и, разумеется, авиация. Говорили, что под Бродами в прошлом году наши танки встретились лоб в лоб с вражескими и показали силу Красной Армии.
Но по-прежнему - никуда не денешься - в обучении бойца нынче главной техникой оказалась трехлинейка образца 1891 года, "удобная в походе и безотказная в бою", пулеметы да все та же саперная лопатка. Рыли окопы, раскидывались цепью в коротких перебежках, бросали деревянные чурки-гранаты в условные дзоты, толковали о танках и борьбе с ними, смотрели учебные фильмы.
Может, поэтому майор снова, и не без знания дела, заговорил о лопатке.
- Помните про лопатку, ребята, - деловито толковал майор. - Уедете вы отсюда далече, попадете в новые подразделения, новые части и, конечно, позабудете нас, тыловиков. Но слова мои про лопатку не забывайте. Она вас в бою выручит и врага поможет уничтожить. Окапывайся, где только можно. Землица-мать убережет солдата от огня, от смерти...
И вдруг поймал на себе взгляд узких стальных глаз молодцеватого крепыша.
- Откуда ты, парень?
- Из Алексеевского района, из Сибири, стало быть.
- Где работал?
- В колхозе, известно...
- Бригадиром?
- Да нет. На рядовке.
- Как же ты? Охотник, поди?
- Быват, охотимся.
- Стрелять знаешь?
- А то не знаю?
Мельник улыбнулся.
- Малость надо бы еще потренироваться?.. - Мельник смотрел на него с надеждой.
- Оно, конечно, не мешало бы, да невелика беда. В немца-то не промажу...
- Не промажешь?
- Белку в глаз бью, товарищ майор, - с достоинством ответил узкоглазый боец,
- Ну, прощай...
- До свиданьица, - ответил боец.
Рота уходила с песней:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой...
Майору казалось, что запевает все тот же молодой сибирячок. Мысленно поблагодарил его за песню и за то, что облегчил душу. Он поверил в счастливую звезду, встающую над этой ротой.
4
Майор Мельник только что успел отужинать.
Когда вышел из столовой, увидел где-то у штаба яркие вспышки ручных фонариков. Хотел предупредить заведующую столовой, чтобы не оплошала (может, навестим с гостем), но махнул рукой - будь что будет! - и поспешил на огоньки. Через мгновение он уже представлялся новому командиру бригады.
Фонарики тактично погасли, не освещая ни того ни другого, но голос вновь прибывшего показался удивительно знакомым.
- Вигвамы понастроили, точно индейцы из Фенимора Купера, - весело говорил приезжий. - Ротные небось плутают, никак своих подразделений не разыщут. Командир полка Мельник? Разрази меня Герасим, если не Иван Кузьмич. Он? Ну и ну...
И приезжий заключил в свои объятия майора. У того сдавило в горле.
- Алексей, что ли... Ты как же здесь? Какими путями? Неужто...
- Курсант первого учебного Беляев, так точно. Прибыл, как говорится, в распоряжение тылов, о чем скорблю. Признаюсь при всех, товарищ комбат, на выпуске нашем по сто пятьдесят-таки глотнули...
- Глотнули, злодеи?
- Глотнули, Иван Кузьмич. Под столом бутылку хоронили.
Все дружно захохотали и пуще всех приезжий. Неожиданной и радостно-знаменательной показалась всем эта встреча.
В темноте раздался чеканный голос:
- Начальник штаба капитан Борский!
Вслед за ним по-уставному представились комбаты, комиссары, кое-кто из штаба бригады. Приезжий тепло и уважительно здоровался с командирами, словно извинялся, что вот, мол, в неурочный час потревожил отдыхавших людей. Он снова обнял майора Мельника, как будто затем и появился здесь, чтобы потискать, помять старого знакомого. А у всех на душе как бы отлегло - добрый и разумный человек, видать, новый командир. И в первую очередь отлегло у самого майора. Он как бы вырос на голову в своих глазах и, наверное, в глазах однополчан; стал прочнее и солиднее - вот дружба-то!
Расстались они в невеселом тридцать шестом. Японцы прощупывали границу, то там, то здесь вспыхивали очажки войны, вырастали могилы пограничников. Белореченский Краснознаменный полк, словно перед прыжком, напряг мускулы, обострил слух и глаз - ждал приказа. Незабываемые учебные ночные тревоги, когда весь полк гневно штурмовал дальние сопки, чтобы затем разгоряченным под утро шагать к родным бревенчатым строениям, оставив и гнев, и злость в окованных льдом лесах и все заглушая бодрой солдатской песней. Впереди первой роты учебного батальона шагал Беляев. В новой, только что введенной форме, в фуражке с красным околышем, всегда свежевыбритый, строгий, он был одарен той природной мудростью и справедливостью, которые всегда находят отзвук в сердцах подчиненных. Да только ли подчиненных? Не был ли Алексей Беляев любимцем всего батальона, да и всего полка?
Прибыл с командой одногодичников совсем "зеленым", горячим, порывистым, только что с университетской скамьи. Здесь его сразу овеяли суровые песчаные ветры, испытал он свои силенки в единоборстве с морозом, усталостью, жарким солнцем и благословил руку безыменного военкоматского писаря, вписавшего его имя в команду одногодичников, которых, оказывается, ждут не дождутся и заснеженная Сухая Падь, и еловое мелколесье, и крутой каменистый Шаманский хребет, и старшина роты, высокий, худой, картавый украинец Ногайник.
Отлично прижился новичок! Он чувствовал себя прямым наследником всех доблестных сражений и боевых знамен полка, через три месяца стал комсомольским вожаком батальона, хорошо изучил операции на КВЖД, в которых некогда участвовал полк, и даже делал о них доклады, разбирая перед бойцами подробности давно отгремевших битв.
Выпускали одногодичников торжественно. Бывшие курсанты с новехонькими квадратиками в петличках сидели за праздничным столом, а под ним путешествовала строжайше запрещенная комбатом бутылка. Как было не выпить, когда сам комбат деловито прокалывал шилом петлички и самолично вдевал в них красные квадратики - знаки различия? А потом курсанты разъехались по домам. А он остался. Никто не удивлялся: призвание!
А кто открыл в нем это призвание, кто вселил веру в военный талант и задержал на берегах Ингоды и Читинки, отрешив от мирных грез будущего учителя истории? Он, этот сухощавый дядька, с мирной, этакой домашней фамилией, начиненный солдатской мудростью, неповторимой уставной и житейской бывалостью. Он, и никто другой, заставил его полюбить и Краснознаменный полк, и снежные марши, и ночные тревоги, и охоты на тетеревов, и мороз, звонкий и режущий, как добрый клинок. Лешка поначалу стал адъютантом комбата и, пожалуй, впервые после бесконечных студенческих общежитий, а затем и красноармейских казарм почувствовал теплоту и уют домашнего очага. Были в этом временном жилище командира батальона и сдобные запахи пирогов, и чисто вымытые полы, куда ступать без тщательного топтания в передней не разрешалось, и приветливые улыбки и гостеприимство не по летам статной Аннушки, как называл комбат свою жену, и звонкий смех неприметной девочки-школьницы, дочери.
Беляев оживленно беседовал с командирами, прислушиваясь к каждому, и с удовлетворением отмечал: нет ни натянутости, ни настороженности, которые обычно сопутствуют подобным встречам.
- А я-то, признаться, готовился, веничком подметал, полы швабрил, уголочки вылизывал, - сказал Мельник и дробно, с удовольствием засмеялся. Его поддержали.
- Начальство встречать - не сапоги тачать, - весело ответил Беляев. - Служба...
- Комиссий вдоволь у нас, не забывают, товарищ командир бригады, - вставил начальник штаба Борский. - Бывает весело.
- Придираются?
- Не то чтобы... Но иной тыловой специфики не поймет - ну и сплеча. А Главупраформ знаете как жмет? Округ на плечах сидит.
- А есть, вообще, она, тыловая специфика? - с едва заметной усмешкой спросил Беляев и не дождался ответа. - Что у вас с глазом-то?
- Осколочное ранение, товарищ полковник. Специфика есть, а глаза нет.
Беляев умолк. Замолчали и остальные. Но вскоре беседа опять завязалась.
Майор Мельник уже хорошо различал приезжего. Как изменился! На висках появилась ранняя седина. У глаз незнакомые морщинки, худощавое лицо потемнело, то ли от загара, то ли от пыли, и утратило былую свежесть. Что-то горькое залегло возле губ. Он пришел оттуда. И так захотелось снова обнять его, отеплить, по-отечески приласкать в этой неуютной, но безопасной и уже обжитой бескрайней степи!
- Каковы планы у начальства? - спросил он. - Я, кажется, заберу его от вас, товарищи. С дороги ведь прямо в полки. А отдыхать кто будет, японец? - Он вспомнил характерную присказку давних лет, бытовавшую в забайкальских приграничных подразделениях.
Беляев улыбнулся:
- Ни японцу, ни мне нынче нет отдыха, Иван Кузьмич. Я сегодня в полках. Всю ночь буду в полках.
- Жена и дочь обидятся, - сказал Мельник. - Рискуешь впасть в немилость.
- Стало быть, и они здесь? - И опять что-то далекое и теплое тронуло его.
- Нашел их в Кустанае, перебазировал. Вместе и воюем. Ты что, забыл их?
Беляев почему-то молчал, и Мельнику показалось, будто он в неловкости вспоминает и не может вспомнить жену и дочь.
- Ай и вправду забыл?
- Как же... - Беляев словно очнулся. - Как можно забыть, Иван Кузьмич?
- Наташа горя набралась, - печально произнес Мельник и вдруг услышал далекую походную песню. Было уже совсем поздно. Яркие, спелые звезды высыпали над лагерем, где-то безмолвно вспыхивали зарницы. Ночь зачернила все вокруг, и белели только лагерные дорожки.
Песня приближалась. В ее торжественной мелодии слышалась ярость народа, вставшего на смертный бой. Прибоем вскипает она в сердцах. Идет великая священная война, не утихающая и в эту ночь. И, точно эхо великого сражения, звучала мерная поступь приближающейся роты. Откуда бы ей быть, этой песне?
Рота уже поравнялась со штабом. Послышалась команда: "Рота, равнение налево" - и, гулко вбивая шаг, бойцы со скатками и тугими вещевыми мешками прошли мимо.
- Постой-ка... товарищи... - Мельнику вдруг почудилось что-то знакомое в облике проходившей роты. - Не иначе наша маршевая. Либо наваждение какое...
- Признал. Видать хозяина - по песне признал, - глухо отозвался полковник, и Мельник не узнал его голоса. - Я их со станции вернул. С фронта, стало быть. Песни поют, а стрелять как следует не научились.
Он произнес эти слова совершенно буднично, беззлобно и чуть глуховато, но, вероятно, именно поэтому они таким звоном отдались в ушах командира полка.
5
В эту ночь в маршевой роте долго не спали. Бойцы, потрескивая самосадом, судили-рядили о случившемся. Все понимали: ротой недовольны, она признана не готовой к боям, и причиной всему этому незнакомый острый полковник, новый комбриг.
Оптимисты пришли к выводу, что на фронте стало полегче, можно и "роздыхнуть", осмотреться, а может, и срок обучения в запасных полках увеличили.
А дело на станции происходило так.
Сойдя с поезда и увидев маршевиков, расположившихся в ожидании теплушек, полковник через минуту уже вошел в солдатскую толпу, и по тому, как он вошел в нее и как завязал разговор, всем стало ясно, что этот человек с фронтовыми петлицами полковника неспроста так неожиданно оказался среди них. Следом за полковником, не отставая от него ни на шаг, продвигался молоденький старший сержант с черными петличками и пистолетом не в кирзовой, а в кожаной новенькой кобуре. Сапожки его были до блеска начищены, и всем своим видом - затянутый "в рюмку", новенький с иголочки - он как бы предупреждал окружающих, что хотя полковник лицо, несомненно, важное, но без него, то есть без помощи старшего сержанта, он бы, разумеется, не справился. В повадке щеголеватого ординарца с двумя медалями сквозило плохо скрываемое мальчишеское превосходство бывалого фронтовика над необстрелянными тыловиками. "Что же это вы, братцы, пороха-то и не нюхали", - можно было прочесть на его лице с девичьим вздернутым носиком и румянцем во всю щеку.
- На фронте был, танки видел? - спрашивал между тем полковник у смуглого, красивого юноши с нерусскими чертами лица.
- На фронте не был. Танк не видел, товарищ полковник. Артист мы. Узбекский опера.
- А стрелять умеешь, артист? - полковник улыбался, с удовольствием разглядывая стройную фигуру узбека.
- Мало-мало.
- Мало не годится, надо много. Надо немца много стрелять.
- Петь умеем... - узбек отвечал полковнику открытой улыбкой. - Стрелял - не попал. Ничего, товарищ командир, фронт научит.
Полковник прошел дальше. Среди бойцов он чувствовал себя прочно. Знакомые запахи обжитой казармы - ремней, скипидара, пота, махорки - овеяли его на этой станции. Экипировка бойцов, подогнанность и свежесть обмундирования порадовали наметанный глаз. Это, конечно, были солдаты - это слово совсем не употреблялось нынче в армии, но он любил его. Однако незнакомого полковника встречали подчас настороженные, опасливые взгляды. Он присматривался и прислушивался к людям, стараясь постигнуть дух казармы, где комплектовали и обучали эту роту.
- Значит, не видели танков? - выспрашивал он. - Не отражали танковых атак? А противотанковое ружье видели? А в полный профиль окопы рыли? Огневую точку, дзот блокировали? Тактикой занимались?
Молодой боец, в небрежно накинутой на плечи, раскатанной шинели, выдвинулся вперед.
- Разрешите вопрос, товарищ полковник, - сказал он и лениво поднес руку к пилотке. - Мы, конечно, ничего этого не знаем. Ни танков, ни дзотов. Едем на фронт, и терять нам нечего, но справедливость...
- Чье отделение? - спросил полковник, осматриваясь. - Отделенный?
- Точно так. Я, товарищ полковник, - ввернул сержант, очутившийся подле. - Никакого сладу с ними. Бузят, нет спасения...
- Вынь руки из карманов, - приказал полковник бойцу.
- А вы кто такой?
- Я - командир бригады. Вынь руки...
- Не в этом дело, - боец в накинутой на плечи шинели уставился на полковника нагловатыми голубыми глазами. - Полковник тоже должен разбираться, что к чему. Вот, например, мы - аэродромная служба, летчики, можно сказать. Так почему же нас загнали в пехоту, когда мы имеем летную специальность...
- Руки! - крикнул полковник так, что окружающие вздрогнули.
Боец не спеша выпростал руки.
- Вижу, что за летчики, - произнес полковник, с трудом сдерживая закипавший гнев. - Как же ты вот такой собрался на фронт, а? Похоронки матерям готовите! За разгильдяйство, наверно, и списали в пехоту.
- Так точно, товарищ полковник, - поспешил объяснить все тот же сержант.
- Вы кто - командир отделения?
- Так точно, - неистово гаркнул сержант, словно обрадованный тем, что командир бригады обратил на него внимание. - Командир отделения сержант Воскобойник!
Полковник пожал плечами.
В это время перед ним вырос немолодой старший лейтенант с рыжеватыми, прокуренными усиками.
- Командир роты старший лейтенант Аренский, - деревянным голосом произнес он, козыряя. - С кем имею честь?
- Полковник Беляев, командир бригады. - Беляев полез в планшет и вытащил документ.
- Верю, товарищ полковник, - опять козырнул Аренский. - Слушаюсь.
- Как же вы с ними воевать собрались, старший лейтенант? - спросил Беляев. - На фронте в вас верят, надеются - вот, мол, на Урале армию отрабатывают. А вы... Люди-то не готовы. Как же так?