Пока они говорили, Рябинин перебрал в уме десятки причин, которые могли парализовать ее волю. Но этого варианта он не учел, это и нельзя было придумать. Да, муж мог оскорбиться, мужу трудно объяснить. Откуда ж он взялся так некстати? Ах да, из плена. Стоп! А если это он? А как зовут ее мужа?
- Не все ли вам равно, доктор? Его зовут Семеном…
Рябинин вытер испарину со лба. Толстые губы его добродушно растянулись в улыбке. Теперь можно и пошутить.
- А что вы скажете, Галина Григорьевна, если я вам дам лекарство от вашей болезни?
- Мне не помогут лекарства, - твердила свое Галина.
- Ручаюсь! - засмеялся Рябинин и скрылся в дверях библиотеки.
IV
Галина прижалась лбом к пианино. Черное зеркало помутилось от ее дыхания. Вот так душа ее замутилась от сурового дуновения жизни. Провести бы ладонью и все стереть, и снова засверкало бы зеркало! Она не двинулась на звук грузных шагов доктора.
- Посмотрите, Галина Григорьевна, на этого субъекта! - бодро сказал Рябинин.
Это нетактично, зачем чужим видеть ее слезы. Она повернулась, чтобы уйти, и вдруг ноги у нее подломились. Он! Новый, чистый, свежий!
- Сеня?!
- Ты?! Здесь?! - Семен рванулся к Рябинину. - Как очутилась у вас эта женщина?
Рябинин придержал его за плечо. Ну, как обойдется дело теперь, при нем? Он зорко следил за их лицами, но сказал тем же шутливым тоном:
- Очень просто, Семен Михайлович. Она, как и вы, знает пароль, и я даже вставил ей три коронки - два резца и один клык с правой стороны. Улыбнитесь, Галина Григорьевна, пусть он увидит.
Семен отшвырнул руку Рябинина и приблизился к Галине, унимая клокотавшую в душе ярость. Она улыбнулась жалко, виновато, и коронки, еще вчера сверкавшие так задорно, тускло блеснули в уголке ее вздрагивающего рта. Семен остановился, хотел бежать отсюда, но ноги прилипли к полу. Как она нашла его? Зачем? Ведь все кончено!
- Не может быть! Не может быть! - бессмысленно повторял он.
- А ты ушел, Сеня… - с мольбой и укором прошептала она, не сводя с него мокрых слепых глаз. - И ничего не спросил…
- Нечего мне спрашивать у такой! - грубо оборвал ее Семен и поднял руки, словно собираясь схватить ее за горло. Но массивная фигура Рябинина заслонила Галину, и его голос зазвенел грозной медью:
- Перестаньте, сержант! Мы не позволим оскорблять ее!
- Уйдите, доктор! - злобно сказал Семен, грудью надвигаясь на Рябинина. - Это моя жена, не вмешивайтесь!
- Кто любит, тот верит!
Выпуклые очки Рябинина притягивали, словно гипнотизировали. Семен закрылся от них ладонями. Сотни дней и ночей он думал о ней - и вот…
- Так надо, Семен Михайлович. Ваша жена выполняет особое боевое задание, не травмируйте ее, - сказал Рябинин, отступая. - Я на минутку отлучусь…
Они не видели, куда он ушел, они видели только любимые и такие чужие глаза друг друга. Вся их жизнь была сейчас в глазах. Ведь глаза умеют говорить, умеют понимать. Умеют, если хотят, если могут…
- Жизнью своей клянусь, я никогда не забывала о тебе… - шептали губы Галины; все на свете она бы отдала, чтоб засветились прежней лаской его остекляневшие глаза. - Я люблю тебя, Сеня!
- Любишь?! - огнем опалило Семена это слово. - А лейтенант? А барон? Я все вижу.
Он замахнулся ударить ее, но рука вдруг бессильно обмякла. Галина мертвенно побледнела, вскинула голову, и он увидел ту прежнюю одесскую Галину, недоступную, недосягаемую. Такой она была после состязания студентов-боксеров, когда он, упоенный победой на ринге, наткнулся на нее в дверях зала и замер, побежденный навсегда, на всю жизнь. Он что-то пролепетал тогда, понимая, каким грубым и тщеславным выглядел он перед строгим лучистым созданием в белом свитере.
Сейчас она была такой же недоступной, такой же чужой и снова желанной. То, что открылось ему ночью, налило его ядом. Он хотел верить и не мог, уже не отделяя яви от бесчисленных видений в лагере, от которых просыпался разбитый, в холодном поту. И все-таки он жадно слушал ее.
- Меня многие видели! Я всю Украину изъездила… И всюду среди немцев… Что из того, что ты видел! А в душу мою ты заглянул?
- А кому это нужно? - взвился Семен, вдруг почувствовав ее убежденность и еще больше раздражаясь. - Кому, я спрашиваю, нужно, чтоб ты путалась с ними? Этому доктору, да? Так я ж твой муж, а не он! У меня ты спросила? Почему ты не пошла в армию? Нашлось бы там и для тебя дело!
Он считал, что она обязана была посоветоваться с ним, хотя их разделяли тогда и сотни километров, и линия фронта. Галина не напомнила об этом, не сказала, что хотела в армию, она сказала просто:
- У совести своей я спросила, Сеня. Так нужно…
- У совести? - горько засмеялся Семен, и этот смех был признанием ее правоты и сожалением о том, что провело борозду между ними. - Все ваши потуги выеденного яйца не стоят. Я был на фронте, видел, знаю… Против танков нужны танки и пушки, против самолетов - самолеты и пушки… Их истреблять надо… Они в лагерях кровь нашу пьют, а вы заигрываете с ними! В заговорщиков играете!
- Играем?!
У Галины комок перехватил горло. Назвать игрой самые страшные годы ее жизни, жизни ее товарищей, смертельную борьбу, которую они ведут! Этого она не простит!
- Уходи от них! - сурово сказал Семен. - Сейчас же! Если хочешь, чтоб я поверил… Слышишь? Идем со мной в армию!
- Нет! Нет, нет и нет! - овладевая собой, твердо сказала Галина, и глаза ее выразили нескрываемое презрение. - Не пойду! Я хотела - теперь ни за что! Можешь уходить!
Она повернулась навстречу вошедшим в кабинет Рябинину и Виктору.
- Галина Григорьевна, вы не ошиблись, - сказал Рябинин. - Им что-то известно. Нам предстоит важное, опасное дело. Командующий армией обратился к нам с просьбой, вот приказ нашего штаба. Сейчас обсудим план операции…
Два четких шага, взгляд на Семена, и еще шаг.
- Я готова, доктор!
Мысли Семена завихрились. Командующий армией?! Приказ?! Это невозможно, и это было так, он слышал сам.
- А вас, Семен Михайлович, - сказал Рябинин, - мы ночью переправим на ту сторону.
- Одного? Без нее? - Семен подошел к жене и крепко взял ее за руку. - А она здесь?.. Я тоже останусь с вами!
- Нет, сержант!
- Вы не верите мне?
- Почему? Не сомневаюсь: вы стойкий боец в строю, рядом с танками и артиллерией… - Рябинин не мог отказать себе в иронии. - А для комариных укусов нужны другие люди…
- Я не знал, что вы для армии… - проговорил Семен, теряя надежду.
- Доктор, разрешите ему остаться, - тихо сказала Галина. - Мне будет легче.
За стеклами очков в уголках глаз Рябинина собрались морщинки. Он помедлил.
- Ваше мнение, Виктор.
- Я против…
Вечеринка
I
Су-мер-ки ти-хо спу-ска-а-а-лись,
Тра-ля ля-ля-ля ля-ля-а-а-ля…
Сумерки наступали совсем не так тихо. На востоке въедливо ворчали пушки. В порту и на станции до полудня рвались снаряды в горящих пакгаузах, а под вечер советские самолеты второй раз летали над городом. Однако лейтенант Павлюк чувствовал себя на редкость хорошо и мурлыкал под нос полузабытую песенку.
Два солдата комендантского патруля, шагавшие вниз по Артемовской, решили, что высокий лейтенант с увесистым свертком под мышкой, уже хватил шнапса, но по уставу широко развернули плечи и сильнее застучали сапогами по мостовой.
Павлюк свернул на Садовую. После восьми вечера хождение по улицам без пропуска каралось смертной казнью, и у колонки не было ни души. Но его окликнул женский голос:
- Забываете старых друзей, герр лейтенант! Идете мимо и даже не заглянули!
Павлюк сделал вольт налево и воскликнул:
- А, Ефросинья Даниловна! Пардон, Фросенька, тысяча извинений, дорогая!
Очередной Фроськин возлюбленный - фельдфебель роты тяжелых танков - вчера отбыл на передовую. Части гарнизона одна за другой отправлялись на фронт, и Фроське все труднее было находить щедрых посетителей своего веселого дома. Томимая скукой и предчувствием плохих перемен, она вышла за калитку и остановила Павлюка, надеясь снова завлечь его к себе.
Но разглядев наметанным глазом горлышки двух бутылок в свертке, она поняла, что они припасены для другой женщины, и злоба вновь обожгла мстительную Фроськину душу. Она давно бы донесла в гестапо на Оксану Ивановну, но остерегалась и без того злых соседей, и потому хотела убрать ненавистную старуху чужими руками. На правах брошенной любовницы она заговорила с Павлюком фамильярно:
- С Галькой теперь гуляешь, Иван Трофимыч? - и ткнула рукой в сверток. - Стараешься, носишь?
Павлюк довольно ухмыльнулся. Как ни низко ставил он эту Фроську, а все-таки ее обида приятно пощекотала его самолюбие: не забывает, ревнует даже. И свободной рукой он бесцеремонно притиснул к себе податливое тело женщины.
- Что поделаешь, Фросенька! Сама знаешь: шоколад женщину мягчит, а вино горячит. Не обижайся, ты ж без меня не скучаешь!
Фроська вывернулась, оттолкнула его.
- Ну, тогда не лапай, иди, да не забудь старуху угостить. То клял ее, а теперь низко кланяешься! Когда еще сулил мне упечь ее в гестапо!
- Всему, Фросенька, срок, - игриво пропел Павлюк, - сначала белочка, потом свисток!
Сделав прощальный жест рукой, Павлюк пошел домой, продолжая напевать. Мало ли что он обещал! Остаться в пустом, без хозяйки, доме ему не хотелось, а менять квартиры было не в его натуре: то ли лучше будет, то ли нет. Оттого мирился с выходками вздорной старухи, утешая себя, что за все рассчитается в день отъезда.
Он предвкушал встречу с Галиной. Но уже на крыльце услышал шум в доме. "Опять воюет баба-яга!" - подумал он и остановился возле комнаты Галины.
- Все ж таки я тебя за племянника считала, - кричала Оксана Ивановна, - а коли ты с немцами снюхался, так выматывайся, зараз я тебя знать не знаю…
- Вы, мама, не очень командуйте, - рассерженно вставила Галина. - Дом не только ваш, а Семен ко мне в гости приехал…
- Та нет же, Галина, я и к тетке Оксане, - сказал просительный мужской голос. - Вы послушайте, тетка Оксана…
- Замолкни, Семен! Господи-Иисусе, вот наказанье! Истинно, два сапога - пара с моей дурой…
"Кого она так честит? - подумал Павлюк и вспомнил встреченного днем, перед уходом в аппаратную, худого незнакомого человека с корзиной, искавшего Оксану Ивановну. - А ну поглядим, что там за племянник!"
Сдвигая на живот кобуру с пистолетом, Павлюк открыл дверь.
II
Спиной к стене стоял истощенный мужчина в вышитой косоворотке. Перед его носом Оксана Ивановна размахивала деревянным половником. Галина понуро сидела на тахте. Все разом взглянули на вошедшего офицера.
- Добрый вечер! - сказал Павлюк, кладя сверток на стол.
Мужчина отвесил поясной поклон. Старуха погрозила дочери и, не удостоив Павлюка ни словом, вышла в коридор. Галина хмуро поднялась навстречу офицеру.
- Знакомьтесь, Иван Трофимыч, это брат мой двоюродный, Семен. Из-под Юзовки приехал нас проведать.
- Ого, издалека! - покачал головой Павлюк. - И за что эта ведьма накинулась?
- Закоренелый она человек, господин лейтенант, - незлобиво сказал Семен. - Я шофером в сельпо работал. В тридцать пятом году втравили меня в дело. Хапнули с базы текстиль и влопались. Начальство, как водится, в стороне, а я в бороне. Десятку припаяли на северное строительство. А теперь смылся, махнул через фронт. Господин немецкий комендант меня секретарем сельуправы назначил, вот и служу там. Ну, решил у родных побывать. Господин комендант мне и отпускное удостоверение выдал, - он протянул Павлюку свой "Рersonalausweis".
- Да, там не курорт, - сказал Павлюк, возвращая документ и приглядываясь к бескровному лицу Семена.
- Неволя - не смех, господин лейтенант, - поскреб Семен впалые щеки. - Вы бы поглядели, какой я оттуда вернулся. За колючей проволокой не сладко…
С треском хлопнула парадная дверь. Галина выбежала с криком: "Мама, уже поздно, вас арестуют!" Павлюк выругался, а Семен примирительно сказал:
- Ее могила исправит, господин лейтенант!
- Вот мы и отправим ее в могилу для исправления, - скаламбурил Павлюк. - Ну, чёрт с ней, лучше выпьем и закусим.
Он развернул сверток и, когда Галина возвратилась, заглянул ей в лицо, сказал, незаметно переходя на "ты":
- Никуда она не денется, Галочка, вышла к соседке. Посмотри, я свое слово сдержал, а ты ведь обещала, что мы погуляем на славу. Да еще гость у тебя!
- Правильно, господин лейтенант, - одобрил Семен. - Что ж это выходит? Столько времени не видались и сидеть так? Галина, тащи и мою корзину, у меня тоже кое-что есть…
Через пять минут посреди домашней снеди и консервов красовались нарядные бутылки коньяка и скромные поллитровки самогона. Павлюк потянулся за коньяком, Семен остановил его.
- Э не, господин лейтенант, не для того я настаивал самогонку, чтоб она последней была. Попробуйте сперва!
Он налил стаканы, мужчины, стоя, выпили залпом, Галина пригубила вино. Павлюк похвалил самогонку.
- Я знал, что вам понравится, господин лейтенант, - засмеялся Семен. - По особому рецепту сам готовил!
- Слушай, Семен, и ты, Галочка! Бросьте вы к чёрту эти слова "господин лейтенант" да "Иван Трофимыч"! Зовите меня Ваней, как раньше меня в компаниях звали. Я ж компанейским парнем был… А ну давай, Галочка, гитару…
Вечеринка была в разгаре. Консервные банки, яйца, домашняя колбаса, сало, куски пирога, плитки шоколада загромождали стол. Вторая бутылка коньяка стояла еще непочатая, зато самогон был уже выпит. Глаза Павлюка налились кровью, щеки полыхали. Он чувствовал себя совершенно счастливым. Одной рукой он обнимал Галину за талию, другой тянулся к стакану. Подливая ему, Семен расписывал прелести деревенской охоты.
- Не проси, Семен, не проси, не время, - бубнил Павлюк. - Кончим войну, тогда приеду. И выпьем, да?
- Говорят, Ваня, русские наступление готовят? - боязливо сказал Семен.
- Что? - дико сверкнул глазами Павлюк. - Наступление? Ха-ха-ха! Они собираются, вся их дислокация у меня на ладони. Пусть сунутся. Мы им такой "котел" устроим! Это я знаю, с моим участием дело было. Ты думаешь, Галочка, лейтенант Павлюк - это так себе! Не-ет, в моих руках все козыри…
- Что за слово чудное "дислокация"? - спросил Семен.
- Э-э, Семен, в эти дела не суйся! Это строго секретно. Галочка знает, как строго. Выпьем, Галочка, за нашу любовь…
Семен перегнулся через стол и тихо, но внятно сказал:
- А до войны, Ваня, ты тоже на немцев работал?
Поднятый стакан со звоном раскололся на столе, янтарные потеки расплылись на скатерти.
- Что? Что так-кое? - заикнулся Павлюк, но глаза у него трезвели, а рука нащупывала застежку кобуры.
- Я спрашиваю, паразит, когда ты продался? - осатанело проговорил Семен, направляя парабеллум на Павлюка.
Офицер вырвал пистолет из кобуры. Но Семен, пригнувшись и не перекладывая парабеллума, молниеносно выбросил вперед левую руку. От сокрушительного удара снизу, в челюсть, зубы Павлюка клацнули, голова запрокинулась, пистолет отлетел в сторону. Руки офицера нелепо взметнулись, и, теряя равновесие, он упал через поваленный стул. Весь запас силы, всю затаенную ревность к тем, кто был возле Галины, вложил Семен в свой излюбленный левый апперкот и, встав над поверженным Павлюком, прошипел, задыхаясь:
- Я тебе покажу "нашу любовь"!
Галина подхватила с пола пистолет и радостно улыбнулась мужу, в котором словно ожил тот стремительный, гибкий, увертливый Семен, каким она видела его на ринге.
- А ты, Сеня, не забыл бокс!
III
Виктор с двумя партизанами вошел, прихрамывая, в комнату. Скорчившийся в углу Павлюк выплюнул на пол выбитые зубы, нитка кровавой слюны повисла на воротнике его мундира. Он обвел всех затравленным взглядом. Мешая дышать, к горлу давящим клубком подступил страх. Он прыжком стал на ноги.
- Ну, стреляйте, стреляйте быстрее, нет мне жизни ни там, ни тут! - крикнул он и вдруг заметил в дверях темную юбку Оксаны Ивановны. - Вот ты куда ходила! Не пристукнул я тебя раньше! У-у, ведьма, убью! - закричал он и кинулся на старуху.
Безмерная ненависть к людям, накопившаяся в нем за годы жизни под вечным страхом разоблачения, вылилась в тщетной угрозе старухе, которая словно олицетворяла весь противостоящий ему мир. Виктор уперся пистолетом в грудь Павлюка.
- Не шуметь! Андрюша, оформи его туалет.
Низенький курчавый партизан в брезентовой робе грузчика мгновенно вывернул Павлюку руки за спину и связал веревкой. Оксана Ивановна протиснулась ближе и злорадно сказала:
- Я-то ходила и буду ходить, а ты, гад зеленый, отходился!
Павлюк скрипнул зубами. Виктор взвесил обстановку: все шло точно по плану. Оставалось выяснить, где хранятся книги шифров и точное содержание шифровки, о которой слышала Галина у фон Крейца. Но Павлюк молчал с упорством обреченного. Вспыльчивый партизан прицелился в него. Галина быстро вмешалась.
- Мой вам совет, Иван Трофимыч, рассказывать толком. Вы не знаете Семена, это ужасный человек!
Павлюк смотрел на нее хищником, запертым в клетку. Эта приманка погубила его! Но они ничего не дознаются. Все равно пощады не вымолишь. Он харкнул кровью на пол.
- Попомните еще лейтенанта Павлюка. Захлебнутся русские в крови со своим наступлением.
- Последний раз спрашиваю - будешь говорить? - сказал Виктор, взглянув на часы.
- Нет! Расстреливайте! - торжествовал Павлюк предсмертную победу.
И тогда к нему подошел Семен. Он сдерживался, наблюдая за Виктором, но в нем все кипело. Что за благородный допрос! Комендант Вальтер не нянчился с пленными. Семен поклялся мстить око за око, зуб за зуб, когда адская боль пронзила спину и зашипело горелое мясо под раскаленным тавром коменданта. Нет, эта тварь заговорит! Пробуя на ноготь отточенное лезвие плоского немецкого штыка, Семен мрачно буркнул:
- Зачем стрелять! Я тебя резать буду!
- Как резать? - пролепетал Павлюк, ослепленный жалом штыка.
- Как мясники ваши! - многозначительно пообещал Семен и плашмя кончиком штыка приподнял голову Павлюка. - Ну, смотреть на меня! Свастику вырежу, потом год твоей смерти…
Виктора покоробила такая жестокость, но Семен, забыв свое обещание Рябинину, свирепо отпихнул его:
- Не лезь! У меня с ними свои счеты, - и процедил сквозь зубы офицеру: - Ну!
Слово "мясник" и блеск стали напомнили Павлюку котельную школы, превращенную в следственную камеру изобретательного фельдфебеля Рюдике. Его затрясло, зубы выбили дробь, и, завороженно глядя на Семена, он пробормотал:
- Нет, резать нельзя, не надо резать… Я скажу все…