IV
Того, что Павлюк выложил, заикаясь, было достаточно. Виктор кивнул курчавому партизану:
- Ну, Андрюша, возьми его под свою опеку. Ты таких любишь!
- Люблю, как клопа в углу, где увижу, там и задавлю, - проворчал партизан, уводя Павлюка на кухню.
- Слыхали, чем дело пахнет! - спросил Семен товарищей. - Не дай бог, завтра - послезавтра штурм. Чёрт их знает, что фрицы на направлениях главного удара наготовят. Катастрофа может быть…
- Да, дело серьезное, - сказал Виктор. - Поспешить надо и с Боженко посоветоваться. Может, лучше переправить тебя, Семен, на самолете к командующему армией…
- А ты знаешь, что такое перестроить наступательную операцию! Тут доказательства нужны!
- Ну, и будут у тебя доказательства, - прервала спор Галина. - Документы возьмете с собой и Павлюка поберегите.
Она подгоняла товарищей. Барон должен ждать ее в ресторане в половине десятого. Семен опять было воспротивился, но Виктор воспользовался властью командира.
- Не спорить! Быстренько наводим порядок.
Мужчины унесли на кухню бутылки и стаканы. Укладывая в чемодан вещи из шкафа, Галина сказала матери:
- Кончилось ваше житье тут, мамочка. Девушка за вами скоро придет. Не забудьте, Тоней звать…
Но Оксане Ивановне было страшно уходить из дому, где прошла почти вся ее жизнь.
- Ну, право, мама, вы, как маленькая! - с досадой сказал Семен. - Ведь объясняли же вам. За этого чёрта по головке не погладят. Гестаповцы придут - худо будет! Надо сделать так, будто кто-то ограбил ваш дом… Уносите все со стола.
- О господи-Иисусе, твоя воля, - тяжко вздохнула Оксана Ивановна, суетливо прибирая остатки пиршества. - А еды сколько! Когда я это колбасу ела? - она пососала, причмокивая, ломтик, но, увидев укоризненный взгляд дочери, тут же всполошилась: - Да несу ж, уже несу…
Виктор был готов идти, но Семен прощался с женой, и партизан из деликатности вышел в прихожую. Галина поцеловала мужа.
- Осторожнее, Сеня, дело рискованное…
- Сама берегись…
Говоря это, Семен сжимал ладонями нежное разгоревшееся лицо жены, поглаживал пальцем висок, где отдавались удары ее сердца, а душа его ныла, точно предчувствуя беду. Блестящие темные глаза так же светились любовью к нему, как на станции в Одессе, но тогда была у него хоть надежда, что ей-то ничто не угрожает. А теперь, как отведет она от себя ищеек гестапо?
Часы Галины тикали у него на плече, он слышал, как звенят, уходя, секунды, и медлил, страшась покинуть ее, и не находил слов, способных перелить в нее всю силу его любви.
V
В кладбищенскую тишину улицы ворвалось фырчанье подъехавшей к дому машины. И от этого звука будто стена выросла между Галиной и Семеном. Он растерянно приподнял шторку на окне. Виктор подтвердил в раскрытую дверь: "Машина!" Это была непредвиденная ситуация, и мужчины ждали решающего слова разведчицы.
- Неужели барон? - вслух подумала Галина и, помедлив секунду, скомандовала: - Все на кухню! Запритесь там! Если я скажу: "Осторожнее, барон!", значит, очень тихо взять…
- Мы и так возьмем его, - погрозился Семен. - Раз сам явился, пусть на том свете ужинает!
- Не сметь, Семен! - гневно повысила голос Галина. - Здесь я командую. Может, мы спокойно уедем, и все будет хорошо.
Семен сжал кулаки так, что побелели пальцы, но возразить не осмелился. В парадную дверь постучали. Галина захлопнула дверцу шкафа, нагнулась, подтирая ковриком следы крови на крашеном полу, и пошла открывать. Возвратившись с бароном в комнату, она показала часы:
- Вы нетерпеливы, барон! В моем распоряжении еще шестнадцать минут, и я ведь просила не приезжать за мной…
Целуя ей руку, фон Хлюзе загадочно улыбнулся:
- Ваши часы отстают на полторы минуты, фрейлейн. А я спешу доставить вам редкое удовольствие!
- О, Франц, что за таинственность?
- Вы будете лично участвовать в аресте опасного партизана Сергея Ивановича…
- Бр-р-р! - капризно поморщилась Галина, скрывая смятение. - Что это вы выдумали, Франц? Какой Сергей Иванович?
- Тот самый, который вставил вам эти золотые коронки, фрейлейн, - сказал барон и потрепал ее по щеке.
Галина принужденно засмеялась.
- Вы меня разыгрываете, Франц! Рябинин - порядочнейший человек, один из подлинных патриотов. Бургомистр! Это невероятно! Кому ж тогда верить? Скорее всего это просто клевета.
- Фрейлейн, доказательства у меня налицо.
- Ну и передайте эти доказательства фон Крейцу или кому-нибудь из гестапо, - беззаботно сказала Галина. - Не понимаю, зачем вам, боевому офицеру, путаться со всей этой нечистью? Не деньги же вам нужны, Франц?
Фон Хлюзе посмеялся над ее наивностью. Такой подвиг будет известен самому фюреру. За поимку неуловимого Сергея Ивановича он получит железный крест. Он заплатил немалые денежки за этот документик. И хлопнув по карману мундира, он весело сказал:
- Отдать фон Крейцу! Ха-ха-ха! Этот старый обжора пьет коньяк в ресторане. О вас во всем гарнизоне молва. Фон Крейц обещал своим лейтенантикам познакомить с вами.
- Очень самонадеянно с его стороны, - пожала плечами Галина.
- Браво, фрейлейн! Фон Крейц взбесится от зависти, когда я арестую Рябинина. У меня в машине два солдата, и вы будете участницей операции. Я с удовольствием вручу вам на мелкие расходы половину обещанной награды - ровно десять тысяч марок!
Мысли были предельно ясны. Смерть барона лишит ее надежной защиты. Это еще одно подозрение против нее. Есть ли другой выход? Хоть бы с товарищами перемолвиться. Рискнуть поехать с ним к Рябинину? Нет, будет поздно, доктору не сдобровать. И, накидывая шарфик, она улыбнулась барону:
- Как это мило с вашей стороны, Франц! Мне будет приятно получить от вас такой щедрый подарок. Идемте!
Она взяла его под руку и вывела в темный коридорчик, предупредив: "Осторожнее, барон, здесь скобочка!" Глухой удар по голове, и левая рука барона судорожно вцепилась в платье Галины, а тело, обмякнув и заваливаясь набок, осело на руку женщины. Услышав рядом дыханье Семена, она шепнула, что на улице солдаты. Затем нагнулась над распростертым телом, дрожащими от нервной разрядки пальцами вынула из кармана мундира документ.
В комнате они все прочитали донос.
- Какая подлость! - задумавшись, сказала Галина.
- Последняя пакость Петьки Охрименко! - откашлялся Виктор. - Андрюша ухватил его сегодня в порту. Он лодку искал. Теперь лежит в воде за причалами с добрым грузом. Рыбаки помогли…
Галина торопливо написала на уголке листка: "Барон убит. Уходите сегодня же ночью! Завтра днем я натравлю на ваш дом ф. К. Иначе нельзя. Прощайте. Г. П.". Она пошла в кухню к матери, а когда вернулась, Виктор тревожно спросил:
- Действовать как будем?
Можно было уйти из дому через сад и соседний двор на другую улицу. Но солдаты скоро забеспокоятся и поднимут тревогу. И для Тони это опасно. Мысль о захвате машины пришла одновременно всем. Два солдата и шофер - не страшно, если бы дело было в поле. Но выстрелы! На улице выстрелы могут сорвать операцию!
- Сеня, ты не забыл немецкий? - внезапно спросила Галина.
- Усовершенствовался за восемь месяцев! - усмехнулся Семен.
- Тогда надевайте с Виктором мундиры барона и Павлюка, - сказала Галина тоном, не допускающим возражений. - Не забудьте фуражки. Идем к машине втроем. Ты подведешь меня к передней дверце. Шофер меня знает, я сяду и сама с ним управлюсь. Солдаты обязательно встанут у задних дверок, чтобы усадить вас. Помните: главное - тишина…
VI
В горестном смятении проводила Оксана Ивановна дочь, зятя и партизан. Закручинилась душа старухи. Оксана Ивановна долго стояла в темноте на крыльце, прислушиваясь. А вернувшись в кухню, села на чемодан и заплакала. Она так и не наговорилась досыта с дочерью. Из того, что ей толковали Галина и Семен, она поняла лишь одно: дочь останется с немцами, и теперь ей еще опаснее.
И старуха плакала, причитая про себя: "Ах, Галька, Галька, не в добрый час отпустила я тебя, озорницу, в ту Одессу! Не знать бы тебе век того клятого языка, куда бы лучше!" И еще она плакала о том, что спасшийся из плена зять снова в разлуке с Галиной, а ей, старухе, надо покидать дом, не понянчив в нем внуков. И дом без хозяйки разнесут, разберут по досточкам лихие люди…
Спрятав за лифчик бумагу для Рябинина, она недоуменно качала головой: "С этой треклятой войной не разберешь, не поймешь людей. Выходит, Рябинин нужный, свойский человек, а она-то ходила спозаранок к его дому, позорила его углем по штукатурке, потому что голосовала за его партейную книжку, а он немцам подрядился. Повиниться бы перед ним за такую обиду, да разве ж она знает, куда отведут ее и что с ней самой станется…"
Тяжкая печаль камнем ложилась на сердце, и лицо Оксаны Ивановны было хмуро и неприветливо, когда пришла за ней девушка, назвавшаяся Тоней…
Самолет летит на запад
I
По улице проходила пехота. В угасающем свете дня обветренные загорелые лица бойцов выглядели суровыми, на каски и снаряжение плотным слоем садилась пыль. Качались в воздухе острия штыков, плыли тупые рыльца ручных пулеметов. Роты шли походным маршем, не в ногу, но в их мерном движении было что-то грозное, неотвратимое.
Так, по крайней мере, казалось сержанту Осетрову.
После вчерашней поездки в Ростов он почти сутки колесил с Беловым по подразделениям и очень устал. Поужинав, он сидел, опираясь грудью на баранку. Клонило ко сну, но этот поток войск был предвестником наступления, и он смотрел, думал о своем.
Он давно высчитал расстояние до родного села. От Ново-Федоровки до передовой шесть километров, оттуда до Энска не больше двадцати, а от Энска до Марфовки неполных тридцать. На "виллисе" он домчался бы туда за полчаса.
За время зимнего наступления он побывал в сотнях разоренных сел и станиц, где гитлеровцы хозяйничали недолго, а ведь Марфовка за линией фронта два года! Он-то знал, сколько надо семье на прожитие. Как перебивается Маруся? Эта мысль угнетала его.
Сзади послышались чьи-то шаги. Осетров оглянулся. Мальчишка в гимнастерке с подвернутыми рукавами несмело приближался к машине. Сержант поманил его пальцем, открыл дверцу.
- Тебя как зовут?
- Санькой, - сказал мальчишка и просигналил "пи-пи!".
Осетров погладил его узкую спину.
- А худющий ты какой, Шурик!
Шурик сполз с сиденья и нажал ногой одну педаль, потом другую, потом ухватился руками за руль. Его острые лопатки так и ходили под рукой Осетрова. Возня в машине целиком захватила мальчишку. Быстро темнело, а он и не собирался домой.
Осетров ворошил лохматую кудель на голове мальчика, и на миг сержанту показалось, что это его Васька копошится в машине. Сам собой сорвался с языка вопрос:
- А в школу ты ходил или нет? Читать-писать умеешь?
Никаких школ на оккупированной территории Осетров не встречал, но было невыносимо думать, что Васька, которому осенью надо в третий класс, ничему не учится, и он надеялся услышать от Шурика что-то другое, утешительное и не услышал, потому что ничего утешительного быть не могло.
Тогда он достал завернутую в клочок газетки вечернюю порцию сахара и вложил в руку Шурику. С тех пор, как армия двигалась по освобожденной земле, Осетров украдкой заворачивал в бумажки свои двадцать граммов и отдавал детям. Шурик поспешно сунул один кусочек в рот, второй зажал в кулачок и юркнул в дверцу.
- Куда ж ты, Шурик?
- Нюрке сахар отнесу, - прозвенел из темноты его голос.
А с крыльца сержант Осадчий насмешливо пробасил:
- Глянь-ка, Рыскулов, как Митя пацанов приваживает!
Осетров вылез из машины, взволнованно проговорил:
- Нет, ты подумай! Парню девять стукнуло, а он ни читать, ни писать… И Васька мой, наверно, также…
- Научатся! - возразил Осадчий. - И этот научится, и Васька твой. Были бы живы. Меня в детдом впихнули в десять лет, и то полное образование имею - семь классов!
Осетров подивился самодовольству товарища, но спорить не хотелось.
- Ну как там капитан?
- А что капитан? - загудел Осадчий. - Счастливый бог у нашего капитана. Вполне мог дуба дать, а на живом дереве всякая зарубка зарастет. Полный ремонт ему сделали: дырку законопатили, крови подбавили. Врачиха старая, злющая, ни в какую не пускала. А наш хирург ей по-ученому: "Вы, коллега, не учитываете морального фактора". Этого хирурга добрый плотник делал, он знает, где пазы выбирать. И майор наш хитрый мужик, здорово придумал девчушку туда свозить. Она возле койки бух на колени и давай капитана целовать-миловать. Он сразу поздоровел. Кому не любо, когда такая красуня прилабунится, верно я говорю, Рыскулов?
Рыскулов молча сел на ступеньки. Второй день он места не находил. Самый предвзятый судья не обвинил бы его в гибели Сосницкого, но казах сам судил себя. Он шел за радисткой Кирой так же скрытно, как ходил в ущельях Алатау по следу барса. И когда Кира стукнула в окошко и вызвала на улицу Овсянникова, Рыскулов приказал товарищу следить за офицером, а сам продолжал идти за Кирой. На грейдере она остановила трехтонку. Он сделал вид, что тоже спешит в Ростов, и даже ухаживал за ней в пути. И на первом КПП пересадил ее в машину, идущую к фронту. Она не сопротивлялась, она сказала, что сержант с кем-то путает ее. Она глупая, не знает, что Рыскулов никогда не путает.
На эту прогулку надо было послать Сосницкого. Рыскулова Овсянников не убил бы, от Рыскулова он бы не скрылся, и не пришлось бы искать его с собакой. Майор так приказал Рыскулову, но майор не может все видеть заранее, зачем тогда у Рыскулова своя голова на плечах! И Сосницкий тянул бы сейчас ребят сыграть в домино, он очень любил забивать "козла"…
- Ты что молчишь, Рыскулов? - тормошил его Осадчий. - Брось убиваться, приказ - святое дело…
- Ладно, кончай! - тихо сказал Рыскулов. - Дай "сорок"!
Курева не хватало всем, и Осадчий с сожалением посмотрел на цигарку, но эти слова были словно пароль, и он протянул товарищу окурок. Рыскулов курил жадно, глубокими затяжками.
По улице, гремя и лязгая, двигались танки. На броне машин виднелись неясные фигуры автоматчиков. Один из них, заметив огонек цигарки, еще издали закричал:
- Эй, кто там! До Сладкой Балки далеко?
Осадчий спрыгнул с крыльца и, потрясая громадным кулаком, рявкнул, перекрывая шум машин:
- Ты бы, так тебя разэдак, еще сильнее орал! - и обернулся к товарищам: - Рожают бабы таких олухов! Орет на весь базар. Едет в Сладкую Балку, так вся деревня должна знать! Дубина!
- Оставь двадцать, - попросил Осетров и, взяв у Рыскулова крохотный, обжигающий губы окурок, потянул раз-другой крепчайшего самосада, затоптал огонек, сонно зевнул: - Пошел я, хлопцы, хоть бы минут шестьсот дали приспнуть…
II
Но Осетрову не дали отоспаться. Около часу ночи старший лейтенант Белов разбудил его:
- Подъем, Митя! На аэродром!
Через четыре минуты Осетров включил зажигание "виллиса". Он вел машину без света, что называется, на ощупь. На аэродроме Белов приказал ждать его. И Осетров, свернувшись калачиком на жестких сиденьях, мгновенно задремал. Сквозь дрему он услышал рев моторов. Транспортный самолет взмыл в воздух, развернулся и взял курс на запад.
Так сержант Осетров упустил случай. Ведь Белов мог хоть что-нибудь расспросить в партизанском штабе насчет его семьи. Ну, а кто знал, что в полночь принесут радиограмму, из-за которой майор поднял начальника штаба, а генерал позвонил на аэродром? И Осетров спал. А в это время сержант Осадчий обливал майору Ефременко голову водой. Освеженный ненадолго, майор вновь склонился над документами.
Положение было незавидное. Шифровальщики вторые сутки бились над радиограммой. Вчера, не вытерпев, майор едко выразился насчет способностей некоторых офицеров. Два лейтенанта молча проглотили обиду, а пожилой капитан в пенсне, до войны преподававший в институте математический анализ, огрызнулся:
- Мы даром хлеб не едим. Над этим шифром поломаешь голову!
И по-прежнему радиограмма дразнила майора, как загадочные египетские иероглифы дразнили Шамполиона. И личные дела Кутыревой и Овсянникова дразнили.
Прохождение службы радистки Киры было проверено. А как проверить ее биографию, если по документам она уроженка оккупированного города Николаева?
На допросе Кира, краснея, сказала, что хотела в Ростове найти врача-гинеколога, а просить разрешения на поездку постеснялась. Об Овсянникове наотрез отказалась говорить:
- Свои интимные отношения я обсуждать не намерена.
Она говорила спокойно, без кокетства и без жалобных интонаций, и чуть насмешливо косила блеклыми, словно вылинявшими глазами. А когда майор показал ей радиограмму, она вдруг разрыдалась, некрасиво шмыгая носом. Потом напомнила, что ее наградили боевой медалью и что она не заслужила подозрений. К тому же старшина Соломин сменил ее без четверти шесть, пусть он и отвечает.
Взятый в расположении гвардейской бригады старший лейтенант Овсянников предъявил командировочное предписание. Подпись интенданта армии была подлинная. Рассмотрев ее, подполковник схватился за голову: вместе с другими бумагами он подмахнул Овсянникову и чистый бланк командировки.
- Гвардейцы дали противоречивые сведения, - объяснил Овсянников. - Мне нужно было лично проверить.
Из его пистолета майор вынул полную обойму, ствол "ТТ" был чист и смазан маслом. А Сосницкий был убит именно из такого пистолета, об этом свидетельствовала извлеченная из тела пуля. У развилки дорог за Сладкой Балкой майор обнаружил следы борьбы, но часы на руке убитого тикали, документы, личные вещи и оружие были при нем, только в обойме его пистолета "ТТ" не хватало двух патронов. Однако ни прямых улик против Овсянникова, ни свидетелей убийства не оказалось.
В личном деле Овсянникова в графе "образование" было подчеркнуто слово "высшее", тут же лежала нотариально заверенная копия диплома с отличием Московского юридического института. Зачем пять лет изучать юриспруденцию человеку, если после института он работает бухгалтером в Каменец-Подольской конторе госбанка?
- Ошибка молодости, - смущенно улыбаясь, сказал Овсянников. - Мое истинное призвание - бухгалтерские счеты.