IV
Исключенный в свое время из Петербургского университета за участие в студенческой демонстрации, Рябинин закончил курс в Гейдельберге в 1913 году. За три десятилетия многое выветрилось из памяти, но обиходной немецкой речью он владел свободно. Он встретил обер-лейтенанта фон Хлюзе почтительным поклоном.
- Здравствуйте, господин барон! Не беспокоил вас ночью?
Фон Хлюзе оставил дверь кабинета полуоткрытой и, не отвечая на приветствие, проследовал к зубоврачебному креслу. Барон был молод и напускал на себя строгость старого служаки.
- Кто? - спросил он, усаживаясь и закидывая ногу за ногу.
- Зуб, разумеется, господин барон!
- Нет. Зато меня очень беспокоит этот дьявольский Сергей Иванович и ваша бездеятельность, господин бургомистр.
Рябинин придвинул к креслу стеклянный столик с медикаментами, надел халат и шапочку, взял зеркальце и, чтобы прекратить разговор, велел пациенту открыть рот. Он осмотрел и вторично почистил больной зуб. Барон был очень чувствителен и дергался от каждого прикосновения крючка. На шее у него просвечивали синие жилки. "Арийская, голубая!" - мрачно-насмешливо подумал Рябинин, готовя пломбу.
Фон Хлюзе снова заговорил:
- Я лично предпринял меры. Берегитесь, если я раньше вас нападу на след этого Сергея Ивановича. И сообщите населению: награда за его голову удвоена - двадцать тысяч марок, - барон поднял указательный палец, - колоссальная сумма!
- Сегодня же напечатаем в типографии объявление… Прошу открыть, чуть пошире… - Рябинин поставил пломбу и выпрямился. - Прикусите, господин барон. Так, отлично… Походите с этой пломбой, а в пятницу я поставлю вам постоянную… - он позвонил в маленький колокольчик. - Тоня, уберите!
Появление Тони вызвало игривое выражение на холеном, с усиками "а ля фюрер", лице барона.
- Смазливую девчонку устроили в прислуги, доктор!
По праву возраста Рябинин считал возможным не отзываться на сальные намеки. Он объяснил, что учит племянницу ремеслу протезиста. Барон отрывисто засмеялся.
- Так я вам и поверил! - Он небрежно бросил на столик ассигнацию за визит и, морщась от неприятного привкуса во рту, сказал: - Надеюсь, ваша пломба не испортит мне ужин?
- Не извольте беспокоиться, господин барон, - заверил его Рябинин. - Ручаюсь за прочность.
- Вы умеете лечить безболезненно, - сказал барон и подошел к пианино, - мне не зря вас рекомендовали. А вот в городской управе… - он ударил по клавишу, низкая басовая нота угрожающе загудела в комнате. - Генерал поручил передать вам, господин бургомистр, что он недоволен. Листовки по-прежнему расклеиваются.
- Помилуйте, господин барон, - обиженно возразил Рябинин. - Мы с ног сбились. В этом деле нам нужна помощь гестапо.
- С гестапо будет особый разговор, но борьба с большевистской агитацией - ваше дело!
Рябинин склонил голову в знак повиновения.
- Мы усилим наблюдение, господин барон. Конечно, они распоясались. У меня на доме опять была оскорбительная надпись.
- Какая? - Барон поставил ногу на стул и натягивал перчатки; услышав ответ, он захохотал: - Как? "Собаке - собачья смерть!" Это я помню, да, в сборнике пословиц. О, русские пословицы очень меткие. - Он покровительственно похлопал Рябинина по плечу. - Не волнуйтесь, мы не дадим вам умереть такой смертью…
Барон улыбался, но его надменные глаза излучали холодный свет. Они не обещали жалости, если случится отправить бургомистра в гестапо. Рябинин пошевелил пальцами. Кисти рук у него были пухлые, подагрические, поросшие черными, не поседевшими волосами, а пальцы короткие, толстые. Интересно, достанет в них силы, чтобы сдавить намертво горло барону?
- Между прочим, господин барон, в городе уже сколько дней нет хлеба. Нас это очень беспокоит.
- Мы не снабжаем Россию хлебом, - стирая улыбку, сухо сказал барон. - А вы беспокойтесь, чтобы не было листовок.
В прихожей раздался еще звонок. Послышались шаги Тони, потом уверенный женский голос: "Доктор Рябинин принимает?" И голос Тони: "Доктор занят, присядьте, я узнаю".
Когда Тоня спросила, примет ли доктор еще пациентку, барон заинтересовался. Рябинин показал на часы: его ждали в управе.
- Успеете, - пренебрежительно бросил барон.
Рябинин не стал спорить и пригласил даму в кабинет.
Голубое платье с синей аппликацией у плеча открывало высокую нежную шею Галины. В руках она держала крохотную сумочку. Барон восторженно вскинул брови. Пепельные завитки волос упали на лоб, когда Галина слегка склонила красивую голову. Она поздоровалась с Рябининым, потом с офицером по-немецки. Она шла по комнате и говорила, будто встретила старого друга:
- Подумать, доктор, у вас тут все, как пятнадцать лет назад. И та же Аленушка, и грачи прилетели. И эта грустная сестра милосердия! Словно ничего в мире не изменилось за эти ужасные годы. В ваших стенах кажется, что и войны нет. И вы в такой же шапочке! - Она подошла к бормашине и дотронулась до ее гибкого чешуйчатого хобота. - Ах, как я боялась тогда этого чудовища!
- Простите, мадам, - стесненно сказал Рябинин. - Я что-то не помню вас в числе своих пациентов.
Галина звонко рассмеялась.
- Где же вам помнить! Мне было семь лет, и вы лечили мои молочные зубы.
Барону надоела роль свидетеля. Он успевал следить за русской речью настолько, чтобы понять, что эта дама игнорирует его присутствие. При других обстоятельствах он сразу оборвал бы эту болтовню. Но дама была красива и элегантна. Он сумел бы составить несколько любезных фраз по-русски, но понимал, что человек, коверкающий чужой язык, всегда смешон, а барон боялся быть смешным. Незнакомка приветствовала его по-немецки без малейшего акцента, может ее познания шире этой стереотипной фразы. Барон воздержался от резкости и сказал Рябинину по-немецки:
- Доктор, вас посещают милые пациентки. Назовите мне имя этой очаровательной фрейлейн.
- Галина, обер-лейтенант, фрейлейн Галина, - вместо Рябинина ответила женщина.
Ободренный успехом, барон галантно сказал:
- Вы выглядите юной феей, фрейлейн Г алина. Вы свежи и прелестны, как тюльпаны в садах Бремена.
- Не начинайте с комплиментов, обер-лейтенант. Это банально, и я устала от них в Одессе.
Ее отличная немецкая речь и непринужденность изумили барона.
- Господин бургомистр, откуда появилась в городе эта фея?
- Мадам мне незнакома, - неуверенно сказал Рябинин.
Он сказал правду. Он с возрастающим удивлением наблюдал за этой дамой, пытаясь отгадать цель ее визита. Она несомненно приезжая, в противном случае он знал бы о ней. Галина сама рассеяла сомнения мужчин.
- Не ломайте голову, господа. Я приехала к родным пенатам из Одессы всего три дня назад. И, представьте, уже так истомилась в нашем милом захолустье, что даже визит к вам, доктор, хотя мне не миновать страшной машины, показался чудесным развлечением.
Восхищение барона было неожиданно отравлено подозрением. Путь из Одессы до Энска изобиловал препятствиями даже для немецких офицеров. Он обязан проявить осторожность.
- Вы совершили далекое путешествие, фрейлейн, - сказал он несколько суше прежнего. - Кто у вас проверял документы?
- Если вы из гестапо, обер-лейтенант, то нам с вами не о чем говорить, - дерзко сказала Галина. - Мой шеф - обергруппенфюрер Вильгельм Гортнер советует мне держаться подальше от гестаповцев… - Она смерила взглядом аккуратную фигуру офицера. - Впрочем, если вам нечего делать, займитесь, - открыв сумочку, она бросила на стол документы.
Барон был шокирован. Таким тоном с ним никто не смел говорить. Рябинина позабавило смешанное выражение негодования и растерянности на лице офицера. Но всякая неприятность для барона в стенах этого дома была бы не на пользу Рябинину, и он примирительно сказал:
- Барон фон Хлюзе, мадам, адъютант командующего, в высшей степени образованный человек!
- О, барон - это иное дело, - сказала Галина и скептически прищурилась, словно проверяя, похож ли офицер на барона. - Рада с вами познакомиться, фон Хлюзе. Меня всегда привлекало величие духа старинной немецкой аристократии.
Она дружески просто подала офицеру руку. Покоренный барон поднес ее к губам. Все восемь месяцев пребывания на Восточном фронте он страдал без женского общества. Но вульгарные девицы в офицерском ресторане были ниже его достоинства. Интуиция советовала ему поторопиться, пока эта редкая женщина еще свободна. Он пригласил ее поужинать. Галина села к пианино. Он последовал за ней, бросив украдкой взгляд на документы.
- Доктор, у вас отличный инструмент! Это же Мюльбах! - Она взяла несколько аккордов. - Барон, что вам сыграть? Бетховена или Вагнера? Может, вам по душе кто-нибудь из итальянцев? А русскую музыку вы любите?
Барон замялся. Классическая музыка утомляла его, он предпочитал что-нибудь легкое, сентиментальное. Вполголоса, придавая интимность своим словам, Галина заметила:
- Как хотите, мне показалось, что вы мужественный человек и любите героику.
Она задорно пробежала пальцами по клавишам, и Рябинин, облокотившийся на пианино, вздрогнул, услышав до боли в сердце знакомую мелодию Глинки. Одним глазом он посмотрел на барона, стоявшего с другой стороны пианино. Что, если немец знает эту оперу? Излишняя роскошь - дразнить гусей!
Какая все-таки странная загадочная женщина! Актриса она или пианистка? Ее манеры исполнены простоты и достоинства и были так чужды нынешним нравам Энска, что она показалась Рябинину человеком из другого мира. Но она сама сказала, что выросла здесь. Кто же и когда воспитал ее так? Неужто она бегала в школу поблизости от его дома? Он знавал красивых женщин-аристократок и в Петербурге, и в Гейдельберге, она ни в чем не уступала им. А как пощадила ее война? Есть ведь один путь… Страшно подумать. Зачем ее вырастили такой привлекательной?
Барон со скучающим видом склонился к Галине.
- Фрейлейн, я жду вашего согласия. Вам не будет скучно!
- Это зависит от доктора, - засмеялась Галина. - Может, я вовсе лишусь аппетита.
- У вас чудесные зубы, фрейлейн. Неужели вы нуждаетесь в услугах дантиста?
Галина опустила крышку пианино, сказала со вздохом:
- Ничего не поделаешь, барон. Золотой блеск - это последний крик моды. Ради моды женщины готовы пожертвовать многим… - Она повернулась к Рябинину. - Доктор, три короночки вот тут, справа, потому что я чаще приоткрываю правую сторону рта. Два резца и один клык. Это возможно?
Рябинин вздрогнул. Что это: случайность, провокация или…
- Как вам угодно, мадам. Прошу в кресло.
- Вы к нам надолго, фрейлейн? - спросил барон.
- Недельки на две. Вас это устраивает?
- О, вполне. Разрешите вас подождать. Мой "оппель-капитан" к вашим услугам.
- Нет, нет, барон. Вряд ли я удержусь на высоте положения в этом кресле. Мне будет неприятно, если вы услышите мои стоны.
- Назначьте время, фрейлейн, - настаивал барон.
- Терпение - одна из доблестей германского офицера, не так ли, барон? Это утверждает мой шеф - человек очень мудрый.
- Фрейлейн! - умоляюще воскликнул барон.
- Вот это натиск! - лукаво погрозила Галина пальцем. - Ну, хорошо, не буду вас томить. Приезжайте за мной, Садовая, 15, но не слишком рано.
Когда барон откланялся, Галина сказала, словно советуясь:
- Он нетерпелив, но очень мил, этот барон, не правда ли, доктор? И настоящий аристократ! Разве он позволит себе унизить женщину, разглядывая на свет ее документы, как эти выскочки тридцать третьего года! Такой молодой - и уже адъютант командующего. Как хорошо! Я не перевариваю мелкую сошку!
- О да, барон - крупная фигура. Его побаивается даже полковник фон Крейц…
- Вот и не верьте в приметы, - удовлетворенно засмеялась Галина. - У меня с утра было предчувствие удачи. Такое знакомство, да еще у вас, доктор. Это чудесно! Мы обязательно станем с вами друзьями.
Рябинин зашел вперед и, глядя на женщину, спросил медленно, настороженно:
- Мадам, что же все-таки вам сделать?
- Три коронки, доктор, - тихо, совсем другим тоном сказала Галина, - два резца и один клык с правой стороны.
- Я постараюсь не очень портить вам зубы.
- Вы угадали мое желание… - Галина порывисто вскочила с кресла и протянула руку доктору. - Ох, наконец-то я дома! Здравствуйте, Сергей Иванович! Я привезла вам приказ объединенного штаба…
Две радистки
I
Желтый пучок света переползал по стропилам и, расплываясь и бледнея, выхватил из тьмы дальний угол чердака, затянутый паутиной. Майор всмотрелся в освещенное пространство и повел фонариком вправо. И в тот же миг сухо и негромко, как хлопок в ладоши, щелкнул выстрел.
Левую руку майора ожгло, она обмякла, бессильно упала, уронив фонарик, и в аспидно-черной темноте майор услышал прыжок человека и треск разрываемого камыша. "А, чёрт!" - вырвалось у майора, и в следующее мгновение его пистолет послал на звук первую пулю. Тенькнуло разбитое стекло, майор чуть приподнял пистолет, и три выстрела один за другим прогремели на чердаке, заглушив стон и проклятье человека, спрыгнувшего на землю.
В затхлую духоту ворвалась струя прохладного воздуха. А на улице кто-то истошно завопил: "Стой! Стой, сволочь!" И опять сухой щелчок выстрела, чей-то стонущий вскрик и длинная очередь из автомата…
II
Майор отказался лечь в санбат. Пуля прошила навылет мякоть предплечья, не задев кости. Ему сделали перевязку, отрезав намокший кровью рукав гимнастерки, подвесили раненую руку на грудь. Он вернулся к себе, переоделся с помощью Сотникова в новую гимнастерку.
А через час вызванный к Ефременко командир хозвзвода комендантской роты заполнил бланк похоронной на красноармейца Шрамова Якова Емельяновича, 1898 года рождения.
Ездовой Шрамов и сержант Осетров ожидали на улице, чем кончится обыск. Выстрелы заставили обоих броситься с разных сторон за хату, и тут Шрамов первый увидел соскочившего с чердака человека. Ездовой закричал, кинулся за ним и упал с предсмертным стоном. Автоматная очередь Осетрова свалила убийцу в нескольких шагах от хаты.
Трое офицеров по-разному думали о рядовом Шрамове. Командир взвода, вчера отругавший ездового за перерасход фуража, вспомнил, как любовно, по-хозяйски заботился Шрамов о лошадях взвода. Найдется ли из пополнения такой ездовой?
Отец Сотникова погиб в боях с деникинцами, и капитан понимал, какую беспросветную тучу горя обрушит похоронная на семью Шрамова. А он, наверное, писал жене и детям, что служба на фронте у него совсем, как в колхозной конюшне. И не искал он ни подвигов, ни наград, делал свое маленькое, незаметное дело…
Майор Ефременко записал адрес. Он представит Шрамова к медали "За отвагу" и сообщит об этом его жене в заволжскую деревушку Андреевку. Никакая награда не восполнит семье вечной утраты, но пусть хоть знают, гордятся дети, что отец их, малограмотный конюх, был отважным, зорким человеком и смертью своей уберег от гибели тысячи людей…
Однако, долго думать было некогда, дела призывали к себе живых. И командир взвода ушел, а майор закурил, отбросил волосы со лба и, усмехаясь, сказал Сотникову:
- Ну, товарищ Шерлок Холмс, выкладывайте ваши умозаключения!
Гимназистом шестого класса Ефременко взахлеб читал копеечные выпуски Конан-Дойля, но, став взрослым, начисто забыл об удачливом сыщике. Он не помышлял об оперативной работе и лишь по воле партии пришел в контрразведку. Но он внес в эту суровую ответственную службу придирчивую строгость инженерной мысли и многолетний опыт партийного организатора.
Его насмешило бы сравнение деятельности контрразведчика с приключениями Шерлока Холмса. Но однажды он увидел в чемоданчике Сотникова любовно переплетенный томик Конан-Дойля. Сотников, тогда еще старший лейтенант, восторгался тонкостью анализа знаменитого сыщика. И, почувствовав, что молодой офицер подводит некую теоретическую базу под свое увлечение, Ефременко сказал:
- Не тот век сейчас, старший лейтенант, не та техника, не те у нас враги. Так что надо не в одиночку действовать, а с людьми работать, на людей опираться…
Последние события опять подтверждали правоту майора. Но капитан любил быстрые, иногда парадоксальные выводы. И еще там, в хате, когда майор спустился с чердака, прижимая к окровавленной гимнастерке простреленную руку, капитан шепнул начальнику:
- Наша опера, товарищ майор, ручаюсь. Оба солиста здесь…
На театральном лексиконе Сотникова это означало, что убитый и хозяйка хаты - пышная брюнетка с красным ожерельем на шее - составляли ту пару, которая в шифровке обозначалась Р2 и РМ. Майор скептически хмыкнул, выводы делать было рано. Он не сердился на помощника. Суждения капитана бывали разумными, зрелыми, а иногда и оригинальными, им только не хватало житейского опыта, который придает мысли устойчивость. Но романтический пыл куда лучше холодного равнодушия! Майор не упускал случая дать Сотникову высказаться. И сейчас, когда все данные этой неожиданной операции были у них в руках, он ждал, что скажет помощник.
На столе лежала разбитая выстрелом майора походная рация, снятая с чердака, и рядом немецкий офицерский пистолет, складной нож с маркой "Золинген", зажигалка, три пачки болгарских сигарет, офицерская фляжка, две плитки датского шоколада, швейцарские наручные часы "Лонжин" и французская авторучка с золотым пером. Все это было взято у убитого радиста, кроме одежды - серой рубашки и полосатых брюк. Документов и бумаг ни при нем, ни на чердаке, ни в хате обнаружить не удалось.
Брюнетка на допросе вела себя вызывающе. По ее словам, она овдовела еще до войны и работала счетоводом в сельпо. Связь с убитым она отрицала и плакала, призывая всех святых в свидетели, что умерла бы со страху, если б знала, что на чердаке кто-то есть. Поездки в Ростов она объясняла желанием подыскать работу в городе, потому что в селе ей мужа не видать, а она еще женщина в соку. Записку, принесенную Шрамовым, признала своей и сказала, что в этом магазине устраивается кассиршей.
Излагая свои соображения, капитан настаивал на том, что брюнетка работала в паре с убитым. Ее поездки он оценил, как способ сбора сведений или получения готовых материалов от кого-то. Майор кивнул в знак согласия. По мнению капитана, радист был немецким офицером. И с этим выводом майор не спорил. Вещи из всех стран Европы плюс армейские пистолет, фляжка и рация изобличали гитлеровского офицера. На этом основании капитан считал, что угроза передачи полковнику фон Крейцу второй шифровки ликвидирована.
- Допустим, - сказал майор. - Кто же из них Р2?
- Конечно, радист!