- Итак, по-вашему, эта неумная бабенка не кто иная, как РМ, то есть доверенный человек полковника фон Крейца? Плохого вы мнения о полковнике - и напрасно! - Поморщившись от боли, майор вышел из-за стола, вынул из сейфа шифровку и вдруг сказал с какой-то страстной, несвойственной ему горячностью: - Знаете, капитан, если бы не подлое нутро гитлеровских выкормышей, я бы их уважал, да, да, я не боюсь этого слова, уважал бы за филигранную работу. Чем больше сталкиваюсь с ними, тем яснее вижу, как дорого мы платим за недооценку вражеской разведки. - Он положил радиограмму, разгладил и придавил ее ладонью. - Наше счастье, что радиограммку нам словили, с ней мы найдем концы. Они где-то рядом, я чувствую… Только не это. - Майор ткнул пальцем в рацию. - Вы даже не присмотрелись к ней, а ведь это же люфтваффе, капитан, воздушные силы. И разве пошлет фон Крейц агента с таким разнокалиберным снаряжением! Я не утверждаю, но возможно сегодня Ростов бомбить не будут…
Красная волна затопила рябины на лице капитана, но он не любил сдаваться и, чуть наклонившись вперед, запальчиво возразил, что для радиста-наводчика Ново-Федоровка слишком отдаленный от Ростова пункт. Гулять на людях радисту незачем, так что его снаряжение не играет роли. А главное, в условиях отступления, теряя лучших агентов, даже фон Крейц должен мириться с такими брюнетками, лишь бы служили.
В этом была доля истины, и майор сказал:
- Конечно, на оккупированной территории они не брезгуют никем, создавая очаги шпионажа. Они ведь не успокоятся. Проигрывая войну, они будут готовить новую… - Майор сделал паузу, эта мысль зрела у него на почве множества больших и малых фактов… - Но этот случай особый. Нелепость теоретическая в жизни часто бывает очень логичной. Перечислите, капитан, какие немецкие части стояли в Ново-Федоровке за время оккупации.
Это был каверзный вопрос. Капитан напряг память, но, кроме частей выбитой из Ново-Федоровки немецкой пехотной дивизии, ничего не мог припомнить.
- Вы мало говорите с народом, - устало сказал майор, опускаясь на стул. - А люди все помнят. Так вот, капитан, с мая по сентябрь сорок второго здесь был штаб 16 дивизии пикирующих бомбардировщиков. Она сейчас базируется за Мелитополем. И этот радист, безусловно, жил у брюнетки. Теперь вам ясно?
Пожалуй, майор опять прав. Сброшенному с парашютом радисту было безопаснее разыскать свою любовницу, использовав ее в качестве связной, чем идти на риск в Ростове. Но это легко проверить, надо дать соседкам опознать труп.
- Верно, - поддакнул майор и без всякой связи с предыдущим, спросил: - Значит, Овсянников так и не прикоснулся к Кире?
Сцена из "театра теней" снова представилась Сотникову, он уверенно сказал:
- Либо этот Овсянников вообще лопух, либо у них был разговор не о любви. Нормальный мужчина не утерпит…
- Ах, Петя, Петя! - принужденно засмеялся майор. - Как ты судишь всех по себе! А дружба мужчины с женщиной?
- Выдумки! - озорно скривился капитан, но присмирел, заметив, как вдруг поскучнело худое, с впалыми щеками и утомленными глазами лицо Ефременко.
- Слушайте приказ! - сухо произнес майор, и Сотников встал перед начальником, как положено. - Выезжайте с Осетровым и двумя бойцами по адресу на записке. Брюнетку с собой. Используйте метод внезапного эффекта. И если наши предположения не ошибочны, оставьте всех, кого захватите там, в городских органах. Это дело их компетенции. Я жду вас не позже полудня…
- Есть, товарищ майор, будет сделано, - сказал капитан.
III
Некоторое время майор раздумывал о том, как неосторожны и категоричны бывают люди в своих суждениях. Сколько обид, ссор и даже трагедий вызывают вот такие резкие слова! А всего-то и требуется в отношениях с людьми мягкая сдержанность…
Он сильно и нежно любил свою жену. Когда командующий армией вручил ему четвертый боевой орден, майор в шутку сказал, что отдал бы эту награду за месячный отпуск к семье. Немногословный по натуре, он не делился своими душевными переживаниями, не заигрывал с женщинами. Оттого некоторые офицеры считали майора сухарем. Злые языки передали ему, что кто-то обозвал его ходовым словечком "лопух", но никто не сказал ему, сколько других офицеров видят в нем настоящего человека, не способного разменять по мелочам большое чувство. И потому презрительное замечание Сотникова по адресу Овсянникова рикошетом зацепило майора.
Было четверть третьего ночи, когда "виллис" уехал в Ростов. Майор бережно поправил ноющую руку на груди и твердыми шагами пошел в комнату дежурной опергруппы. Трое бойцов и сержант азартно забивали "козла" на крашеном ларе. Старшина поставил на "попа" цинковый патронный ящик и тихо щипал струны гитары. Еще один сержант, стоя на коленках у лавки, самозабвенно царапал карандашом письмо.
Старшина подал команду, и все они приветствовали начальника, стоя навытяжку, подтянутые, отмеченные неуловимым для непосвященного глаза налетом щегольства, которым отличаются бывалые солдаты. Майор пробежал взглядом по молодым сосредоточенным лицам. Он хорошо знал своих людей. Он никого не брал с пересыльного пункта или из маршевых рот. За каждого из них он выдержал целые битвы с командирами разведвзводов и рот, не желавших отдавать лучших охотников за "языками".
- Сержант Осадчий, сержант Рыскулов, рядовой Сосницкий, - назвал майор.
Круглолицый, со шрамом, вздернувшим верхнюю губу над литой кукурузной подковкой зубов, сибиряк Осадчий и черноволосый смуглый казах Рыскулов почти одновременно сняли с пирамидки свои автоматы.
- Отставить! - сказал майор. - Без автоматов…
На улице майор удивился перемене погоды. С вечера было тихо и звездно. Теперь порывистый западный ветер швырял пыль в лицо. Небо сплошь затянулось тучами, тьма была густая, чернильная. Но чутье фронтовика позволяло майору ориентироваться.
Он не оглядывался, его люди, привыкшие к ночным операциям, шли за ним шаг в шаг. Свернув в переулок, майор миновал две хаты и вошел в калитку фруктового сада, наполненного свистом ветра, скрипом веток, шелестом листьев. Голос из темноты окликнул:
- Стой! Кто идет?
Майор сказал пароль и подошел к большой крытой автомашине, вкопанной в землю. Он шепнул несколько слов Осадчему и поднялся по лестничке в машину. Здесь было светло и уютно. За столом, на котором высилась блестевшая множеством ручек рация, склонилась чернокудрая голова Маринки, перехваченная ободком наушников. Сбоку были разложены для гадания игральные карты. "Вот бы Сотникову картину написать "Сержант Смирнова на боевом посту!" - подумал майор и улыбнулся: - безыдейщиной назовут, мистикой!"
Маринка принимала большую радиограмму. Все новые группы цифр на бланке разделялись черточками. Майор слышал звонкий с присвистом однообразный напев морзянки в наушниках. С кем Маринка держит связь? Вот бы на панели рации на круглом экранчике появилось изображение того радиста! Майор еще до финской войны читал в иностранных журналах о телевидении, и с той поры оно было его заветной мечтой. Он не забывал свою мирную профессию, он знал все типы наших раций. Он не жалел времени, знакомясь со схемами и конструкциями трофейных раций, но в глубине души чувствовал, что ему уже не вернуться к любимому делу.
Приняв радиограмму, девушка включила передатчик, быстро отстучала ключом квитанцию и получила ответ корреспондента. Она записала радиограмму в журнале и еще минуту прислушивалась к гулу эфира, где в любой момент могли прозвучать ее позывные. Потом с наслаждением потянулась гибким телом, схваченным в талии новеньким офицерским ремнем. "Уже успел подарить!" - подумал майор, узнав ремень Сотникова.
Сдвинув на затылок надоевший обруч, девушка взяла початую колоду, выдернула из середины карту, но почему-то обернулась и обомлела. Загораживая карты, невпопад выговорила:
- Вы что, товарищ майор…
- Вольно! - улыбнулся майор и сел на один из широких ящиков-скамеек, устроенных вдоль стен машины. - Доложите, товарищ сержант, какого суженого карты нагадали?
Девушка еще пуще зарделась, но упрямо тряхнула головой, сбросив на лоб атласную прядь волос. Майор задал вопрос неслужебный, и она ответила в том же тоне:
- А вы сразу подсмеиваться, товарищ майор! Ну, погадала, что ж тут такого? Разве вам не интересно узнать будущее?
Вспомнив цыганку, приставшую к нему на базаре в Ростове с неизменными словами: "Позолоти ручку, красавчик, всю тебе правду расскажу, погадаю", майор расхохотался и тут же смолк от острой боли в руке. "Ого, смех мне противопоказан", - с досадой подумал он, но девушке ответил шутливо:
- Зачем же мне в будущее непрошеным соваться, а? Ну, допустим, узнаю я, что буду убит. Интереснее мне жить станет? А насчет любви я так думаю: кто полюбит на всю жизнь, тому и гадать нет надобности…
- Да-а, и совсем нет! - обиделась Маринка. - Вы так говорите, потому что девушкой не были. Девушки все гадают…
- Очень жалею, что не побывал в девушках, - сказал насмешливо майор и не удержался, уколол Маринку - Должно быть приятно, когда девушку сразу двое любят, как вас…
Девушка вспыхнула, хотела возразить, но вдруг нахмурилась, плотнее надвинула наушники, села к столу и схватила карандаш. Пока она принимала новую радиограмму, майор просмотрел журналы регистрации и приема-сдачи дежурств. До смены оставалось двадцать минут. И когда девушка повернулась, чтобы продолжить разговор, майор сказал:
- Садитесь, гадайте, я не запрещаю, а я постучу ключом, - он занял ее место и добавил: - Надо иногда упражняться…
Он положил на стол листок с рядками цифр, включил передатчик. Девушка сунула карты в ящик и с улыбкой превосходства наблюдала за медлительными движениями майора. Перед первым занятием в осовиахимовском клубе она месяца два долбила наизусть азбуку Морзе. А на занятии расплакалась, потому что радисты не считают точки и тире. Как мелодия любимой песни вызывает в памяти слова, так в свисте морзянки радисты на слух читают звучание каждой буквы. Это показалось ей чудом. А сейчас ей смешно, что майор так неровно выбивает ключом цифры. Но, читая эти цифры на слух, она не знала, что майор просит начальника контрразведки фронта установить наблюдение за ее радиостанцией и передать не позже, чем через час, что просьба будет выполнена.
Они успели опять поменяться местами, когда в машину поднялась старший сержант Кира Кутырева, а вслед за ней посыльный с узла связи. Он забрал принятые радиограммы и оставил новые для передачи. Радистки сменились без обычных разговоров о том, о сем.
- Ох, и спать хочется! Сейчас как завалюсь! - сказала Маринка, прощаясь, и сошла на землю.
Она только шагнула от лестницы, как сильная мужская рука цепко схватила ее повыше локтя. Она рванулась, но незнакомый голос тихо сказал над ухом:
- Сержант Смирнова, вы арестованы…
IV
Всем радистам армейского РАФа была известна особая привязанность майора Ефременко к радиотехнике. Его приходы на рацию никого не удивляли. И все-таки присутствие в машине старшего офицера обычно стесняло радистов. По Кире этого не было заметно. Она повесила пилотку на гвоздик, расправила гимнастерку, заложила за уши пряди коротких каштановых волос и спросила, глядя на раненую руку майора белесыми неулыбчивыми глазами:
- Я могу начинать работу, товарищ майор?
- Давайте, действуйте, я жду радиограмму, - сказал майор и подумал, что Сотников зря так охаивал Киру: у нее была ладная фигура, лицо ее было бы даже миловидным, но прыщики и краснота огрубляли его; полную грудь украшала медаль "За боевые заслуги" и две нашивки за ранения.
Когда с месяц назад Кира явилась с направлением к начальнику узла связи, майор, проверявший радистов важных раций, ознакомился с ее личным делом, побеседовал с ней, потом послал запросы на место ее последней службы на Северо-Западном фронте и в госпиталь. Неясно было, почему после выздоровления ее направили на юг, а не на север, где она служила с начала войны. Впрочем, так бывало часто, ответы пришли положительные, и он перестал интересоваться ею.
Но ее сближение с Овсянниковым неприятно поразило майора. Было противоестественно видеть сильную молодую женщину рядом с тщедушной, типично канцелярской фигуркой пожилого, потертого бывшего бухгалтера.
Формально старый холостяк Овсянников был вправе встречаться с кем угодно. И может быть, майор не послал бы своего помощника провожать Овсянникова, если бы в составленном им списке новых радистов первой не стояла Кира Кутырева. Теперь же у него из головы не выходило то, что доложил Сотников о свидании Овсянникова с Кирой.
Кира протянула майору радиограмму и взялась за ключ.
- А Маринка быстрее вас стучит, ну-ка, покажите класс, - подзадорил он ее.
- Я всегда в одном темпе работаю, - равнодушно ответила Кира.
"Пора идти отдыхать, - подумал майор, пряча бланк. - Разговаривать она не хочет, незачем раньше времени действовать ей на нервы".
В саду майор подозвал сержанта Рыскулова, отдал распоряжение и долго смотрел на восток. Небо по-прежнему было обложено тучами.
Он прислушался, но ни гула самолетов, ни отзвуков далеких взрывов не было слышно.
"Вот бы на самом деле передышечку ростовчанам!" - весело подумал майор и глянул на светящийся циферблат часов.
Было три часа двадцать пять минут утра.
Стрелки на карте
I
- Чёрт возьми! Да проснется ли он в концё концов!
Это восклицание Штимме относилось к лейтенанту Павлюку. Ефрейтор принял экстра-радиограмму и нервничал перед запертой дверью. Лейтенант сам предупредил об этой радиограмме. И не разбудишь его!
А лейтенант Павлюк метался в кошмарном сне. Лес казался бесконечным. То и дело путь преграждали поваленные деревья. Изнемогая от усталости, Павлюк карабкался через них, падал и снова брел, прижимая к груди сверток с цифрами и документами. Он торопился, за ним гнались. Он не заметил, как его схватили, не почувствовал, как вырвали сверток. Его били по голове, от этого звенело в ушах. Но он смотрел на бесплотные фигуры судьи Маркова и фрейлейн Лиззи, которые манили его к себе. А по голове опять колотили…
Терпение Штимме лопнуло. Ефрейтор изо всей силы бил кулаком в дверь. Павлюк вскочил с койки с такой злобой, что вся храбрость Штимме испарилась. Ефрейтор растерянно выговорил:
- Радиограмма, герр лейтенант…
Павлюк вырвал у ефрейтора бланк, заперся и сел на койку. Голова раскалывалась. Вечером он перехватил коньяку. Он достал из сейфа новую бутылку и опохмелился.
Двое суток он не отлучался из аппаратной, и с каждым часом Галина отодвигалась все дальше. Вчера фельдфебель Рейнгард сообщил гарнизонную новость: обер-лейтенанта фон Хлюзе видели в ресторане с приезжей дамой. Это доконало Павлюка. Он дал Рейнгарду денег на три бутылки…
Усилием воли Павлюк заставил себя смотреть на бланк. По показательной группе радиограммы определил сложнейшую комбинацию шифра, раскрыл книгу шифров и в четверть седьмого начал работать. Постепенно им овладело нетерпение. В этих на вид бессмысленных сочетаниях букв и цифр заключалось то, ради чего идет невидимая, но жестокая, смертельная борьба - тут была тайна противника.
Когда весь текст был переписан с черновика каллиграфическим почерком, часы показывали половину девятого. Лейтенант перечитал радиограмму, и невольное волнение охватило его. Он поднял трубку и вызвал кабинет фон Крейца. Равнодушно-сонный голос Зейцеля ответил, что оберст будет не раньше полудня. Проклятье! Опять томиться! Но уйти без приказа невозможно. Дисциплина - превыше всего!
II
Зейцель солгал Павлюку. Полковник был у себя, его душила астма. Во время первого приступа денщик бросился за штабным врачом, но полковник не позволил. Болезнь была давняя, он знал ее симптомы и лечился без посторонних глаз. У него было своеобразное понятие о воинской чести.
Вечером, почувствовав себя лучше, полковник ужинал в ресторане. А ночью приступ удушья повторился с такой силой, что набожный Зейцель в страхе молился за жизнь оберста. Он не покидал больного ни на минуту, трезво считая, что для него, Зейцеля, здоровье оберста в тысячу раз важнее всех телефонных звонков. Если господь призовет к себе душу оберста, то Зейцеля постигнет самая худшая участь - ему не увильнуть от окопов.
Под утро дыхание полковника выровнялось, и Зейцель стал отвечать по телефону, что начальник вернется к полудню. Действительно, в двенадцатом часу полковник проснулся и потребовал завтрак. Омлет, порция шпика и две стопки коньяку восстановили его силы. Он закурил сигару, сел к столу и раскрыл газету, намереваясь заняться психоанализом, но в этот момент зазвонил полевой телефон, соединявший его со всей округой. Зейцель, прибиравший кабинет, обмер от страха, что его обман разоблачится.
- Ступайте! - отослал его полковник и взял трубку. - Алло, да я. Говорите громче. Что? Убиты? Полицейский и солдат? Меня это не касается, это дело фельдкомендатуры и гестапо. Все! - он положил трубку и пробормотал: - Проклятая страна! Проклятый народ! Фюрер прав: Россия должна быть превращена в пустыню! При любом исходе… Беспощадность и неуклонность…
Этот звонок настроил полковника на другой лад, и, забыв о психоанализе, он вызвал к телефону фельдфебеля Рюдике.
- Как дела, Рюдике? Разведчик дал показания? Вы болван, Рюдике! За два дня никаких результатов, я вас разжалую! - он побагровел и прошипел в телефон: - Вы мясник, Рюдике, и ни дьявола не смыслите в психологии этих проклятых людей. Они все знают русский язык, у них во всех школах изучают русский язык. Молчать! Я сам займусь!
Потом позвонил Павлюк. Его сообщение вернуло полковнику хорошее расположение духа. А спустя несколько минут ему нанес визит обер-лейтенант фон Хлюзе.
- Хайль Гитлер! - барон небрежно выбросил руку вперед.
- Хайль! - ответил полковник, идя навстречу. - Рад вас видеть у себя, барон!
- Как здоровье, герр оберст? - любезно осведомился барон. - Я слышал, у вас был приступ астмы.
- И сильный, барон. Проклятая астма замучила.
- Вам нужно отказаться от шпика, герр оберст, ваша полнота вредит вам.
- Будь я проклят, если это сделаю, - сказал фон Крейц, придвигая гостю стул. - Шпик и коньяк - это лучшее, что еще осталось в жизни.
- Не скромничайте, герр оберст. Вчера в ресторане вы совсем не кротко поглядывали на мою даму.
Барону льстило, что его дама вызвала восхищение всех офицеров. Фон Крейц, опытный физиономист и психолог, давно уяснил характер барона. До сих пор ничего предосудительного в его поведении не замечалось. Однако стоило фон Хлюзе показаться с Галиной, как полковнику тотчас донесли об этом. И в ресторане ему было важно убедиться, что барон будет с женщиной. Фон Хлюзе - старший весьма строг на этот счет. Вот почему полковник охотно поддержал разговор о Галине.