Подбираться к нему пришлось ползком, чтоб не привлечь внимание немецких снайперов. И все же чем-то Яков себя выдал - над ним одна за другой просвистело несколько вражеских пуль.
Спустившись в окоп к бронебойщику, Яков удивился необычайному занятию степняка. Сначала он подумал, что Абакар молится - обе ладони, сжатые вместе, подносил к лицу и какое-то время их так держал. Но это не мешало ему зорко следить за приближающимися танками, которые грохотали и ревели так, что дрожала окружавшая окоп сухая трава. Чапичев вспомнил, что многие степняки табак не курят, а нюхают.
- Что, Абакар, насвай нюхаешь?
Тот отрицательно покачал головой и пояснил, что насвай не нюхают, а за губу кладут и посасывают.
- Нашли о чем говорить! - зло пробубнил пожилой солдат Дацюк - второй номер бронебойщика. - Фриц за горло берет, а они о табаке…
Но Абакар словно и не слышал этих слов. Не прикасаясь к своему хорошо замаскированному противотанковому ружью, он невозмутимо продолжал:
- Родной трава нюхаю. В степи растет. Отец прислал. - И тут же пояснил Чапичеву;
- Мои отец, мой дед и прадед был спокойный, как скала. Я родной трава смотрю, нюхаю - тоже спокойный, как скала. Палец не дрожит.
- Абакар! - вдруг заорал напарник. - Стреляй!
Абакар звал, что его помощник, украинец Дацюк, человек пожилой, впервые на фронте, и потому волнуется, горячится. Тем более что перед ними танки - враг грозный и опасный. С ними шутки плохи. Упустил момент - клади голову на плаху. Все это Абакар знал, чувствовал, но выразить словами, чтобы успокоить друга, не умел. И все же он не спешил открывать огонь, а только посматривал на небо чаще обычного, и когда напарник уже потерял терпение, сказал как можно спокойнее.
- Ты, друг, не бойся этих чертей. Один твой брат-украинец гранатами и бутылками с горючей смесью несколько танков уничтожил. Сам читал. А у нас - грозный бронебоиха.
Дацюк и сам понимал, что нужна выдержка, смелость. Он ведь затем и в партию вступил, чтобы пример другим в этом показывать. Помнил свое обещание при получении партийного билета - драться с врагом, не жалея сил. Все помнил, но нервы… Страшно!.. Такая ведь махина прет на тебя. Хотя бы чуть в сторону, чтобы в бок его лупануть. Но нет, идут прямо на них…
Танки уже рядом. Они шли уверенно и быстро. И никто по ним почему-то не стрелял…
А степняк-бронебойщик, глядя в черные железные глазницы машин, изрыгающих смерть, опять поднес к лицу пучок сухой травы…
"Черт возьми! Надо же иметь такую выдержку! - думал Чапичев. - Сюда бы фотографа. А еще лучше кинооператора. И чтобы показать одновременно и эти надвигающиеся танки, и мужество советских воинов, и этого невозмутимо спокойного бронебойщика, нюхающего родную траву. Вот уж поистине - скала!"
И вдруг Абакар молниеносным движением засунул за пазуху траву и упал на землю. Не лег! А буквально плюхнулся к своему заждавшемуся оружию, и тотчас, кажется, раньше самого выстрела, закружился головной танк. Раздалось еще несколько выстрелов, и он загорелся. Абакар перенес огонь на второй. Не прошло и минуты, как, чадя и постреливая, уходил враг восвояси. Но вот грохнул еще один выстрел, и уползающий с поля боя танк замер на месте. Открылся башенный люк, и в облаке дыма оттуда вывалился грузный немец. С поднятыми вверх руками он направился в сторону советских солдат. На нем горела одежда, и он кричал изо всех сил. Минометчики набросили на него плащ-палатку и спасли от огня.
Чапичев глянул на Магомедова: бронебойщик нюхал родную траву.
"Теперь, видно, чтоб успокоиться", - подумал Яков. Но Абакар развеял это предположение своим замечанием:
- А побежал бы этот немец на свой сторона - совсем погиб! Или сгорел, или свой эсэс застрелил!
"Вот тебе и скала!" - подумал Чапичев и по старой привычке вынул блокнот, чтобы хоть кое-что записать о нем для наградного листа. - Сколько в нем человечности! Об этом мужественном воине, конечно же, надо бы написать стихи. Да времени нет. Может быть, когда-нибудь и напишу. А сейчас главное - по достоинству отметить солдата за подвиг".
Гитлеровцы успокоились, и Чапичев направился к пулеметчику, о котором говорил ему комбат. Пулеметчик, как и следовало ожидать, оказался на своем месте. Его звали Саша Киселев. Молодой солдат был невысокого роста, коренастый и сильный. Пухлое лицо его уже успело загореть до черноты. Сверкали только зубы, ровные и мелкие. Когда он улыбался, они как-то по-особому озаряли его лицо, и Саша казался совсем юным. Но глаза его не улыбались, потому что, даже разговаривая, он почти не отрывал взгляда от вражеской линии окопов.
Познакомившись и немного поговорив с пулеметчиком, Чапичев понял, что он боится прозевать врага. Надо посидеть с ним во время боя и действительно понять, в чем тут дело.
Вторым номером Киселева был юркий и тонкий казах Омар Темиров. С ним у Чапичева завязалась оживленная беседа о Голодной степи - родине Омара, по которой Чапичеву дважды в жизни приходилось проезжать.
Когда Чапичев бросил неосторожную фразу: "Как бы все же накормить Голодную степь", Омар так и вспыхнул:
- Голодный степь сам может целый государство прокормить! - и живо стал рассказывать о своих планах возрождения этой полупустыни.
Оказывается, Омар учился на агронома и с последнего курса убежал на фронт. Он так и сказал "убежал".
Он заговорил о фонтанах животворящей воды, которые могли бы ударить в степи, если добраться до ее подземных озер.
На бруствере вдруг взвились фонтанчики сухой земли, и по всей вражеской линии пошла винтовочная и пулеметная трескотня.
Киселев впился в рукоятки пулемета, весь превратясь в зрение. Омар держал наготове ленту.
Немцы с криком высыпали из окопов и пошли в атаку. На ходу они выстраивались в четкие "железные" звенья.
- Саша, - тихо и проникновенно обратился к пулеметчику Чапичев, - будешь стрелять, вспомни о моем автомате.
Киселев недоуменно взглянул на замполита, взявшего наизготовку свое оружие.
- Он ведь не достанет так далеко, как пулемет. Так ты, пожалуйста, подпусти их поближе, чтоб и я мог немножко почесать им пятки.
- Понятно, - улыбнулся Саша. - Может, вы и начнете, товарищ капитан? Это будет мне сигналом.
- Договорились, - ответил Чапичев, а про себя подумал: "Люблю догадливых людей".
Саша чуть не нажал на спусковой крючок, но вовремя удержался и виновато зыркнул на капитана.
- Соседи стреляют, потому что у них винтовки - прицельный огонь. А у нас - сенокосилка. Мы будем косить без особого прицела, зато подчистую, - и, чтобы еще хоть на какую-то минуту удержать палец пулеметчика на спусковом крючке, спросил: - На сенокосе бывать не приходилось?
Саша Киселев плотнее припал к пулемету. Одной рукой он смахнул со лба пот, заливавший глаза, а другую так и не отнимал от спускового крючка.
Немцы шли плотной стеной. По ним стреляли уже и справа и слева. Но они двигались прямо на молчавший пулемет.
- Еще немножко, - одним дыханием сказал Чапичев. - Потерпи еще чуточку. Сразу целимся в середину колонны… Потом ты поведешь направо, я - налево.
- Давайте, товарищ капитан! - чуть не плача, взмолился пулеметчик, - а то, видите, гранаты готовят.
- Саша! Прицел… - еще оттянул какие-то секунды Чапичев и вдруг одновременно с командой "Огонь" дал автоматную очередь.
Пулемет заработал грозно и четко. Саша удивился, как качнулась и стала рушиться "железная стена": сначала как бы раскололась пополам, потом стала разваливаться по частям. В рядах гитлеровцев взорвалось несколько гранат: наверное, их приготовили, но не успели пустить в действие до того, как хлестнули по ним густым пулеметно-автоматным огнем.
Вскоре все поле было усеяно гитлеровцами, многие из которых еще стреляли и что-то кричали. А пулемет все строчил и строчил.
- Возьми правее, соседям помоги! - посоветовал Чапичев в ту единственную секунду, когда пулеметчик умолк, чтобы перевести дыхание и перезарядить ленту.
Саша повел пулеметом направо. Но теперь он открыл свое левое плечо, и на смуглом теле вдруг вспыхнул алый фонтанчик. Саша сгоряча не понял, что произошло. Чапичев рывком дернул пулеметчика за пояс. Тот испуганно оглянулся и только теперь почувствовал боль в плече. Выхватив из кармана гимнастерки перевязочный бинт, Яков наложил его на рану, придавив ее правой окровавленной рукой Саши, и крикнул;
- Прижми покрепче! Не пускай кровь. Я сейчас, - и он прильнул к пулемету, кивнув Омару, давай, мол, ленту.
Немного остывший пулемет снова застрочил. А гитлеровцы густой зеленой волной снова накатывались на наши окопы.
- Откуда же их столько набралось?! - в недоумении воскликнул Чапичев. - Обыкновенная хитрость? Да. Падают, отлеживаются и опять вперед!
Вдруг кто-то с силой дернул за руку Якова и оторвал его от пулемета. И тут же чем-то тупым ударило в голову. Хватаясь правой рукой за станину пулемета, Яков стал беспомощно сползать в окоп, еле различая слова Омара:
- Товарищ капитан! Товарищ капитан!
Потом снова заработал пулемет. Это, видно, Омар открыл огонь. Больше Яков ничего не слышал…
* * *
И снова госпиталь. Больничная койка. Вынужденное безделье, которое не терпел Чапичев. Советская Армия гнала врага на запад, и Якову хотелось воевать, чтобы приблизить то время, когда можно будет засесть за стол и спокойно писать стихи. Он был полон творческих планов. Он решил написать поэму, в которой восславит подвиги своих товарищей-однополчан. Он знал, что ему ничего не нужно придумывать: то, что он видел собственными глазами - сильнее всякой фантазии.
Когда врач разрешил ходить, Чапичев взял на себя обязанности агитатора и часто выступал с беседами перед ранеными солдатами и офицерами.
Однажды ему попала в руки газета, в которой была напечатана корреспонденция о подвиге летчика-крымчака Амет-Хана Султана, лично сбившего более тридцати фашистских самолетов и девятнадцать в групповых боях. В газете сообщалось, что отважному летчику присвоено звание Героя Советского Союза. Сердце Чапичева наполнилось гордостью за земляка-героя. В тот же день он посвятил ему стихотворение:
Орлиное сердце тревожно стучит,
Как вспомнит Амет небо Крыма.
Он знает, что мать его ждет и не спит
Ночами в Алупке любимой…
Там славная девушка летчика ждет,
И встреча их не за горами.
И водит под небом Амет самолет,
Сбивая и "вульфы" и "рамы".
Тут же он прочитал стихи раненым.
- Я уверен, - сказал Чапичев, - Амет-Хан Султан еще не раз проявит себя. Имя его попадет в летопись нашей славной истории. И Чапичев не ошибся.
Амет-Хан одним из первых совершил воздушный таран, а в конце войны уничтожил над Берлином один из последних самолетов фашистской авиации. Советское правительство высоко оценило подвиги воздушного аса, присвоив ему дважды звание Героя Советского Союза. Долго потом еще Амет-Хан Султан не расставался с небом, передавая свой богатый боевой опыт молодому поколению летчиков-истребителей.
Но это было потом. Об этом Чапичев, разумеется, тогда не мог знать: он лишь догадывался, что его земляк совершит еще немало блистательных подвигов.
Второе рождение
Если бы Чапичев просто воевал, рискуя собой каждый день, каждую минуту, он и при этом не отличался бы от сотен и тысяч других политработников. Но он был поэтом и, воюя, создавал книгу о войне. Книгу в прозе, в которую войдут и его стихи. Эта книга должна была стать своеобразным итогом его фронтовой жизни.
Чапичев хотел глубоко понять сущность происходящей войны, психологическую сущность, а через нее - небывалую сущность советского народа, ибо он и только он, этот народ, был главным действующим лицом, основной и определяющей силой войны. Фашисты не были героями. Они были насильниками, грабителями, саранчой, которую нужно истреблять оружием, выжигать огнем и раскаленной строкой.
Все эпические герои прошлого были носителями добра и разума, они потому и стали героями, что народ выдвинул их из своей среды.
И никто не помнит имен рыцарей зла. Но и облик врага нужно показывать со всей его мелкой философией грабителя, стяжателя, лабазника, с его садизмом и беспощадностью, с его крысиной логикой. Врага нужно изучать и на войне, и в мирной обстановке.
Главное же - это будет книга о великих деяниях народа на войне, свидетельства очевидца.
* * *
Бои шли далеко за рубежами Родины, когда Чапичев, оправившись от ранения, вновь оказался на фронте. На этот раз ему повезло. Он вернулся в свою часть, из которой уезжал в госпиталь и которая теперь находилась в Германии. Командир батальона майор Головин сам разыскал Чапичева, написал ему письмо в госпиталь, и это Якову было дороже всего. Значит, полюбил его этот внешне неприветливый, но мужественный человек.
В батальоне Якова встретили как старого знакомого. Старшина Пронин, ставший уже командиром взвода, сказал Чапичеву, что то доброе, что успел в батальоне сделать Чапичев, стало примером для многих однополчан, и потому он полюбился людям.
Стоял теплый день, когда после долгого утомительного марша по труднопроходимым проселочным дорогам полк с боями вышел на подступы к заштатному городку, имевшему большое значение в системе немецкой обороны.
Здесь были непривычные для русского глаза постройки. Низкие продолговатые дома с высокими черепичными крышами походили на какие-то военные укрепления.
Узкие сводчатые окна в них напоминали бойницы старых крепостей.
"Кажется, что люди здесь только тем и занимались, что воевали", - подумал Чапичев, когда впервые увидел в бинокль немецкий дом. Разведка сообщала, что гитлеровцы засели в серых каменных домах, обнесенных железными решетчатыми оградами. Улицы и дороги они заминировали и перегородили баррикадами.
Бойцы устали после долгого пути по бездорожью. Им хотелось отдохнуть, но согласно приказу они должны были решительным ударом взять этот город, превращенный врагом в крепость: даже на ближних подступах соорудили несколько железобетонных дотов.
Прежде чем начать наступление наше командование решило провести разъяснительную работу с бойцами.
Майор Головин сказал Чапичеву:
- Давай, комиссар, приступай к своим обязанностям. Надо сделать так, чтобы каждый боец проникся стремлением во что бы то ни стало выполнить приказ командования - овладеть городом. Ну да не мне тебя учить…
Чапичев тотчас же собрал партийный и комсомольский актив батальона и повел речь о том, как важно взять этот немецкий город и тем самым пробить брешь в системе обороны врага. Это позволило бы нам вбить клин и расчленить немецкие войска на две части. Подробно остановился на обороне противника, на его огневой системе, на инженерных сооружениях, которые предстояло разрушить.
…Полк, совершив смелый обходный маневр, внезапно для фашистского командования занял западную окраину города я стал продвигаться дальше. Враг предпринял ряд контратак, но все его усилия были тщетны. И тогда немцы стали устраивать засады на чердаках каменных зданий. Подпустив на близкое расстояние наши наступающие подразделения, они внезапно обрушивали на них пулеметный и автоматный огонь. Но и это не принесло противнику успеха. Советские воины быстро разгадали хитрость врага и научились бороться с засадами.
Выбитые из окраинных домов, гитлеровцы укрепились в следующем квартале. Наши прекратили атаки, чтобы подготовиться к новому броску. Воспользовавшись передышкой, Чапичев решил побеседовать с бойцами батальона, разместившегося на трех первых улицах. Солдаты прижались к мокрой стене серого здания. Он подошел к ним. Поздоровался. Задал несколько вопросов. Бойцы отвечали неохотно, вяло.
- Устали мы, товарищ майор, - сказал один из красноармейцев.
- И я устал, - признался Чапичев, потом не спеша сел на лафет брошенной немцами пушки, закурил и передал бойцам пачку папирос. Но и закуривали они без особого энтузиазма.
- Знаю, дома нас заждались. Думают, что мы вот-вот вернемся с победой. А тут работы еще чертова уйма, - как бы сам с собой продолжал беседу Чапичев. - Мне вот уже второй месяц нету писем от дочурки. Не знаю, что и подумать.
Откровенное признание офицера в том, что ему тоже трудно, подействовало на солдат лучше всяких воодушевляющих речей. Они сами уже готовы подбодрить Чапичева. И уже не майор, а один из этих смертельно усталых солдат, пожилой усатый боец, сказал уверенно:
- Хоть и кусаются они, как осенние мухи, а подыхать им придется скоро, товарищ майор.
- Это всем ясно, что скоро, - поддержал другой. - Да хочется враз покончить с этой чумой. Домой, может, к пахоте успели бы…
- К пахоте вряд ли успеем, а к сенокосу наверняка вернемся, - заметил Чапичев.
- Ну и то неплохо, - бросив окурок, сказал усатый боец.
- Но помните, наш путь к дому лежит через Берлин. Там мы поставим последнюю точку, - резюмировал Чапичев.
И солдаты снова дружно взялись за лопаты, начали рыть окопы, укреплять занятую позицию.
Ночью, под покровом темноты гитлеровцы снова пошли в контратаку. У них было заметное превосходство, что позволило им очень близко подойти к нашим позициям. И в эту ответственную минуту майор Чапичев с автоматом в руках появился среди бойцов, с которыми беседовал вечером, и во всю силу своего голоса крикнул:
- За Родину! Вперед!
- Ура! - пронеслось по рядам атакующих.
Бойцы дружно бросились на врага. Десятки фашистов были перебиты в рукопашной схватке. Другие бежали, побросав оружие.
Утром Чапичев обходил позиции бойцов. Он был смертельно усталый, но не подавал вида. И те, кто слушал его задорный голос, невольно проникались симпатией к майору. Зачитывая сводку Совинформбюро, он вносил свои комментарии, основываясь на том, что произошло на их участке, пересыпал свою речь шутками. А сводки не могли не радовать бойцов. И эту радость разделял с ними Чапичев.
- Теперь уже сами немцы не верят в победу, - говорил Чапичев и приводил выдержки из заявлений солдат и военачальников фашистской армии.
Попав в плен, начальник штаба 42-го немецкого армейского корпуса вынужден был сказать: "Немецкое командование принимало отчаянные меры, чтобы остановить наступление русских войск, но не смогло изменить ход событий. Германия войну проиграла. Гигантское и успешное наступление Красной Армии ускоряет окончание войны и день крушения Германии".