"Вдалеке от дома родного" - дополненное и исправленное переиздание книги В. Пархоменко "Четыре тревожных года",
Время быстротечно. Давно ли я играл с мальчишками "в папанинцев", лихо гонял по двору на красном самокате и, убежденный, что воспитываю в себе храбрость, прыгал на ходу на трамвайные подножки? Давно ли бредил полетами Чкалова, Коккинаки? Давно ли я под вой сирен воздушной тревоги, задрав голову, вглядывался в летнее синее небо, пытаясь угадать, с какой стороны появятся фашистские бомбардировщики?
Содержание:
Вадим Пархоменко - Вдалеке от дома родного 1
От автора 1
Начало дальнего пути 1
Город Нерехта 2
В края сибирские 2
Дни первые 3
Мороз есть мороз 4
Проблема 5
Алексей Иванович Косицьн 6
Разоблачение 7
Новый год 9
Петъкины сказки 9
Певучие струны 10
Письма 11
Димка Тимофеев 11
Гектар - турнепс и картошка 13
Великолепная рыба–гольян 13
Тарантул 14
Гори, костер, ярче! 15
Зарницы 15
Горе–пастух 16
Подножный корм 18
Голуби 20
Морковь деда Баяна 20
Горох 22
Мороз и солнце 22
Однажды вечером 23
Больница 24
Комиссарская дочь 26
Лука 27
На новом месте 28
Белена 29
Новый друг 30
Прыжок 31
Петька делает выводы 31
Поход в Гагарино 32
Прощай, Бердюжье! 34
А годы летят… 35
Вадим Пархоменко
Вдалеке от дома родного
От автора
"Вдалеке от дома родного" - дополненное и исправленное переиздание книги В. Пархоменко "Четыре тревожных года",
Время быстротечно. Давно ли я играл с мальчишками "в папанинцев", лихо гонял по двору на красном самокате и, убежденный, что воспитываю в себе храбрость, прыгал на ходу на трамвайные подножки? Давно ли бредил полетами Чкалова, Коккинаки? Давно ли я под вой сирен воздушной тревоги, задрав голову, вглядывался в летнее синее небо, пытаясь угадать, с какой стороны появятся фашистские бомбардировщики?
А сегодняшние мальчишки самозабвенно гоняют шайбу на ледяных площадках, мечтают о чем–то необыкновенном, о полетах к дальним планетам и ходят в кружки юных космонавтов…
Да, быстротечно время! У нынешней детворы удивительно прекрасное детство! Она живет счастливее, чем жили мы, мальчишки и девчонки сороковых годов. У нее более широкие духовные запросы, разнообразнее возможности их удовлетворения. О таких возможностях, о том, что имеет сегодняшняя детвора и подростки, мы и не мечтали. Говорю это без зависти. Констатирую факт.
В наше детство вторглась война. Враг стремился захватить Ленинград, и, пока еще не замкнулось смертельное кольцо блокады, началась эвакуация заводов, учреждений, школ. Эвакуировали и школу, в которой я учился. В эвакуации ее преобразовали в интернат…
С тех пор в Неве утекло много воды, много прошло лет. И все эти годы я с добрым чувством вспоминаю далекое сибирское село, приютившее ленинградских детей, вспоминаю наш интернат, его воспитателей и воспитанников.
Но не только мне навсегда запали в сердце четыре тревожных года военной поры, прожитые вдали от Ленинграда, от родных и близких. С кем бы из прежних интернатских товарищей мне ни доводилось встречаться, о чем бы мы ни говорили, обязательно заходил разговор об интернате, о тех далеких, опаленных войной годах…
И мне захотелось рассказать о жизни маленьких ленинградцев в интернате в годы войны. Может быть, написанное не только отзовется эхом добрых воспоминаний в сердцах сотен бывших интернатовцев, но окажется интересным и полезным для нынешних мальчишек и девчонок. Ведь для них это уже история!
А время быстротечно, и все, что пережито, забывать нельзя,
Как в кинотеатре на экране,
За эпизодом эпизод,
В мое сознанье утром ранним
Приходит сорок первый год.
Вот так же солнце восходило,
На крыше голубь ворковал,
И все покой и мир сулило,
Но черный дым уже вставал;
Уже заслоны отступали,
Приняв с врагом неравный бой,
И тихо матери рыдали,
Не совладав еще с собой…
А ты с мальчишкою знакомым
В саду в "зубарики" играл,
Потом на пустыре за домом
Ты "змея" в небо запускал.
Оно - такое голубое! -
Вдруг раскололось над тобой
Потом - тревоги и отбои
И чья–то кровь на мостовой.
Война!
Впервые это слово
Ты понял так, как никогда…
Не дай нам бог изведать снова,
Как бомбы рушат города
И пахнет трупами вода!
Начало дальнего пути
Где–то в стороне Петропавловки били зенитки. Ярко сверкало солнце, небо было синее–синее, и белые, издали крохотные облачка разрывов казались на нем ласковыми и игрушечными. Не верилось, что к городу рвутся вражеские самолеты, несущие черную смерть, не верилось, что в ясном небе не просто белые пятнышки тающих облаков, а разрывы зенитных снарядов, отгоняющих эту никому не нужную смерть.
На Театральной площади - шум и суета, плач и визг. Много детей и родителей, провожающих их. Здесь, где на пространстве между театром и булочной находилось тогда кольцо трамвая седьмого маршрута, шла посадка в красные трамвайные вагончики детворы - мальчишек и девчонок, школьников преимущественно младших классов. Их эвакуировали из города, к которому стремительно приближался жестокий враг. Все они жили в Октябрьском районе и учились в школе № 35 (потом она стала школой № 254).
Была среди отъезжающих и небольшая группа детей дошкольного возраста. Ничего толком не понимающие малыши находились под особым вниманием взрослых. Но и более старшие ребята не очень–то чего понимали. Многим из них эвакуация представлялась чем–то вроде небольшого путешествия или коллективной поездки на дачу, только без пап и мам.
День выдался жаркий, солнце сияло на всю вселенную, не было ни дуновения ветерка. Через открытые окна трамвайных вагонов родители давали детям последние наставления.
- Люсенька, будь умничкой, хорошей девочкой, слушайся учителей, пионервожатую…
- И когда–то теперь, Коленька, мы с тобой увидимся? - причитала худощавая, маленького росточка женщина с седыми прядками в редких темных волосах. - Чует мое сердце, внучек, надолго эта проклятущая война!..
Стоявший неподалеку мужчина–вагоновожатый обернулся и сказал укоризненно:
- Вы это зря такое мальчику говорите. Мы этих фашистов–гитлеров быстро расколошматим. Месяца за два, за три. И причем малой кровью, могучим ударом. Как в песне поется!
А рядом молодая полная дама кричала, преодолевая общий шум и гам:
- Петя, Петенька! Пиши чаще и подробней! Ведь ты в школе на отлично писать научился. Умничка ты наш!
Но вот все дети и сопровождающие их учителя–воспитатели разместились в вагонах, вещи отъезжающих тоже были погружены (сложены на площадках и в проходах между скамеек), и трамвайный поезд тронулся, держа путь к Московскому вокзалу.
С Театральной выехали на улицу Глинки, пересекли проспект Римского - Корсакова, миновали Никольский собор с ярко сверкающими на солнце золотыми куполами и, переехав по Никольскому мосту через канал Грибоедова, свернули на Садовую. Теперь, никуда не сворачивая, вперед, а там по Невскому проспекту аж до самого вокзала, где на путях ждет маленьких ленинградцев зеленый пассажирский состав.
Трамвай, то и дело позванивая, быстро катил по настороженным улицам. В одном месте он обогнал группу красноармейцев, несших, удерживая за веревочные тросы, громадные аэростаты заграждения, в другом, на перекрестке, притормозил, пропуская большой отряд людей в гражданской одежде с винтовками за плечами. Это шли бойцы народного ополчения. Шаг их был тяжел, лица - суровы. И суровой была песня, которую они пели:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой.
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, -
Идет война народная,
Священная война!
Примолкли в красных вагончиках мальчишки и девчонки, перестали баловаться, притихли. Всеобщая боль за страдания Родины, тревога за судьбы человеческие, казалось, коснулись и их. Один мальчик всхлипнул, другой сказал: "Не хнычь. А то не будешь таким", - он кивнул в сторону удалявшихся ополченцев.
Вскоре маленькие ленинградцы, уже успевшие узнать, что такое воздушные тревоги и сидение в бомбоубежищах, были в поезде, увозившем их в неведомое - туда, где четыре тревожных года будут жить они без отцов и матерей, вдалеке от дома родного.
Город Нерехта
Поезд остановился в Нерехте - небольшом городке Костромской области. На вокзальном перроне - визг и писк малышей, гвалт и крики детворы постарше.
- Дети, тише! Нельзя так!
Очень строгая у ребят пионервожатая. И красивая. Зовут ее Ирина Александровна. Ей семнадцать лет. У нее очень мало пионеров. Сплошь октябрята. И ей лучше бы называться октябрятовожатой…
Около эшелона, около сгрудившихся в шумную толпу девчонок и мальчишек снуют нерехтинские ребята в белых рубашечках. На эвакуированных глазеют: откуда их столько?
В общем–то все очень спокойно, как, будто и войны нет, как будто и ребят из Ленинграда зря сюда привезли. И город Нерехта - вовсе не город. Вон, даже курицы бегают.
- Мальчики! Мальчики! Куда вы?! Девочки, не потеряйтесь!
Музыка. Духовая. Трубы, альты, басы, барабаны. Красные знамена с кисточками на древках. Это ленинградских детей встречают пионеры Нерехты. У них радостные лица. А маленьким ленинградцам невесело: они еще недавно сидели в подвалах–бомбоубежщах, слышали гудение вражеских самолетов, видели огромные аэростаты и первый сбитый фашистский бомбардировщик.
Стучат в барабаны пионеры Нерехты. Ну что ж! Здравствуйте! Только дайте немного отдохнуть с дороги. Ладно?
* * *
В Нерехте ребят поселили в великолепной белой двухэтажной школе. Туда их привели местные пионеры. Привели и сказали: "Наши дорогие друзья–ленинградцы! Мы приветствуем вас! Пусть наш дом станет вашим домом!"
Очень красиво сказали пионеры Нерехты. Спасибо им!..
Итак, интернат разместился в школе. В бывших классах - кровати. Светло. И почти уютно. Почти - потому что очень уж скучно и грустно было на первых порах без пап и мам. Правда, дети храбрились. Старались не показывать друг другу свою тоску…
Наконец всех развели по комнатам. Одна из них, мальчишечья, была и грустной и веселой одновременно. Грустной - потому что лежал в ней тяжело больной Борька Колгушкин, туберкулезный мальчик лет десяти; веселой - потому что среди мальчишек все время вертелась смешная девчонка. Имя у нее было обыкновенное - Тамара, фамилия - Трегудова. Это была девчонка забавная. Тараторила без умолку о разных глупостях, но слушать ее было интересно.
…Шли дни и недели. Ребятам начинало нравиться в Нерехте.
Однажды они видели большой пожар и впервые в жизни ели горячие огурцы.
В тот день у ребят погиб голубь. Темно уже было, на горизонте зарницы вспыхивали, когда Петька Иванов с Толькой Дысиным хоронили голубя. Хоронили под ночь, чтобы никто не видел и не мешал. Голубь–то был великолепный! Турман! Красивейший рыжак!
Погиб он из–за одноногого мальчишки, Кольки Тарасова, лицом похожего на бульдога, за что и прозван был соответственно.
Когда запускали ребята в небо купленного на собранные двугривенные рыжака, Тарас подсказал: привяжите, мол, за лапу, а то улетит.
Ребята так сдуру и сделали, а нитку Тарас не на катушку, а на палец накрутил.
Высоко взлетел рыжак, а потом как рванет! Только вдруг трепыхнулся и… камнем вниз. Разбился.
Схоронили турмана. Для этого у пионервожатой Иры коробку картонную из–под туфель выпросили, правда, не сказав, для какой цели она им понадобилась.
И вдруг - заполыхало на краю неба, тихо и розово. Потом люди побежали. "Пожар!" - кричат.
Все побежали в ту сторону, где алело небо. Бежали далеко, через много дворов и переулков. А когда были уже у пожарища и глазели, раскрыв рты, на оранжевые языки пламени, вырывавшиеся из окон дома, Рудька взвизгнул и закричал: "Пе–е–е-тька! Бочка на тебя!"
Петька успел отскочить. Действительно, какой–то очумелый от дыма дядечка не выкатывал, а вышвыривал из горящего, как и дом, сарая деревянные бочки. Они дымились паром, и от них вкусно пахло.
Скрывать нечего - после пожара одну полуразбитую бочку ребята изрядно потормошили в сторонке" Были там самые обыкновенные соленые огурцы, но - горячие! Ели такие огурцы мальчишки первый и наверняка последний раз в жизни. От них пахло чем–то копченым. Ну, конечно же, обугленными бочками! Вот была вкуснотища!
О пожаре еще запомнилось ребятам, что кошки здорово орали да чумазые мальчишки поливали из ведра ошалелую козу.
Хотели огольцы помочь взрослым тушить пожар, но те их прогнали: коль не можете полные ведра воды таскать, то и не крутитесь под ногами.
* * *
Лето близилось к концу, но было еще тепло, солнечно, когда пионервожатая Ира повела ребят на речку.
Солнце пригревало, и детвора с удовольствием плескалась в теплой воде речки под соленым названием Солоницевка. А может быть, это было и не соленое, а солнечное название? Тем более, что в тихих, маленьких омутах плавали тогда не белые, а очень желтые лилии–кувшинки.
Купались весело, бойко и громко, со смехом и повизгиванием. Ну так, как умеют купаться лишь дети. А Тамарка Трегудова, или просто Тамтре (на ее домашних вещах - платьицах, рубашонках, чулках - были вышиты метки: "Там. Тре."), в это время сидела на берегу и пробовала надуть через соломинку лягушонка. Ребята уже не раз показывали ей эту премудрость, но у Тамтре что–то не получалось. Видать, тренировки не хватало. Кончилось все тем, что лягушонок от нее удрал, а Тамтре, боявшаяся воды, стала просить вожатую, чтобы она сплавала и нарвала ей кувшинок.
Мальчишки купались долго. Когда они вылезли из речки, девчонки уже сидели возле Ирины Александровны и плели из мокрых кувшинок грустные красивые венки.
В края сибирские
Вскоре интернат отправили дальше, в село Григорцево, что неподалеку от Нерехты. В то самое Григорцево, которое упоминалось в нескладных и наивных напевках, исполняемых под балалайку местными ребятами:
Город Нерехта - не город,
Солоница - не река,
Попадейкино - деревня,
А Григорцево - село…
Село было небольшое, очень зеленое, тихое и уютное. В километре от него весело шумел лес, в котором в изобилии росли грибы и ягоды.
Недалеко от интерната находилась сельская начальная школа. Был в ней большой и добрый человек - директор школы и одновременно учитель пения. Грустным и мягким басом запевал он свою любимую песню:
Мы - сыны батрацкие, мы - за новый мир,
Щорс идет под знаменем - красный командир,
Голова обвязана, кровь на рукаве,
След кровавый стелется по сырой земле…
Хоть и хорошее село было Григорцево, а настало время, когда ребят пришлось увозить в глубинку, - фашистские самолеты и сюда уже долетали…
Шел ноябрь. Бодрый, с морозцем и похрустом. Дали интернату десятка полтора розвальней, и - в путь. Скорей, скорей, пока фашист поперек не стал! Последних сивок и бурок пустили в такой извоз.
И вот снова Нерехта. Добрый и когда–то весело–спокойный город, сейчас весь притихший, словно затаившийся, но уже по–военному строгий, настороженный.
Задерживая эвакуацию учреждений, торопливо, но не кое–как, заполнили ленинградской детворой старенькие зеленые вагоны, и покатили они на восток…
Долго, очень долго барражировали в синем небе, охраняя эшелон, два краснозвездных "ястребка". А эшелон с маленькими ленинградцами уносился в дальнюю даль, тревожно постукивая колесами на стыках рельсов, погромыхивая на разъездах возле станций и полустанков…