Над Ириной тихо дзенькнула лесная птаха. "А ведь я даже не знаю, как эта птичка называется", - удивилась девушка, глядя на черно–синюю пичужку с желтовато–зеленоватым отливом на шее и грудке и с бело–бежево–серым брюшком.
Пичуга сидела на тонкой веточке осинки прямо перед Ириной.
"Странная птица! - подумала пионервожатая. - Впрочем, чего же странного? Ведь - я не умею отличить даже ворону от галки или от грача! Надо спросить у ребят…"
Но тут же передумала: еще чего не хватало - срамиться перед мальчишками, которые и так–то поглядывают на нее почти как на равную!
Сапожник счастлив без сапог,
Когда его жена
Ему верна, ему верна, -
И да поможет бог! - раздался совсем рядом голосок Тамтре. Выпрыгнув из–за кустов, Тамтре споткнулась о бугорок и растянулась у ног пионервожатой.
- Тамара! - укоризненно сказала Ирина. - Ну что это за дурацкие песенки? где ты пропадала?
- Слово "дурак" - нехорошее слово, - отпарировала Тамтре. - А пропадать - я нигде не пропадала. Мальчишки выпили почти ведро березового соку, а меня прогнали. Я ходила по лесу и пела песенки, которые оч–чень здорово пел под гармошку мой папа. Он и ругаться умел, когда мамка пьяной бывала…
- Постой–постой, - удивленно вскинула брози Ирина Александровна. - Почему не наоборот? Почему мама пьяная, а не…
Тамтре сразу поняла ход мыслей своей симпатичной пионервожатой. Очевидно, не раз уже слышала девчонка подобные вопросы.
- Потому что папка мой не пьет ничего, кроме чая, кваса и молока. А ругается он, как сапожник, когда мамка пьяная. Он и есть сапожник. К нему со всего города ездили сапоги да туфелечки шить. Сам–то он - на одной ноге, инвалид, а двуногим красиво шьет, так, чтобы любовались.
- А мама что же? - спросила Ирина.
- А мама говорит: "На что ты мне, одноногий! Уйду я к вели–и–колепному кавалеру, а ты оставайся–ка со своим верблюдком!" Это она про меня.
"Ублюдком", - чуть было не поправила Ира, но вовремя прикусила язык. Девочка–то совсем неплохая, и не ее вина, что неправильно произнесла слово.
- Никудышеньки мамка не ушла! Только пьяная домой стала приходить еще чаще. Видать, она тому, кавале–еру, не нужна была.
- Тамара! - снова посерьезнела Ирина. - Ты больше ни с кем об этом не разговаривай. Не детское это дело…
- А вот и детское!
- Ладно, Тамара. Не будем спорить. Пойди–ка лучше поищи девочек, а я покричу мальчишек. Скоро нам обратно идти.
- Хорошо, Ирина Александровна. Найду девочек, они рядом. А вас я очень люблю! - И Тамтре, нырнув за деревья, исчезла.
Гектар - турнепс и картошка
Когда шли с непомерно большими для детски; плеч лопатами вскапывать под картошку тот гектар что за кладбищем, Тамтре затянула:
Некрасива я, бедна.
Плохо я одета,
Никто замуж не берет
Девушку за это…
- Тамара, ты опять за свое? - упрекнула ее Ирина Александровна.
- Так это ж не я! Это еще сочинил и пел вор Башкин! Разве вы не знаете? А теперь эту песню испортили и поют ее так:
Хороша я, хороша,
Да плохо одета…
- Замолчи, Тамара! Это же старая русская народная песня! При чем здесь какой–то вор… Башин! Сума с тобой сойти можно!
- Не Башин, а Башкин, Худенький такой, чахоточный… И вовсе не народная песня! Жалко мне его. Мне папка книжку читал, где эту песню на Волге очинил вор Башкин. Там про какие–то урситеты и горького дядю…
- Ах да! Помню, конечно, помню! - сказала Ирина, хотя даже не дочитала до конца книгу Максима Горького "Мои университеты" - все некогда было. В душе она негодовала: "Как так, я не помню то, что случайно запомнила эта девчонка!" Но, несмотря на это, Ирина Александровна, восемнадцатилетняя пионервожатая, уже научившаяся иногда владеть собой, удержалась от обидного окрика в адрес Тамары. А трудно ведь было не проявить свою власть: яйца курицу учат!
- Хватит глупости говорить! - сказала на всякий случай Ирина. - Вот и наш гектар. Сейчас десять утра. К шести вечера все должно быть вскопано. А завтра - картошку в землю. Вырастет - сами себе спасибо скажете!
Сначала ребята кое–как втыкали (именно втыкали, а не вонзали) лопаты в землю. Их обидел небрежный гон Ирины Александровны.
Потихоньку–полегоньку разработались. И даже во вкус вошли. Выворачивали лопатами, землю, разбивали комья железными граблями.
Сначала пыхтели, кряхтели, охали, а часа через два у многих вздулись на ладонях водянисто–кровавые волдыри, кое–кто захныкал.
- Не пищать! - буркнул Валерий Белов и сплюнул под лопату. Он еще раза два ковырнул землю и крикнул: - Ирина Александровна! Дальше как же будем? Малыши ведь одни! Неужели никакой лошаденки нигде не нашлось? Не одолеем мы сегодня этот "га". Разве что воробья в плуг!
…Звенел над полем жаворонок. То ли пел, то ли стонал. Ребята поплевывали на саднящие ладони, но копали. А девчонки… Домой отпустили девчонок.
Изредка проходил мимо кто–нибудь из местных баб или стариков (молодые–то на войне!). Останавливались. Смотрели. Вздыхали. Сочувственно качали головами, бормотали: "И надо же такое! Завтра непременно вам подмогнем, родимые!.."
Ирина чуть не плакала:
- Мальчишки, милые вы мои! Солнышко уже книзу катится. Немножечко уже осталось… Ну постарайтесь, потихонечку, ну постарайтесь!
И сама, тоже натрудив с непривычки руки, старалась. Даже запела, немного фальшивя, то, что пришло ей в голову:
Пушки грохочут,
Строчат пулеметы,
Но не сдаются
Красные роты…
Все–таки она была пионервожатой!
Ребята снова, молча и серьезно, начали переворачивать пласт за пластом. Они–то знали: пушки действительно стреляют! По их отцам и мамам. Стреляют сегодня, сейчас…
Девчонки ушли. Их, отпустили как слабых. На то они и девчонки! А мужчины должны делать дело до конца. Они, мальчишки, были мужчинами. Маленькими, но - мужчинами.
Днем перекусили тем, что захватили с собой, и опять принялись за работу. К семи часам вечера поле было вскопано. Ребята устали, взмокли, но, хотя снова были голодны, уйти с поля сразу не могли. Кто где стоял, тот там и сел - прямо на землю, теперь уже рыхлую, мягкую, влажную. И тут всех удивил маленький Валька Пим. От пионервожатой, что ли, понял он силу песни или самому ему в голову пришло, но он запел слабеньким тенорком то, что было у него в сердце:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Мальчишки дружно подхватили песню, начатую щупленьким Валькой по прозвищу Пим:
Пусть ярость благородная
Вскипает, как волна, -
Идет война народная,
Священная война!..
Дружно, почти солдатским шагом, возвращались домой, в интернат. Пусть это был их временный дом. Но ведь вернутся же они когда–нибудь в свой настоящий, ленинградский!
Великолепная рыба–гольян
Картошку посадили быстро. В общем–то не саму картошку, а вершки и боковички, почти очистки, но с росточками. Роскошью было бы бросать в землю целую картофелину!
Работали в этот раз до конца и девчонки. Ребята одним вывертом лопаты делали неглубокую ямку, а девочки очень аккуратно размещали в ней "посадочный материал". Тот, кто вел рядок параллельно, забрасывал ямку землей.
Небольшую часть поля засеяли турнепсом. Так велела директор, а ей посоветовали местные. Ребята сначала удивлялись: почему именно турнепсом? Потом, много позже, они поняли, что турнепс - это еда не только для домашней скотины. Он сочный и вкусный, можно и самим есть. К тому же растет он хорошо и хранится неплохо.
Когда возвратились в интернат, всех ожидал сюрприз: в загоне из березовых жердей медленно прохаживался огромный рыжий бык. Правда, он был стар, но имя у него было гордое - Сокол. Во дворе стояла и крепкая телега.
Это был очередной дар колхоза, о котором позаботилась секретарь райкома партии Людмила Александровна Попова. Теперь не надо было просить, чтобы в интернат привезли воду, дрова или сена для Ночки: появился свой мощный "транспорт".
Дали колхозники ребятам и сети. И даже человека прислали, чтобы показал, как надо те сети чинить и плести деревянной иглой–челноком новые.
Плести сети научились быстро. Но вначале многие сомневались, есть ли в здешних озерах хорошая рыба.
- Ого, еще какая! - сказал Витька Тарасенков, курносый мальчишка, сын домовитой хозяйки, чей дом стоял по соседству с интернатом. - Гольян вот. Рыбешка не велика, мала даже, но зато вкусненная. Ушица из нее - хлебнешь, и ложку слопать хочеца! Карась, плотица - тоже хорошо. А разные там ерши, окушки - то не рыба, баловство одно…
До сих пор ребята знали от взрослых другое: плотва, красноперка, лещ да подлещик, не говоря уже о щурятах, - это вкуснотища! Хорош и золотобокий линь. А тут им нахваливают какую–то мелкую рыбешку под смешным и непривычным названием "гольян"…
Семью Тарасенковых ребята недолюбливали. Были в хозяйстве Тарасенковых корова с телкой, несколько овец, поросенок, куры и громадный огород. И все это перёд глазами маячило. В войну–то! Да и Витька, паренек лет одиннадцати, не дружил в общем–то с интернатскими, хотя и заговаривал иногда. Видать, запретили ему знаться с "безотцовщиной"…
Но, как бы там ни было, гольянами он ребят смутил. И решили они попробовать, что это за рыба такая. Тем более, что и сети теперь были. А лодка - не проблема: полузатопленных (чтоб не рассыхались) плоскодонок на Становом озере было хоть и не много, но при желании найти можно. Да и без лодки ребята вскоре научились ставить сети на неглубоком месте, у прибрежных тростников…
Лето - не зима, каждому известно. Тепло, сухо, зелено, и вообще - великолепно. И вот впрягли однажды рыжего Сокола в телегу, погрузили в нее сети, бросили пару охапок сена для мягкости и отправили братьев Шестакиных, Рудьку и Юрку, на Становое на промысел. За гольян–рыбой. Уехали они вечером, когда уже солнце садилось, потому что от местных узнали: сети ставить надо к ночи, а снимать утром. Крепить снасть надлежало на кольях–вешках, на чистой воде, за тростниковыми зарослями, но недалеко от них. Иначе никакой рыбы в сетях может не оказаться…
Как там братья Шестакины с сетями управлялись - неизвестно, но на другой день к полудню под интернатскими окнами послышалось мерное поскрипывание несмазанных колес телеги (в интернате не было дегтя), которую медленно тянул старый Сокол, равнодушно жуя на ходу зеленую свою жвачку. Вот Рудька крикнул быку, как коню: "Тирру!" - и скрип оборвался. Стало тихо. Но тут же двор наполнился множеством голосов. К телеге бросились все - мальчишки и девчонки, воспитатели и повариха тетя Ася. Всех интересовало, что там привезли Шестакины.
Они порыбачили хорошо, это уже видели все. В телеге, в еще не разобранных мокрых мелкоячеистых сетях, шевелились гольяны. Много, очень много гольянов!
Тарантул
Такой ухи ребята еще никогда не ели. Это было сплошное великолепие. Куда там до нее щам! А о гороховом супе и вспоминать не хотелось…
Братья Шестакины стали героями. Все лето они снабжали интернат гольянами и постепенно сделались заправскими рыбаками. Помимо гольянов привозили они изредка и другую рыбу. Изредка потому, что другой в Становом водилось мало.
Юрка и Рудька особых забот не знали: порвется сеть - десяток помощников тут как тут. Починят, заштопают прорехи, да еще про запас сеточку сделают.
Но как ни вкусны были гольяны, одними ими сыт не будешь. Овощи да картофель, пока ленинградцы не собрали свой урожай, давал им колхоз. И горох, и пшено тоже. Поэтому однажды Надежда Павловна сказала:
- Мальчики! Девочки! А не пора ли и нам помочь тем, кто помогает нам? - И затем более категорично: - Завтра все идем работать в колхоз, на прополку. Только помните: есть тут большие пауки, они живут в земляных норках. Это - ядовитые пауки.
Они могут причинить боль, если укусят. А называют их здесь тарантулами. Таких пауков никто из вас, наверное, еще не видел, поэтому будьте очень осторожны. Внимательно смотрите себе под ноги, когда будете пропалывать поле, и, если увидите большого, незнакомого паука, сразу же зовите воспитателя или пионервожатую.
Назавтра все отправились на колхозное поле, что находилось неподалеку от студеного и чистого, как слеза, Станового озера.
Было жарко. Даже очень. Солнце, казалось, хотело расплавить землю. А сорнякам конца краю не видно было.
Девчата начали прополку с одного края поля, а ребята - с другого, шли им навстречу. Дергали сор–траву, аж пыль клубилась. Земля была вся в трещинах, пересохла.
Работали все время внаклонку, чуть ли не на четвереньках. Иначе какая прополка!
Ныла спина, болели исколотые, израненные сорняками руки. Хотелось пить. Но уговор был такой: встретятся мальчишки и девчонки - тогда и отдых, А уговор есть уговор, и нарушать его никак нельзя.
- Потерпите, девочки! - крикнула пионервожатая Ира, заметив, что кое–кто готов разреветься. - Видите, как мальчики поднажали? Скоро конец - всему делу венец. Отдохнем и искупаемся на славу!
А в Становом отражалось расплавленное солнце, и озеро будто говорило: скоро я освежу вас, придите только в мои прохладные воды, я смою с ваших разгоряченных тел пот и пыль и снова сделаю всех веселыми и бодрыми.
Ребята, потные и чумазые, с облупившимися от жары носами и багровыми плечами, веселые и шумливые, были уже почти рядом.
- Эй вы, матрены–разморены! Как поживаете? - пропел вдруг Валька Пим. - Хотите, я подарю вам тарантула?
- И-и! - взвизгнули передние девчонки, потому что Валька и в самом деле держал в руках большого серого паука.
Ирина Александровна остолбенела.
- Валя! Брось, брось сейчас же!
- Так ведь это и не тарантул вовсе! - осклабился Пим. - Я пошутил.
- Брось немедленно! Кому говорят? - снова крикнула Ирина Александровна.
- Подумаешь, - пренебрежительно фыркнул Пим_ и бросил паука на землю.
Все–таки это был тарантул. В этом Валька убедился почти мгновенно.
Паук сначала как бы застыл, потом шевельнул членистыми лапками, пошел чуть боком вокруг босой Валькиной ступни и вдруг резко рванулся, взбежал по ноге Пима чуть выше щиколотки, на какую–то долю секунды замер, потом молниеносно скатился в межу и был таков: юркнул, исчез куда–то, как сквозь землю провалился.
Пим ойкнул и, присев, схватился за ногу. Потом испуганно зыркнул серыми глазенками и с криком: "Я ж не знал, что это тарантул!" - помчался к озеру, туда, где шумела на берегу березовая роща. Ему было стыдно, что он так опростоволосился.
- И как эта тварь его раньше не укусила? - ошарашенно глядя ему вслед, сказал Валерий Белов. - За какие лапы он паука держал? Это очень интересно.
- Интересного мало, - пришла в себя Ирина Александровна. - А ну, марш! Догоните этого сумасшедшего! Мы с девочками идем следом за вами, к озеру.
Ребята, сломя голову, кинулись догонять Вальку, который уже вбегал в рощу, а девчонки, треща как сороки, поспешили вместе с Ириной Александровной за ними.
У самого, озера, на берегу которого раскинулась белоствольная густолистая березовая роща, было прохладно. Звонко перекликались невидимые пичуги.
Вальку Пима Ирина Александровна нашла в окружении ребят под небольшим обрывом на песчаном берегу, где они всегда купались. Пим полусидел–полулежал на песке, а ребята внимательно рассматривали его ногу. В том месте, куда укусил Вальку тарантул, появилось небольшое красноватое пятнышко.
- Болит? - сочувственно спросил Толька Лопата.
- Болит, - ответил, слегка морщась, уже оправившийся от испуга Пим.
- А как болит? Сильно?
- Не… Ноет и жжет. Пройдет, наверное, скоро. Паук - не змея, хоть и говорят, что он ядовитый. Да я не очень–то верю…
- Молчи уж! - прикрикнул на Вальку Николай Шестаков. - Такую мелюзгу, как ты, дома оставлять надо, гусей пасти! - И вдруг сказал: - Резать будем. У кого нож поострей?
- Не надо! - в страхе дернулся и взвизгнул Пим. - Что я вам сделал?
Растолкав всех, к нему подошел долговязый Валерка Белов, сел рядом и спокойно сказал:
- Не пищи, Пим. Не тебя резать будем, а только кожу на твоей ноге в месте укуса надсечем, чтобы вместе с кровью яд вышел. Николай дело сказал. - Белов повернулся к ребятам. - Давайте нож!
Самым острым оказался перочинный нож Аркашки Шахновича. У остальных или вообще ничего острого не было, или были самодельные ножи из плохо закаленного железа. Годились они только для того, чтобы очистить репку или какой–нибудь другой овощ.
Шахна с готовностью протянул свой ножик. Белов положил Валькину ногу к себе на колени и сердито предупредил побледневшего Пима: "Не рыпайся, а то резану не там, где надо". Потом быстро сделал два надреза - крест–накрест. Выступила и потекла тонкой струйкой по ноге кровь.
- Готово, - констатировал Белов и встал. - А теперь все по очереди, по разу, отсасывайте у него кровь…
- На это же и малявок хватит, - сказал Шестак. - Подходи, давай! - прикрикнул он.
Белов молча с ним согласился.
Младшие ребята один за другим подходили к Вальке Пиму, становились на колени и, словно целуя его ногу, прикладывались ртом к кровоточащей ранке. Потом сплевывали на песок красноватую слюну и отходили в сторону.
Пионервожатая стояла у обрыва, под которым ребята оказывали Вальке помощь. Вмешиваться было незачем: все делалось правильно. Она только с удивлением подумала, что эти озорники, оказывается, довольно сообразительный и дружный народ.
Не пустила она вниз, к ребятам, и любопытных девчонок.
- Нечего вам там делать. Все, что надо, мальчики уже сделали. Сейчас пойдем домой.
Боль в ноге у Вальки Пима начала стихать, ранку он залепил подорожником, шел, почти не хромая.
- А может, это все–таки не тарантул был? - спросил Мишка Бахвал. - Может, просто большой паук?
- Простые так не кусаются, - возразил Егудкин, - а у Вальки нога покраснела и вспухла. Сам ведь видел.
- Тарантул не тарантул - теперь не опасно, - сказал Николай. - Мы Пиму полезную операцию сделали. Слышал я, правда, что в таких случаях укушенное место хорошо прижигать раскаленным железом. - Он хитро глянул на Вальку. - Может, прижжем для перестраховки? А, Пим? Вот придем сейчас домой и прижжем?
- Да ты что, спятил? - довольно бодро огрызнулся Пим. - У меня уж и не болит почти!
- Ну, значит, полный порядок. - Николай дружелюбно похлопал Пима по плечу.