Оставшись в одном чекмене, он засучил рукава, подошел к Герасимову коню, взял щетку и принялся его чистить.
Казаки, ломая ряды, растерянно топтались на месте. Но вот один из них, расталкивая товарищей, решительно направился к коновязи. За ним один за другим пошли к своим коням остальные. Через несколько минут в воздухе яростно мелькали щетки и слышались ласковые возгласы, успокаивающие лошадей.
К Андрею нерешительно подошел Герасим:
- Андрей! Андрей Григорьевич! Товарищ командир! Отдай щетку, не срами…
Андрей молча продолжал чистить коня.
- Товарищ командир! Вот, ей–богу, пылинки на нем не найдешь!
Андрей, дочистив один бок коня, в упор посмотрел на Герасима.
- Разрази меня гром, товарищ командир… да я… уж лучше плетюганов мне всыпь… расславят теперь хлопцы на всю станицу… засмеют дивчата…
- На, да смотри: не будешь коня кохать, как дитя малое, отберу его! Будешь на обозной кляче куркулям на смех ездить.
Быстро надев черкеску и оружие, Андрей вскочил на своего жеребца и, не прощаясь, поскакал со двора.
Глава XI
Уже горели хутора и станицы в огне кулацких восстаний. С Дона, тесня Красную Армию, рвались на Кубань белые казачьи дивизии и офицерские полки. Все ближе и ближе к Каневской подходили бои. Наглели мелкие банды, прятавшиеся по камышам, и конной сотне часто приходилось с боем загонять их назад в плавни.
На Брюховецкую через Каневскую шел со своей казачьей дивизией генерал Покровский.
Андрей только что вернулся со своей сотней в станицу. После двухчасового боя он выбил банду из станицы и загнал ее в плавни.
В Каневскую входили с песнями. Передав на площади команду Дергачу, Андрей шагом поехал домой.
Всего только три месяца прошло с тех пор, как он женился, наконец, на Марине и поселился в купленном в прошлом году у Черенчихи доме. Марина поправилась после болезни и еще более похорошела. Андрей был счастлив. Даже частые стычки с бандами и постоянные заботы об отряде не только не умаляли его счастья, но, наоборот, еще более осмысливали его жизнь.
Он с большой охотой взялся за организацию сводного красногвардейского отряда и вскоре ушел с головою в привычную для него военную жизнь.
Увидев издали подъезжающего рысью Андрея, Марина с радостным криком выбежала навстречу. Андрей, спрыгнув на ходу с седла, нежно обнял ее за плечи и поцеловал в смеющиеся глаза.
- Где это ты так долго был, Андрейко?
Уловив в ее голосе тревогу, Андрей успокаивающе улыбнулся:
- Ничего серьезного. Пришлось немного пугнуть банду Леща.
Марина, пытливо посмотрев на Андрея, спросила:
- Раненые есть?
- Казанок Степка в плечо ранен. Да я к нему фельдшера уже послал. А чего ты так на меня смотришь - не веришь, что ли?
- Ты ранен, Андрей! Смотри, у тебя рукав в крови.
- Где? - Андрей мельком посмотрел на руку. Левый рукав его черкески был в одном месте разорван и потемнел от запекшейся крови.
- Ну, это так, царапина… - Он смущенно улыбнулся.
Расседлав жеребца и положив ему в кормушку душистого сена, Андрей подошел к Марине.
- Ну, не тревожься, Маринка! Пойдем в хату, ты мне эту царапинку перевяжешь. - И, шутливо взяв ее за руку, со смехом потащил к дому.
В ловких пальцах Марины быстро мелькал белый широкий бинт. Шальная пуля, разорвав выше локтя сукно, сорвала клочок кожи.
Пока Марина, кривя от жалости губы, быстро перевязывала рану, Андрей думал, как лучше подготовить ее к своему отъезду. Он понимал, что его отряду не сдержать напора белогвардейских полчищ и не сегодня, так завтра придется отступать. Зная, какие зверства чинят белые над женами красногвардейцев, Андрей сперва хотел взять Марину с собой. Но мысль о том, что им самим придется с боем пробиваться среди бродящих всюду банд, заставила его отказаться от этого намерения.
Оставалось одно - свезти Марину в какой–нибудь отдаленный хутор, где ее не знают. Но от такого решения не стало легче на сердце. Слишком известным он стал в последнее время со своей сотней, чтобы не бояться лютой мести кулаков и офицерских банд по отношению к своей семье.
Смотря на встревоженное лицо Марины, Андрей не находил сил сказать ей о предстоящем отступлении и решил отложить разговор до утра.
Остаток дня он провел дома, помогая Марине полоть огород.
Вечером неожиданно пришел Григорий Петрович. По встревоженному лицу отца, по его нахмуренным седым бровям Андрей понял, что отец откуда–то узнал об отступлении отряда.
Оба они, выйдя во двор, долго молчали. Григорий Петрович начал первый:
- Отступаешь, большевистский атаман?
- А вы отколь знаете?
- Чего там - отколь? Вся станица гудом гудит! Вот–вот генерал Покровский здесь будет. Вам что? Сели на коней, да и умелись подальше, а отцам за вас головы в петли совать придется.
- Садитесь и вы на коней. Вместе отступать веселей будет.
- Ты мне шутки не шуткуй! Нам за вас, может, жизни решаться придется, а ты насмешки строишь, хаханьки тебе. Куда Маринку–то денешь?
Андрей поник головой:
- Не удумаю, батя, куда и деть. С собой взять боязно и здесь оставить нельзя…
- С собой, с собой! Ночью, слышь, восстание казаки хотят делать. Самим–то вам хоть бы живым вырваться.
- Ну, пока мой отряд в станице… восстания не будет! - задорно тряхнул головой Андрей.
Григорий Петрович исподлобья наблюдал за сыном:
- Марину–то, говорю, к ее деду на хутор отвезти надо.
Андрей посветлел:
- Вот и я думаю так, да кто повезет?
- Сам отвезу. В Уманскую за товарами поеду, ее под сено спрячу и отвезу. Так отступать решился?
- Сами видите - здесь не удержаться.
- Может, остались бы?
Андрей насторожился:
- Это, то есть, как?
- Да так. Куда поедете? Везде станицы на советскую власть подымаются. Выехал бы со своим отрядом генералу навстречу, вот прощение и заслужил бы, а то, глядишь, и в офицеры бы произвели.
Андрей ожег отца гневным взглядом:
- Это что же… вас Бут и Богомолов научили? Эх, батя, батя! Всю жизнь мы с вами на этих пауков работали. Ненавидеть их надо! Враги они заклятые наши, а вы к ним за советами бегаете, ровно дитя малое к матери.
Григорий Петрович насупился:
- Не такой я для тебя, Андрей, жизни желал…
- Ничего, батя, вернемся, мы жизнь эту по–своему заседлаем.
- Вернетесь? Эх, сынок, на погибель идешь! Против своих…
- Мои со мной идут.
Григорий Петрович направился к выходу:
- Нету власти моей тебя не пустить. Стар я стал, болен. Но и благословения родительского тебе не даю… А за Маринкой сам заеду… как только Василь с конями с Брюховецкой вернется.
После ухода отца Марина, чувствуя, что от нее что–то скрывают, тщетно старалась узнать от Андрея правду. Но тот отмалчивался.
… Прошла полная тревоги последняя ночь. Наутро жители станицы были разбужены далекими орудийными выстрелами. Андрей наскоро оделся и выбежал во двор.
Марина, выведя жеребца из конюшни, привязала его к дереву и старалась накинуть на него тяжелое завьюченное седло. Жеребец, перебирая ногами, злобно скалил зубы.
Андрей подошел сзади, обнял ее, взял у нее из рук седло. Быстро покончив с седловкой, он повернулся к Марине. Ее глаза были полны слез.
- Отступать будете? - чуть слышно спросила она, и ее побелевшие губы задрожали.
Андрей видел, какие она делает усилия, чтобы не разрыдаться. У него самого ком тяжелый стоял в горле. Он молча кивнул головой.
Марина схватила его за рукав:
- Возьми и меня! Не оставляй здесь… Ведь замучают они твою Маринку!
Она умоляюще потянулась к нему, обхватила его шею руками. Но Андрей уже овладел собой:
- Ты пойми, Марина: если я тебя возьму, то и все мои хлопцы захотят забрать семьи. А ведь с обозом нам никак не пробиться, и весь наш отряд порубят…
С нежностью гладил он ее густые волосы:
- Ничего, Маринка! Мы вернемся… Скоро вернемся, а пока батько отвезет тебя к деду на хутор.
Марина, наконец, оторвалась от Андрея.
Езжай! Тебя, должно, ждут, а я… - она тщетно попыталась улыбнуться, - я тебя в дорогу готовить буду…
Из хаты в хату, из хутора в хутор, извиваясь ядовитыми змеями, поползли слухи: "большевики уходят… Забранное у населения оружие и станичную казну с собой увозят…"
Опять собираются в кучки возле стариков казаки. И опять посредине групп оживленно жестикулирует рыжий Волобуй, мягко воркует Сушенко и слышится хриплый бас Семена Лукича…
Ночью, когда остророгий месяц тайком крался между гребнями облаков, отряд Максима Сизона, разместившийся на полусотне подвод, медленно переезжал греблю, направляясь на Брюховецкий шлях.
Впереди мягко катились по пыльной дороге три тачанки. В первой из них в лохматой бурке сидел Сергеев рядом с Максимом. Между ними притаился выкрашенный в зеленую краску тупорылый пулемет. С боков и впереди отряда скакали дозорные.
Андрей, дав один взвод для охранения, ехал с сотней сзади.
Отъехав версты две от скрывшейся в темноте станицы, он обернулся назад, потом положил руку на гриву идущей рядом кобылы Колонка и с горечью в голосе проговорил:
- Эх, Игнат! Довелось нам ночью, как ворам, от родных куреней бежать…
Колонок, насупясь, молчал.
Всю ночь отряд настороженно двигался по Брюховецкому шляху. Утром, когда первые подводы втянулись в станичные улицы, Андрей, отозвав дозоры, повернулся в седле.
Сзади него, сутулясь, на высоком сером коне ехал командир первого взвода Лука Чеснок.
- Сотня! - Казаки, выравнивая поводья, насторожились. - Стройся по–о–о шести!
Чеснок, осаживая коня, очутился между двумя первыми звеньями. Сдвинув на лоб кубанку и откидываясь в седле, он запел:
Не так слава, не так слава.
Як той поговир,
Що зайиздив казак з Сичи
До вдови у двир.
Три сотни голосов подхватили:
Вечеряли у свитлици,
Мед–вино пили,
И в кимиати на кровати
Спочивать лягли…
… Днем командир 1‑го Интернационального полка хорунжий Ольшанский собрал митинг. На митинге постановили влить отряд Максима Сизона в пехотный полк. Помощником командира полка выбрали Сизона. Ночевали в Брюховецкой. Утром Андрей и Иван Дергач прощались со своими товарищами.
К Андрею подошел Ольшанский:
- Товарищ Семенной, может, останешься с нами?
Андрей удивленно посмотрел на Ольшанского:
- А что мне делать у вас? Конная разведка у тебя есть. Нет, я лучше на Екатеринодар двину, - может, к какой–нибудь конной части пристану.
Сергеев положил на плечо Андрею руку и проговорил взволнованно:
- Ступай, Андрей! Да помни, что ты мне обещал.
Андрей посмотрел ему в глаза:
- Я, товарищ Сергеев, вступил на широкий ленинский шлях и пойду по нем до конца. На кривые тропки меня никому не столкнуть…
На другое утро сотня Андрея выступила из Брюховецкой. Отдохнув за ночь, кони шли широким шагом. Яркие лучи встающего солнца сверкали тысячами огней в капельках выпавшей за ночь росы.
Впереди сотни плясал на тонких точеных ногах жеребец Андрея. Андрей, хмурясь, сдерживал его, а позади замирали напутственные крики провожающих.
Глава XII
Глухие раскаты орудийных выстрелов к ночи смолкли. Казалось, станица заснула. На опустевших после ухода отряда улицах и площади еще остались следы недавнего присутствия сотен людей и лошадей. В густой пыли валялись окурки, клочки сена, конский навоз. Было тихо. Какие–то трусливые тени жались к стенам хат, бесшумно скользя вдоль заборов и внезапно исчезая.
Плотно притворенные ставни, из–за которых не прорывалась даже самая слабая полоска света, придавали хатам запустелый, нежилой вид.
В большом новом доме Сушенко окна наглухо занавешены одеялами. Сидящие в столовой люди разговаривают шепотом, словно на столе стоит не закуска, а гроб с покойником.
Семен Лукич, наклоняясь к Буту, что–то шепнул ему на ухо. Тот, двинув стулом, поднялся. Недовольно посмотрев на Богомолова и отца Алексея, споривших на другом конце стола, он налил себе в стакан мутной самогонки.
- Господа! А не пойти ли нам в станичное правление? Может, они не все оружие успели вывезти.
Волобуй вытащил серебряные массивные часы:
- Уже два часа прошло, как они убрались. Может, в самом деле глянем?
Сушенко насмешливо посмотрел на Бута:
- А чего там глядеть–то? Все одно они твою двустволку, Павел Васильевич, увезли.
Отец Алексей вмешался в разговор:
- Я так полагаю, что идти туда сейчас незачем. Пока подойдут наши, нам надо связаться с есаулом Лещом и дать ему знать, что станица свободна.
- Вот это дело, станичники! - Бут довольно расправил бороду. - Но кто поедет искать Леща?
Блуждать ночью в камышах, разыскивая банду Леща, никому не хотелось, и все молчали.
Игнат Сушенко не вытерпел. Ему ли не знать, где находится Лещ? Кто, как не он, извещал Леща всякий раз, когда сотня Андрея выезжала из станицы на поиски его банды? Игнат поднялся с дивана и, подойдя к столу, уверенно проговорил:
- Я поеду. Я знаю, где его сыскать.
Семен Лукич восторженно забасил:
- Ну и молодец у тебя сын, Петр Герасимович!
Старик Сушенко довольно усмехнулся и, недоверчиво покосившись на Игната, потянулся за бутылкой.
- А откуда ты знаешь, где он сейчас мыкается?
- Уж знаю, - упрямо сказал Игнат.
Все обрадованно переглянулись…
Есаул Лещ был сыном богатого хуторянина. После выбора станичного ревкома он, собрав десяток офицеров и казаков, ушел с ними в плавни. Вскоре к нему стали стекаться те, кто имел основание бояться большевиков. Отряд есаула вырос до сотни сабель и доставлял немало хлопот конной сотне Андрея своими внезапными налетами.
Страшную славу стяжал себе за это время есаул Лещ. Везде, где ни появлялась его банда, она жестоко расправлялась с семьями красногвардейцев, не щадя ни женщин, ни детей.
Через полчаса Игнат, осторожно выглянув за ворота, вывел в поводу оседланного коня. Было тихо. У гребли встревоженно крякнула проснувшаяся не вовремя утка. Прислушиваясь, Игнат постоял минуту в раздумье, затем вскочил в седло и пустил коня галопом. Четкий топот лошади вскоре потонул в захлебывающемся собачьем лае…
Есаул Лещ, прослышав о готовящемся отступлении красного отряда, целую ночь метался со своей бандой вокруг станицы, но не решался в нее войти.
Ночь была темная, и идти на риск Лещ не хотел: он опасался ловушки со стороны Андрея. Под утро, получив извещение от Игната Сушенко, Лещ вывел свою банду к железнодорожной станции. На путях стоял воинский эшелон. Впереди состава были прицеплены два классных вагона, а на площадках темнели орудия с наведенными в степь и на станицу дулами.
Есаул поднял к глазам бинокль. Часовой, стоящий на одной из площадок, повернулся к нему лицом, и есаул явственно разглядел на зеленой фуражке часового красную звезду. Злобно выругавшись, он повернул назад, уводя свой отряд в плавни.
Марина, проводив Андрея, остаток ночи потратила на сборы к отъезду. Под утро, обессиленная, она свалилась на кровать и крепко заснула.
Приснилось ей, будто красногвардейский отряд окружили белые, а ее Андрей, весь в крови, яростно отбивается сразу от нескольких человек. Кругом слышны крики и ружейная стрельба.
Марина, широко открыв глаза, села на кровати. На полу пестрый котенок играл солнечным лучом.
С улицы доносились частые удары палки о забор.
- Эй, хозяйка!
"Кадеты пришли за мной", - с ужасом подумала Марина, заметавшись по комнате. В углу стоял карабин Андрея, оставленный им для отца. Схватив его, она бросилась к окну.
На улице возле калитки стояли два парня в зеленых гимнастерках без погон. У обоих на фуражках были большие красные звезды. Третий, в кожанке, надетой внакидку, стоял в стороне. Радостно вскрикнув, Марина положила карабин на стол и выбежала во двор.
- Эй, тетка, продай жерделов!
Марина приветливо улыбнулась, подойдя к калитке:
- Откуда вы взялись, ведь наши уже отступили.
- Кто это - ваши? - настороженно спросил третий, в кожанке.
Марина подняла голову. Прямо на нее внимательно смотрели большие карие глаза. Сбившаяся на затылок фуражка обнажала сильно посеребренные виски.
- Кто это - ваши? - повторил он, шагнув ближе к забору.
Марина, сбиваясь от смущения и еще не прошедшего испуга, стала рассказывать про отступление отряда, про Андрея и про то, как, заслышав стук, она подумала, что это белые пришли за нею…
Ее слушали, не перебивая… Человек в кожанке по взволнованному, еще таящему следы испуга лицу Марины и по ее горячим торопливым словам убедился, что она говорит правду, и улыбнулся, потом лицо его стало серьезным:
- Что ж ты теперь делать думаешь? Ведь сегодня к ночи здесь белые будут.
Марина грустно проговорила:
- На хутор ехать придется, пока наши придут… Не взяли меня с собой - побоялись, что сами не пробьются.
- А что ты в отряде делала бы? Кашу, что ли, варила бы?
Марина обиделась:
- Сестрой была бы. Я перевязывать умею.
Командир задумался.
- Слушай, товарищ. Я командир прибывшего на вашу станцию отряда одиннадцатой армии. К вечеру мы уезжаем. - Он взял Марину за руку. - Едем с нами, нам как раз сестра милосердия нужна. - Голос его опять стал строгим. - Так, говоришь, перевязывать умеешь?
- Умею, - обрадованно прошептала Марина.
- Вот и хорошо. Ну, решай, поедешь с нами?
Оба красноармейца заговорили, перебивая друг друга:
- Едем, чего там думать!
- Кадеты на хуторе разыщут тебя - пропадешь!
- Ну, вот видишь, и команда просит, - засмеялся командир.
- Плохо без сестры–то, товарищ Кочергин, - смущенно оправдывались красноармейцы.
Марина нерешительно поглядела на дом, на огород, на его ровные зеленые грядки, на молодой сад, где уже наливались под тонкой краснеющей кожицей первые яблоки.
Сколько труда она положила здесь, а вот теперь все это надо надолго, а быть может, и навсегда бросить.
Все трое молча смотрели на Марину. И когда она снова повернулась к ним, лицо ее было спокойным и решительным.
- Пойду, товарищ командир! А за этим, - она рукой указала на огород и сад, - наряжай подводы. - И улыбаясь, посмотрела в глаза командиру.
Через два часа Марина была уже на станции. Пока она устраивалась в маленьком купе санитарного вагона, пришедшие с ней красноармейцы подробно рассказывали улыбающемуся старику врачу о том, как они ходили с командиром в станицу и нашли сестру милосердия.
К вечеру эшелон двинулся по направлению к Екатеринодару. Марина, в зеленой телогрейке с белой повязкой на рукаве, стояла на подножке классного вагона.
Высоко над степью маячил одинокий коршун, зорко высматривая неосторожного суслика. А за поворотом в голубом мареве скрывалась окруженная зеленью садов родная станица.
Орудийные выстрелы, смолкнув к ночи, днем опять загудели в стороне от станицы.