Григорий Петрович, в пахнувшей нафталином черкеске с погонами урядника и обеими медалями, расчесывал перед осколком зеркала бороду, собираясь идти на площадь смотреть генерала и его войско.
Василиса Николаевна, с тревогой наблюдая за мужем, подошла сзади и поправила складки черкески, ворчливо проговорила:
- Не ходи, Петрович, и чего там тебе делать–то… еще убьют, чего доброго.
- Не бреши, чего не след. Генерал да чтобы разбоем заниматься стал! - Поправив на поясе кинжал и перекрестясь, он торопливо вышел из хаты. Во дворе он еще раз перекрестился и решительно отворил калитку.
От гребли на галопе показался отряд всадников.
Впереди отряда в белой папахе скакал командир.
Григорий Петрович, прикрываясь от солнца ладонью, с любопытством наблюдал за быстро приближающимся отрядом.
- Эй, урядник!
Есаул Лещ, сдерживая разгоряченного коня, хотел что–то спросить, но, узнав Григория Петровича, радостно воскликнул:
- А, вот где попался, старый пес! - И, наезжая конем на перепуганного старика, стал хлестать его плетью по лицу. И когда Григорий Петрович, обливаясь кровью, упал под ноги его коня, есаул вытащил наган и, не целясь, выстрелил в голову старика и помчался по улице. За ним, вздымая тучу пыли, помчался его отряд.
Над притихшей станицей понеслись торжествующие перезвоны колоколов. Это станичное кулачье пасхальным звоном встречало головной отряд генерала Покровского.
Не успел смолкнуть колокольный звон, как в станице началась свирепая расправа над семьями ушедших членов ревкома и красногвардейцев.
Миля, сбегав с сестренкой посмотреть на вступающую в станицу конницу, спешила домой. Подойдя к воротам, она услышала чей–то отчаянный вопль. На крыльце появилось трое казаков. Один из них тянул за волосы Гриниху, а двое других били ее плетьми.
Около своей калитки за расправой над Гринихой с удовольствием наблюдала тетка Горпина, муж которой был в банде есаула Леща. Когда казаки поравнялись с ней, она с торжествующей улыбкой подошла вплотную к Гринихе и, со злостью плюнув в ее окровавленное лицо, стала что–то шептать казакам. Один из них, урядник, недоверчиво переспросил:
- Пулеметчиком, говоришь, был?
- Вот тебе Христос, правду говорю! - закрестилась Горпина.
… Федор Бровченко только что собирался садовым варом смазать изуродованную ветром молодую яблоню: держа в руке маленькое ведерко, он сосредоточенно осматривал поврежденное место.
Во дворе послышался испуганный голос жены. Выйдя из–за конюшни, он увидел двух пожилых казаков с погонами на черкесках.
- Федор Бровченко ты?
- Я, - неуверенно проговорил он, внимательно вглядываясь в казаков.
- Так это ты, сукин сын, у большевиков пулеметчиком служил?!
Урядник, быстро сорван с плеча винтовку, шагнул к Федору.
Тот, бледнея, опустил голову. Урядник обернулся к другому казаку:
- А ну, Степан! Дай ему.
Подойдя к Федору, Степан наотмашь ударил его кулаком в ухо.
Федор, со стоном выпустив ведро, закрыл лицо руками:
- Так я ж, товарищ, сам ушел с отряда…
Урядник зло скривил губы: -
- Дай ему, Степан, еще за товарища!
Через несколько минут избитого кулаками и прикладами Бровченко вели через двор на улицу. Глаза его недвижно смотрели куда–то вдаль, а ноги, то и дело подгибаясь, волочились по земле.
Жена Бровченко, с растрепанными волосами, ползла следом, с диким воплем цепляясь за пыльные сапоги урядника. Тот, не глядя, наотмашь полоснул ее плетью по лицу.
Ночью штаб дивизии Покровского, миновав Каневскую, выехал на Брюховецкий шлях. В станице осталась одна сотня и отряд есаула Леща. Соединясь с дивизией Покровского, Лещ получил приказ: из оставшихся в станице казаков сформировать конные сотни для нового полка, командиром которого он был назначен.
Утром в балке, за греблей, расстреляли девять ушедших из отряда красногвардейцев.
Полевой суд в составе есаула Леща, хорунжего Суслыкина и вновь выбранного атамана - хорунжего Черника заседал во дворе станичного правления. В тот же день был вынесен смертный приговор женам и родным членов ревкома и красногвардейских командиров.
На первом месте в списке был пойманный казак, один из членов ревкома, на последнем - Аграфена Гринь, приговоренная к смерти за то, что ее дочь ушла к красным, а также и за Андрея - ее зятя.
Наскоро сколоченная виселица была поставлена около Церковной ограды.
Наступил день казни. С утра конные нарочные сгоняли народ на площадь. Невдалеке от церковной ограды за вынесенным из правления столом расположился суд. Сбоку с крестом в руках поместился поп Алексей, что–то шепчущий сидящему рядом есаулу.
Члена ревкома вешали первым. Когда веревочная петля коснулась его шеи, он как бы очнулся от того оцепенения, в котором подходил к месту казни. Силясь развязать стянутые веревкой руки, он ударил ногой в живот конвоира.
На него набросились сразу пять казаков, и через минуту он уже бился в петле.
Отец Алексей, прервав разговор с атаманом, нехотя поднялся из–за стола, торжественно поплыл к группе осужденных. Атаман нагнулся к Лещу:
- Ты меня, есаул, не обидь, отсюда прямо ко мне иди обедать, ждать буду.
Лещ утвердительно кивнул головой. Атаман, выпрямляясь, скучающим взглядом окинул толпу. К столу быстро подошел весь красный от гнева отец Алексей. Тяжело опускаясь на пододвинутый атаманом стул и оправляя рясу негодующе прошипел:
- Вот мерзавцы! От святого креста морды воротят. Только две бабы поцеловали.
… Гриниху казнили последней. Когда ее грузное тело повисло в воздухе, истертая веревка лопнула, и старуха тяжело грохнулась на землю.
Вскочив на ноги, она с перекошенным от ужаса лицом кинулась в толпу. Бабы и казаки, крестясь, в страхе расступались перед ней, давая дорогу. Выбравшись из толпы Гриниха опрометью бросилась бежать по площади.
Первым опомнился атаман:
- Поймать ее!
Конвоиры, толпясь и переругиваясь, бросились в погоню. Догнали Гриниху уже около дома и, избив плетьми снова повели на площадь.
Вырываясь из рук конвоиров, она выкрикивала в притихшую толпу:
- Казаки, казаки! Чего же вы смотрите? Бейте их, бандитов проклятых!
Толпа колыхнулась, плотнее пододвинулась к месту казни. Послышались негодующие голоса:
- Отпустите бабу!
- И так довольно народу перевешали!
Когда Гриниху подтащили к виселице, оказалось, что нет запасной веревки.
Есаул Лещ взял атамана за рукав чекменя:
- Слушай, Семен Лукич! Может, того… заменим ей шомполами. К тому же, родственница она мне…
Атаман равнодушно пожал плечами:
- Хозяин станицы ты - поступай, как знаешь.
Есаул, крутнув пальцами рыжий ус, тяжело поднялся со стула.
- Господа казаки! - кашлянув, он подождал, пока утихал шум. - Военно–полевой суд в лице, - он важно ткнул себя пальцем в грудь, - есаула Леща, атамана вашей станицы Черника и хорунжего Суслыкина постановляет, - атаман и хорунжий встали, - смертную казнь Аграфене Гринь, ввиду ее малых детей, заменить сотней ударов шомполами…
После казни расходились молча, боясь встретиться взглядами друг с другом. Полуденный зной опал. Подувший с лиманов свежий ветер закрутил пыль и, взбив ее столбом, унес с опустелой площади.
Глава XIII
Максим медленно прохаживался с Сергеевым по давно не метенному перрону в ожидании начальника конной разведки, посланной им в Тимашевку. Ольшанский со стариком в красной фуражке пошел осматривать только что прицепленный паровоз.
По проселочной дороге, вьющейся вдоль насыпи, закружилась пыль.
Максим остановился, вынул бинокль:
- Разведка, Дмитрий Мироныч.
И передав бинокль Сергееву, повернулся к эшелону:
- По–о–о-о-лк! По ваго–о–о-нам!
- По ва–а–а-агона–а–ам! - пропели батальонные и ротные командиры.
Бойцы, толпясь, заспешили садиться.
Со станции, придерживая рукой шашку, бежал к Максиму высокий худой парень в синей черкеске.
- Беда, Максим! В Тимашевке конные части кадетов!..
Максим с грустью сказал:
- Обошли, гады! Не иначе, как драться придется, а патронов всего по семь на человека.
Подошел Ольшанский:
- Ну, паровоз готов! Можно ехать.
- Некуда ехать. Тимашевка занята.
Ольшанский протяжно свистнул.
Что ж делать теперь будем?
Надо высадиться и идти на Кореновскую через Выселки, в обход кадетам, - уверенно проговорил Сергеев.
Ольшанский тоскливо посмотрел на голую степь:
- Что ж… Пожалуй, Сергеев прав.
Сдвинув кубанку, Он вытер рукавом потный лоб. Максим утвердительно кивнул голевой.
- Собери–ка, Ольшанский, командиров, обсудим. Ольшанский шагнул к краю перрона и крикнул:
- Батальонные, ротные и взводные командиры, ко мне! Через час полк шел походной колонной по дороге к Кореновской. На железнодорожной насыпи остался взорванный паровоз…
К Выселкам подошли на другой день.
Когда в голубой дали показались белые хаты, разведка донесла, что в садах за станицей залегли цепи белых.
Полк сгрудился возле обозных повозок. Бойцы хмуро слушали влезшего на пулеметную тачанку Ольшанского.
- Товарищи! Назад хода нет! Брюховецкая уже занята кадетами. Тимашевка и Роговская тоже. Единственный путь к своим - на Екатеринодар - также отрезан.
Из толпы послышались взволнованные выкрики:
- Завели нас в капкан!
- К кадетам переметнулись!
- Измена!
На тачанку влез Максим:
- Товарищи! Да замолчите, бисовы хлопцы! Что у меня: глотка луженая, что ли?..
Шум затих.
- Товарищи! Советская власть дала нам землю. Она дала нам, бесправным, человеческие права. Если на нашей Кубани снова сядут атаманы… они отберут у нас землю! А дети наши будут батраками у куркулей. У нас нет снарядов. У нас и патронов мало. Но мы штыками проложим себе путь!
Максим суровым взглядом окинул бойцов.
- Товарищи! Я вместе с вами батраковал по хуторам.
Мы вместе мечтали… о земле. Вспомните, как мы кохали ненависть к тем, кто гноил нас в окопах. Вот они перед нами, наши враги! Не пощады просить у них… Уничтожать их надо!.. Или они уничтожат нас!
Он выхватил наган.
- Большевики и сочувствующие! В цепь! За мною, в атаку марш!
И, легко спрыгнув с тачанки, побежал по направлению к станице. За ним побежали десятка четыре красноармейцев и казаков, на бегу рассыпаясь в цепь.
Полк двинулся шагом, но бегущая впереди кучка людей увлекла его вперед. Почти не сгибаясь под усиливающимся пулеметным дождем, разъяренным потоком стремительно понеслись к садам батальоны.
Белые не выдержали. В страхе перед грозно накатывающейся на них лавиной людей они поспешно бросили пулеметы и врассыпную побежали к станице…
Путь на Кореновскую был свободен.
Полуденное солнце палило землю нестерпимым жаром. Едкая пыль затрудняла дыхание. Красноармейцы, держа винтовки как попало, еле брели группами и в одиночку. Сзади длинной вереницей растянулся обоз.
Собрав людей, Максим сделал привал. Измученные длинной дорогой, разморенные жарой, красноармейцы, отойдя немного в сторону, падали на горячую землю и сейчас же засыпали.
К Максиму подскакала разведка.
- Товарищ Сизон, Кореновская свободна от противника.
- Спасибо, хлопцы!
Езжайте к обозу коней кормить.
Хорошо знал Максим начальника разведки, казака соседней станицы - Федора Ступню. Вместе батрачили они у Подлипного, а затем на мельнице у Бута. Знал Максим, что не подведет Федька, но все же, достав бинокль, стал зорко шарить по окраине виднеющейся вдали станицы…
Дневная жара стала спадать. Улеглась едкая дорожная пыль. Подняв людей и рассыпав их густыми цепями, Ольшанский с Максимом повели полк к Кореновской. Рядом с ними на левом фланге шагал Сергеев. Красноармейцы, повеселев после отдыха, перекидывались шутками. То и дело изрывался громкий смех.
Сзади, со стороны идущего по дороге обоза, вдруг послышались беспорядочные ружейные выстрелы. Максим с удивлением обернулся. Обозники, нахлестывая лошадей, сворачивали с дороги и мчались в степь. На невысоком холме, по ту сторону дороги, маячили десятка полтора всадников. Максим повернулся к Сергееву:
- Плохие дела! Это разъезд Покровского. Опять отрезать могут.
Максим хотел было броситься наводить порядок среди обозников, но увидев, что Ольшанский уже возится около пулемета, успокоился и снова пошел с Сергеевым впереди первой цепи. Вскоре до них донесся дробный стук пулемета. Перескакивая дорожную канаву, справа развертывалась конная разведка полка.
Сергеев посмотрел на Максима:
- Что ж, по–твоему, делать?
Максим с минуту молчал, потом проговорил решительно:
- Идти на Екатеринодар, не останавливаясь на ночевку в станице. Иначе окружат.
- Ну что ж, давайте обсудим…
- И обсуждать тут нечего! - уже сердито буркнул Максим. И, увидев идущего к ним Ольшанского, пошел навстречу: - Товарищ Ольшанский! Задерживаться в станице на ночь нельзя. Подкормим лошадей, возьмем сена, да и двинем дальше, на Екатеринодар.
Ольшанский взглянул в сторону полка.
- А ты думаешь, что, когда люди дорвутся наконец до хорошего отдыха, они захотят опять ночью идти дальше?
Максим пристально посмотрел ему в глаза:
- А ты как считаешь - Покровский не захлопнет нас снова в мешок?
Ольшанский угрюмо проговорил:
- Отчего же не захлопнуть. Может, очень свободно.
А ночевка тут ни при чем. - И, шагнув к Максиму, взял его за воротник гимнастерки: - Думаешь… мне самому охота в генеральские лапы попасться?
Максим смутился:
- Да нет, я не про это.
- Ну, а если нет, то нечего и говорить. Идем вперед, а то мы между цепями путаемся…
Вскоре к ним присоединился и Сергеев. К удивлению Максима, он поддержал Ольшанского, говоря, что нельзя уходить из станицы, не забрав желающих влиться в полк.
На околице к ним подъехали квартирьеры, а с ними и Федор Ступня. Федор наклонился с седла к Максиму.
- Слышь, Максим, не ходи с ними! - показал он глазами на Ольшанского и Сергеева. - Тебя мои ребята просят к нам.
Максим засмеялся:
- Что, опять читать книгу заставите?
Федор смущенно почесал кончиком плети переносье:
- Мы уж того… и сундучок твой к себе перетащили. Сделай милость, поедем!
Федькин взвод поместился в двух просторных дворах на окраине станицы.
Когда Максим с Федькой вошли в хату, уже шипела на огромной сковороде яичница, поджаренная с куском свиной колбасы. Красноармейцы вскочили, смущенно пряча под стол бутылку самогона.
В зеленоватых глазах Максима забегали смешливые огоньки:
- Вы чего ж, хлопцы, горилку–то хороните? Я ж нe монах. По чарке с дороги выпить греха нет.
После ужина весь взвод собрался вокруг Максима.
Достав большую книгу, он осторожно провел ладонью по старому переплету, обтянутому голубым коленкором. На корешке слабо блеснули полустертые буквы: "Шарль де Костер. Легенда о Тиле Уленшпигеле".
Полгода тому назад вынес на базар ветеринарный врач целый ворох книг. Максима привлекла эта книга переплетом и необычным названием. Купив ее за последний рубль, он целыми ночами просиживал над пожелтевшими страницами.
Сейчас, читая ее бойцам, он видел, что и их так же, как и его, захватывает судьба свободолюбивого фламандца, что и у них жгучей ненавистью загораются глаза от волнующих, пламенных строк, рассказывающих о трагической участи целого народа, изнывавшего в тисках инквизиции и поработителей.
Читали до поздней ночи. Наконец поднялся Федор:
- Хоть и хорошо… а пора спать, хлопцы!
Ярко горят в темном высоком небе золотые звезды. Еле слышно шуршат за станицей длинные листья кукурузы. Тихо. Лишь изредка в скошенных кое–где хлебах перекликнутся перепела. Редкой цепью опоясали бойцы заградительной дежурной роты станицу. После знойного дня и долгого утомительного пути людей клонит ко сну.
Предательский сон смежает глаза. По сараям, по хатам, по сеновалам на свежем душистом сене спят крепким сном измученные изнурительным походом бойцы.
Максиму снится, будто он ведет конный полк на широкую площадь, где полыхает огромный костер. На костре молодая женщина. Уже пламя охватило ее израненные голые ноги. Уже дымятся длинные белокурые волосы. Вокруг костра выстроилась вооруженная алебардами и мушкетами стража, сам герцог Альба, окруженный пышной свитой, наблюдает за казнью.
Заполняющий площадь народ с удивлением смотрит на появившихся откуда–то странно одетых всадников. Отрывисто звучит команда Максима. Миг - и полк обезоруживает стражу.
Максим, зарубив шашкой герцога, бросается к костру, топчет его ногами. Огненные языки жадно лижут его руки, в лицо ударяет противный запах гари… Выстрелы, крики, нервный стук пулемета…
Максим широко раскрывает глаза. Над ним с перекошенным от испуга лицом наклонился Федор:
- Вставай, Максим! Кадеты станицу окружили!..
Максим ошалело вскочил с кровати. В распахнутое окно видно было пламя горящего рядом дома. Комната наполнялась едким дымом.
Максим никак не мог надеть сапог. Со злостью сорвав портянку, он сунул в голенище босую ногу и кинулся вслед за Федором к дверям. С улицы доносилась беспорядочная стрельба…
До самого утра на улицах, дворах и огородах шел неравный жестокий бой. Полураздетые красноармейцы яростно отбивались от конных сотен Покровского, падая под ударами кубанских шашек.
Максим, окруженный бойцами конного взвода, делал огромные усилия, чтобы собрать остатки полка. К штабу ему так и не удалось пробиться. Издали видел он, как в объятом пламенем доме отстреливались Ольшанский и Сергеев с кучкой красноармейцев.
Лишь под утро, когда густой туман, смешиваясь с черным дымом пожара, окутал станицу, Максиму с группой бойцов удалось прорваться из станицы и уйти в камыши.
Глава XIV
Оврагами, зарослями камыша, вдоль илистых берегов степных речушек, иногда по пояс в гнилой болотной воде, пробирался Максим со своим отрядом к Екатеринодару.
Ночами, когда конный взвод Федьки Ступни ездил на хутора за зерном для коней и хлебом для бойцов, весь отряд лежал где–нибудь на дне заросшего кустарником Оврага, боясь разводить костер. Иногда раздавался цокот подков и приглушенный говор белого разъезда - тогда бойцы, затаив дыхание, прижимались к земле…
Через две недели отряд входил в город. Екатеринодарцы с удивлением смотрели на толпу вооруженных оборванцев с распухшими от комариных укусов лицами. За этим странным отрядом ехали всадники с красными лентами на лохматых папахах…
В крайкоме партии Максима увидел председатель ЦИК Северо - Кавказской республики Рубин. Узнав, что Максим привел из Каневской отряд, он позвал его к себе в гостиницу.
Во время рассказа Максима Рубин задумчиво барабанил тонкими, длинными пальцами по лежащей перед ним книге. Его бритое, худощавое лицо было спокойно, а умные карие глаза внимательно разглядывали Максима.
Максим закончил.
- Так ты говоришь, что отряд Семенного раньше вас ушел из Брюховецкой? - Рубин встал и, сделав несколько шагов, остановился против Максима. - А ты уверен в том, что он не увел свою сотню к белым?
Максим возмущенно вскочил.