Широкоизвестные произведения советских писателей А. Серафимовича и Л. Соболева о гражданской войне и моряках Военно-Морского Флота нашей Родины.
Содержание:
ВЕЛИЧИЕ ПРАВДЫ - Слово о Серафимовиче и Соболеве 1
Александр Серафимович - ЖЕЛЕЗНЫЙ ПОТОК - Роман 6
Леонид Соболев - МОРСКАЯ ДУША - Рассказы 38
Леонид Соболев - ЗЕЛЕНЫЙ ЛУЧ - Повесть 114
Комментарии 154
Примечания 156
Александр Серафимович
ЖЕЛЕЗНЫЙ ПОТОК
Роман
Леонид Соболев
МОРСКАЯ ДУША
Рассказы
ЗЕЛЕНЫЙ ЛУЧ
Повесть
ВЕЛИЧИЕ ПРАВДЫ
Слово о Серафимовиче и Соболеве
Общественное мнение уже давно признало "Железный поток" А. С. Серафимовича и "Зеленый луч" и "Морская душа" А. С. Соболева классическими произведениями советской художественной прозы. Наряду с превосходной, образцовой формой эти произведения проникнуты оптимизмом, верой в человека, преклонением перед его мужеством, героизмом и великой любовью к Родине. Произведения, созданные этими писателями, являются памятниками высокого человеческого духа.
"Железный поток" выдержал полувековую проверку временем, "Зеленый луч" и "Морская душа" - почти сорокалетнюю. Ничто в них не устарело. По-прежнему кипуче бурлит жизнь, перед глазами встают живые образы; ты любишь их, они сладостно пронзают тебя, показывают образец поведения, зовут к умножению поступков, освещенных светом подлинного гуманизма. Нельзя равнодушно, не впитывая каждое слово, читать эти прекрасные книги.
Что держит эти произведения на гребне времени, что дает им силу выдержать столь сложную проверку, не устареть, не уйти в небытие, не покрыться прахом забвения?
Прежде всего - правда. Правда о человеческом мужестве, страданиях, радостях; правда настоящей жизни, без прикрас и подделок, заставляющая в унисон с повествованием биться сердца читателей. К тому же эстетическое наслаждение доставляет само изложение - сурово-пленительное, предельно простое и ясное и всегда совершенно доходчивое до любого человека.
Позволю себе рассказать здесь о них обоих - моих современниках, писателях, с которыми пришлось делить общие заботы, печали и радости. С чувством глубокого уважения, признательности и благодарности принимаюсь за свое краткое правдивое слово.
Скажу в первую очередь о Серафимовиче - этом великом певце революции, творце эпических произведений, нашем незабвенном радетеле и примерном учителе.
Александр Серафимович Серафимович по месту рождения относится к жителям Войска Донского, к земле, прославленной такими вольнолюбцами, народными вожаками, как Емельян Пугачев и Степан Разин. Сравнительно небольшая станица Нижне-Курмоярская была родиной будущего писателя-революционера. Когда началась русско-турецкая война за освобождение братьев-болгар от владычества Оттоманской Порты, Серафимовичу было четырнадцать лет, так что он был свидетелем того, как уходили на Балканы в 1877 году краснолампасные казаки, отважные, лихие. Отец Серафимовича служил казначеем кавалерийского казачьего полка. Умер он молодым, скоропостижно, когда Александр еще был гимназистом.
После смерти отца-кормильца наступила непреходящая бедность. Крохи к существованию зарабатывал и молодой Александр, учившийся в гимназии станицы Усть-Медведицкой, куда они перебрались из Нижне-Курмоярской.
Усть-Медведицкая, крупная по тому времени станица, расположена на крутом правобережье Дона. Широкое движение полноводной реки, песчаные берега, левобережная лесистая полоса с пернатой дичью и своеобразной красотой пленили юношу и оставили незабываемый след в его памяти. Сам Александр Серафимович считал, что лучшего и более спокойного места и не найти, и потому до последних лет жизни старался как можно дольше жить в станице, находил в ней отдых и вдохновение. Недаром родная станица писателя была переименована Советским правительством в город Серафимович.
Только благодаря слезно выхлопотанной матерью - Раисой Александровной - войсковой стипендии Александр Попов (подлинная фамилия Серафимовича) получил возможность продолжить образование. Он был принят на физико-математический факультет Петербургского университета. Многие студенты университета были революционно настроены, создавали кружки, в которых изучали "Капитал" Маркса, участвовали в революционном движении. Именно здесь начало складываться миросозерцание Серафимовича, он научился разбираться в жизни, принял теорию классовой борьбы.
В то время в Петербурге жил и активно действовал известный болгарский революционер-марксист Василь Коларов вместе со своей супругой, в девичестве Живковой. Серафимович вошел в кружок Коларова и в этом кружке сблизился и подружился с Александром Ульяновым - старшим братом Владимира Ильича Ленина.
Александр Ульянов, как известно, входил в группу молодежи, находившуюся под сильным влиянием марксизма, но понимавшую политическую борьбу в заговорщическо-террористическом духе. Покушение на Александра III, отца последнего царя России, потерпело неудачу. Александр Ульянов и его товарищи были казнены.
Серафимович глубоко переживал казнь Александра Ульянова, негодовал. Его протестующий голос и прокламации по поводу жестокой расправы над революционерами стали известны царской охранке, и будущего писателя выслали из Петербурга, не дав сдать университетский государственный экзамен. В далекой Мезени, за Полярным кругом, близ Ледовитого океана, Александр Серафимович, можно сказать, завершает свое революционное образование и успешно сдает экзамен на подлинного революционного борца.
Там, в далекой северной ссылке, Серафимовичу посчастливилось близко познакомиться с известным организатором стачки орехово-зуевских ткачей Петром Моисеенко. Моисеенко исключительно благотворно влиял на молодого Серафимовича, помогая постигать глубину учения Маркса. Ежедневное общение с ссыльными революционерами, участие в общем деле помогли Серафимовичу в окончательном выборе жизненного пути, заложили крепкий фундамент его мировоззрения.
Двадцати шести лет от роду Серафимович написал свой первый, ставший широкоизвестным рассказ "На льдине". Тяжелая жизнь рыбаков-поморов, драматическая коллизия были столь выпукло выписаны молодым литератором, что привлекли к его имени внимание читателей и прогрессивных писателей тогдашней России. В нем увидели яркий, самородный талант.
Успех рассказа "На льдине" заставил поверить в себя и самого автора, окрылил его.
После окончания ссылки, препровожденный в родную станицу под гласный надзор полиции, Александр Серафимович занялся репортерской работой, выступал в газетах Ростова, Мариуполя, Новочеркасска. Газетная "поденка" была необходима для хлеба насущного. Литературным творчеством он занимался, вырывая время у сна. Накопившиеся жизненные наблюдения легли в основу будущих произведений писателя. Именно о тех людях труда, с которыми ему приходилось тесно общаться во время своих разъездов по краю, писал он правдивые, честные рассказы, посылал их в столичные и московские журналы. Его заметили такие известные писатели-демократы, как Владимир Короленко, Глеб Успенский… Они высоко оценили творчество молодого писателя, помогли ему, и это дало возможность Александру Серафимовичу переехать в Москву, войти в содружество и с такими писателями, как Бунин, Леонид Андреев, Телешов, Скиталец. Сам Горький обратил на него внимание и буквально заставил сотрудничать в известных сборниках "Знание", представлявших в ту пору самое передовое в литературе. Лев Толстой следил за литературной работой Серафимовича и высоко оценил один из рассказов талантливого писателя - "Песни".
Серафимович вначале не был романистом. Он писал рассказы, очерки, революционные листовки и агитки. Все они отличались ясным, выразительным языком, понятным широким массам читателей. Возьмем хотя бы полный негодующего драматизма рассказ очевидца о том, как царские опричники из Семеновского полка расправлялись с восставшими рабочими Пресни. (Рассказ "На Пресне".) Несмотря на жестокую цензуру этот рассказ увидел свет и народ узнал правду о героической Пресне.
И вот в 1912 году появляется в печати первый роман писателя "Город в степи" - о строительстве железной дороги на юге. В романе с беспощадной суровостью раскрывается мерзкая роль буржуазных либералов, во всей наготе изображена капиталистическая эксплуатация трудового человека, в полный голос сказано, сколь велико значение организации рабочего класса.
Первую империалистическую войну Александр Серафимович справедливо воспринял как пролог к революции. Этому помогло то, что, будучи военным корреспондентом и лично бывая на фронтах, в блиндажах и землянках, среди солдатской массы, он понял империалистическую сущность войны, видел, какие потрясающие тяготы несет она народу, познал настроение рядового солдата. Свои наблюдения, подчас в завуалированной форме из-за цензурных рогаток, он доносил до читателя.
Октябрьскую революцию Серафимович принял без всяких сомнений и без малейших колебаний и сразу же пошел сотрудничать с большевиками. Он вступил в Коммунистическую партию, стал деятельным участником строительства нового мира. Агитатор, пропагандист, сотрудник первых Советов, редактор журналов, автор воззваний, пламенных листовок, военный корреспондент на фронтах гражданской войны - таким был писатель-большевик Серафимович. Все больше и больше становится он популярным, активно работающим писателем, принципиально отвергающим всякие модернистские ухищрения, твердо стоящим на позициях действенного социалистического реализма.
У Александра Серафимовича двое сыновей - старший Анатолий и младший Игорь. В стране идет гражданская война. Анатолий, верный своему гражданскому долгу, отправляется на фронт. Отец окрыляет его своими мудрыми наказами-письмами. В одном из боев Анатолий геройски погибает. Серафимович горестно переживает гибель любимого сына. Мария Ильинична Ульянова, сестра Владимира Ильича, с которой Александр Серафимович был близок по работе, утешает его в горе, рассказывает Владимиру Ильичу о трагедии, постигшей писателя. Владимир Ильич пишет Серафимовичу письмо, которое нельзя читать без волнения.
"Товарищу Серафимовичу
21/V. 1920.
Дорогой товарищ!
Сестра только что передала мне о страшном несчастье, которое на Вас обрушилось. Позвольте мне крепко, крепко пожать Вам руку и пожелать бодрости и твердости духа. Я крайне сожалею, что мне не удалось осуществить свое желание почаще видаться и поближе познакомиться с Вами. Но Ваши произведения и рассказы сестры внушили мне глубокую симпатию к Вам, и мне очень хочется сказать Вам, как нужна рабочим и всем нам Ваша работа и как необходима для Вас твердость теперь, чтобы перебороть тяжелое настроение и заставить себя вернуться к работе. Простите, что пишу наскоро. Еще раз крепко, крепко жму руку.
Ваш Ленин".
Ленинские слова глубоко тронули душу Серафимовича. Он держал в подрагивающих руках письмо Ленина, и вся жизнь встала перед ним. И прежде всего картины общения с сыном, его юношеская восторженность, проявившаяся в особенности в те дни, когда они были вместе в незабываемом пути по Кавказу, по дороге между Новороссийском и Туапсе. Встал в памяти горный плацдарм, весь его фон, вся его природа.
"Перед самой империалистической войной, - писал Александр Серафимович впоследствии в статье "Из истории "Железного потока"", - с сыном Анатолием шли мы по водоразделу Кавказского хребта. Громадой подымался он над морем, над степями, - здесь, у Новороссийска, было его начало.
Серые скалы, зубастые ущелья, а вдали под самым небом не то блестящие летние облака, не то ослепительные снеговые вершины…
…Слева, в недосягаемой глубине, толпились голубые стада лесистых предгорий, а за ними неохватимо уходили кубанские степи.
Мы стояли безмолвно на узком, метра в два, перешейке и не могли оторваться, точно карта мира раскрылась перед нами.
Потом опять пошли. Узенький перешеек остался позади. Пропали синие предгорья, пропали далекие кубанские степи. Пропала безмерная недвижная синева моря. Кругом опять скалы, рододендроны, чикары; хребет снова могуче раздвинул исполинские плечи".
Вспомнил: сын был тогда рядом. И обоих ошеломило это видение: серые скалы, нагнувшиеся над бездонными провалами, откуда мглисто всплывает рокот невидимого потока; белеющие снеговые маковки, и по ним синие тени - непроходимые леса, где жителями лишь зверь да птица. и подумал: все это, как чаша, требует от него, писателя, наполнения.
"Чем? - почти исступленно спрашивал себя писатель. - Какое содержание я волью в это незабываемое видение?"
Этот вопрос обращен к самому себе, к сердцу, наполненному горькой думой о погибшем сыне.
"Хожу ли по ободранным улицам, спотыкаюсь ли молча в сугробах под обвисшими трамвайными проводами или в непроходимом махорочном дыму сижу на собрании, - то и дело мне слух и зрение застилает: синеют горы, белеют снеговые маковки, и без конца и краю набегают зеленовато-сквозные валы, ослепительно заворачиваясь пеной".
- Вы думали об Анатолии, о сыне, о нем - молодом, впечатлительном. Ведь вы смотрели тогда в четыре глаза, видение Кавказа и моря воспринималось вами вместе, сообща, так ведь, Александр Серафимович?
Я спрашивал его об этом, стараясь проникнуть в его душевный мир, в источники вдохновения, в предысторию создания того великого произведения, которое получило название - эпопея "Железный поток".
- Да, думал о сыне. - Глаза его увлажнились.
- Наполнение грозного кавказского пейзажа Вы нашли позже?
- После встречи с таманцами, происшедшей случайно в Москве у моего друга украинца, коммуниста Сокирко, меня озарило. Я увидел тот человеческий материал, который должен наполнить удивительный пейзаж, виденный нами в "четыре глаза", и понял, что может быть памятью о сыне…
- И ответили Владимиру Ильичу тем, что перебороли тяжелое настроение и заставили себя вернуться к работе.
- Я не думал об этом, - после долгой паузы сказал Александр Серафимович, - но подсознательно, вероятно, да, пожалуй, определенно это было так. Я принялся за эпопею вскоре после ленинских строк, обращенных ко мне. Мария Ильинична говорила Владимиру Ильичу о моей работе, книга вышла в год смерти Ленина, он не успел ее прочитать, она чуть-чуть запоздала с изданием…
Разговор происходил на даче Серафимовича в Переделкине.
Мы сидели в его кабинете. Перед окном была уже разбита клумба, стены пахли свежей сосной, на столе и даже на полу лежали груды книг.
Серафимович начал писать "Железный поток" в начале 1921 года, а в 1924 году книга вышла из печати. Он работал над ней упорно, помногу раз переделывал отдельные куски. Писал, как говорит он сам, разбросанно. "Не так, чтоб с начала, с первой главы начал и до конца по порядку. Нет. Помню, прежде всего написал хвост, последнюю сцену митинга. Меня мучил этот конец - митинг. Стояла передо мной эта баба Горпина такой, какой она выросла. В заключительной сцене для меня сконцентрировался весь смысл вещи. Она, эта сцена, необыкновенно ярко горела у меня в мозгу".
Кстати о Горпине, в лице которой, по словам самого писателя, он сосредоточил основную идею перерождения под влиянием революции крестьянской бедняцкой массы. Серафимович называет этот тип собирательным, сделанным на материале, который был у него раньше, и для описания похода таманцев он внес его в ткань произведения.
Мы помним знаменитый самовар бабки Горпины и первый разговор с Алексеем Приходько, ординарцем Кожуха, любезным другом Анки, красивой целомудренной девушки.
"Як замуж мене за старика отдавалы, мамо и каже: от тоби самовар, береги его, як свой глаз; будешь помирать, щоб дитям твоим и внукам. Як Анку буду выдавать, ей отдам. А теперь усе бросилы, худобу усю бросилы. Що балшавики думають? И що буде Совитска власть роб и ты? Та нэхай ция власть подохне, як пропаде мий самовар!"
Это первый разговор, разговор, так сказать, несознательной крестьянки, для которой ее самовар дороже всего на свете.
И вот тот же самовар, "вплетенный в ткань" произведения, в сцене заключительного митинга, когда люди Таманского похода соединились с частями Красной гвардии. С повозки-трибуны митинга Горпина закричала: "Ратуйте, добрии людэ, ратуйте! Самовар у дома вкинулы. Як мени замуж выходить, мамо в приданое дала тай каже: "Береги ёго, як свет очей", а мы вкинулы. Та цур ему, нэхай пропадае! нэхай живе наша власть, наша ридна, бо усю жисть горбы гнулы та радости не зналы…".
В скупых, немногословных эпизодах писатель убедительно, в художественном образе, показывает, как и крестьянство приходило к революции, как изменялись и изменились люди, назвавшие Советскую власть своей властью.
Наша беседа затянулась. Интересуюсь тем, как писатель собирал материал для "Железного потока". Я работал тогда над книгой "Над Кубанью", и мне хотелось поподробнее познать мастерство маститого автора.
- Как все же получилось у Вас с самоваром? - спросил я.
- Э, батенька, вы все хотите знать, все доподлинно, как сапоги тачают… - Серафимович подмигнул мне. - Знаете, мне пришлось вновь поехать в описываемые места, чтобы освежить в памяти материал, детальней всмотреться в пейзаж, побеседовать с участниками похода, а их было достаточно. В станице (Александр Серафимович назвал либо Поповическую либо Полтавскую, точно не помню) остановился я на ночлег у пожилой пары. Вечерком мои хозяева согрели самовар и заварили чай вместе с какой-то пахучей травкой. Я обратил внимание на самовар. Он был "баташевской" продукции, с медалями, старательно начищенный, но почему-то измятый. Я спросил, где это так измяли такую отличную вещь. И вот хозяйка словоохотливо рассказала мне историю этого самовара. Оказывается, этот самый латунный самовар они прихватили в поход, и он сопутствовал им до самой Невинномысской. Ему, конечно, немало досталось, потому и погнули. "Маты у мене вмерла, а самовар доси как память". И старуха любовно погладила его горячий бок… От этого самовара и пошла, пожалуй, Горпина.