Таманская армия, как чуть позже была она названа и как проходила по армейским диспозициям, была сформирована из многих отрядов и групп, организованных в отдельных станицах как на Тамани, так и по линии побережных приазовских станиц вплоть до города Ейска. Белые, выйдя из Мечетинской и захватив Тихорецкую, достигли Екатеринодара и, таким образом, отрезали отряды от основных сил армии Кубано-Черноморской республики. Красногвардейские отряды оказались в окружении. Состояли они из иногородних, казачьей бедноты и пришлого с Украины народа, бежавшего от немецкой оккупации. Отряды имели своих вожаков, не подчинялись единому руководству, воевали по принципу обороны только своих станиц и вначале были действительно неорганизованны, самовольны. Сплотиться их заставила крайняя необходимость, смертельная опасность, нависшая над ними. Объединить, сорганизовать их было нелегко, для этого потребовалась воистину железная воля талантливого вожака. Таким по замыслу писателя вполне справедливо был назван подлинно эпический герой массы Кожух.
Писатель смело пошел на типизацию этого образа. В нем обобщен не только Епифан Ковтюх, но также смелый и стойкий матрос Матвеев, позже предательски расстрелянный авантюристом Сорокиным.
Кожух своей непреклонной волей заставил десятки тысяч людей - строевые части и беженцев, избрать единственный путь отхода, минуя Новороссийск, через Туапсе на Белореченскую. Жестокие слова "иттить надо, иттить и иттить", прямо-таки сомнамбулически повторяемые Кожухом, который поставил своей целью спасти массы от погрома и смерти, действительно произносились человеком небольшого роста, крепким, как кремень, с отлитым словно из темной меди замкнутым лицом, с полуутопленными серыми глазами и "ржавым" голосом. Именно в этом образе легко узнать Епифана Иовича Ковтюха - партизанского руководителя. Я знал Ковтюха и его двух братьев, они останавливались в Пятигорске на квартире у моего родного "дяди Саши" Первенцева и ушли в астраханские степи с моими двоюродными братьями Иваном и Николаем. У меня не было никакого внутреннего противоборства в отношении литературного перевоплощения Ковтюха в Кожуха. Это был верный писательский ход, необходимый и правомерный.
Что еще сказать о "Железном потоке"?
Превосходно откована булатная сталь этого эпического произведения. Полвека в непрерывном сражении - и ни одной выщерблины. Не каждой книге суждено выдержать столь суровое испытание временем, найти добрый отзвук в сердцах сменяющихся поколений, остаться вечно молодой, необходимой, вызывающей чувство доверия и любви к ее автору…
Александр Серафимович пришел к "Железному", будучи уже сложившимся профессиональным писателем.
Его произведения, как уже говорилось, были не только замечены, но и горячо одобрены Толстым и Горьким, Короленко и Успенским.
Зорко вглядывался Серафимович в глубины народной жизни, выбирал с мудрой последовательностью образы и характеры. В поисках прекрасного он внимательно вслушивался, вдумывался, запоминал, отбрасывал все лишнее. Мне приходилось неоднократно наблюдать его в беседе. Он наклонялся к тебе, сутулился, тяжелые кисти рук лежали на коленях, глаза чуткие, пристальные, пытливые, и только - на тебя, никуда больше. Казалось, он не просто слушал, но и читал твою душу, ощупывал, проверял, отыскивал то, что собеседник не мог полностью выразить словами. Сам говорил мало. Но - поразительное явление! - уходя от него, ты уносил ворох мыслей, огромный запас впечатлений. Ты досказывал за него, превращал его жесты, пожатие руки, прищур глаз, улыбку и даже дыхание в нечто вполне вещественное, осязаемое. И главное - ощущал надежное, ободряющее.
Он никогда не подавлял своим авторитетом, не позировал, не кичился, не торопился тебя спровадить. Иные объясняли это тем, что у него не было должностей, ему некуда, мол, спешить, его не ждали какие-либо важные служебные заседания… О нет, отнюдь не в этом дело! У него была величайшая из должностей на земле: он был Писатель и Человек. Навстречу ему распахивались сердца людей. Мог ли он написать "Железный поток", будучи самоуверенным, торопливым, надменным?..
Епифан Иович Ковтюх, человек героической и трагической судьбы, много и доверительно беседовал с Серафимовичем. Кроме первой встречи у Сокирко, когда они проговорили до утра, были еще свидания. Писатель пытливо изучал этого человека, его характер, волю, видел его в соломенном брыле и опорках во главе темпераментной, взбудораженной массы. Таким и только таким должен быть человек, сумевший взять в крепкие руки стихию, осилить ураган.
Серафимович не ограничился только беседами с Ковтюхом, он встречался с участниками похода, выпытывал их, разбирался в полученных сведениях с разных сторон, устраивал перекрестные "допросы", пользовался записками и дневниками. Но главное направление своего повествования он определял сам, и здесь у него была ясная цель - показать, как стихийная и подчас даже анархическая масса в конце концов подчиняется твердому большевистскому руководству, понимает свою роль и ответственность и из многочисленных ручейков превращается в железный, целеустремленный поток.
Как впоследствии и Фадеев в "Разгроме", Серафимович сумел отыскать героическое в поражении, подвести логически обоснованный победный итог, зиждущийся на доверии масс к партии, к ее организующей, несокрушимой воле.
Благотворно заразителен мужественный пример Серафимовича. Так, Всеволод Вишневский с присущей ему бойцовской страстью поразил ревнителей литературных канонов, назвав свою пьесу "Оптимистической трагедией". Ведь в его пьесе также действует поначалу нестойкая, полуанархическая матросская масса, позже прозревающая и делом доказывающая преданность революции.
"Товарищи! - произносит в "Железном потоке" здоровенный, плечистый матрос, весь увешанный ручными бомбами, двумя револьверами, патронташем, с хриповато-осипшим голосом, в котором и морской ветер, и соленый простор, и удаль, и пьянство, и беспутная жизнь. - Вот мы, матросы, революционеры, каемся, виноваты пред Кожухом и пред вами. Чинили мы ему всякий вред, когда он спасал народ, просто сказать пакостили ему, не помогали, критиковали, а теперь видим - неправильно поступали. От всех матросов, которые тут собрались, низко кланяемся товарищу Кожуху и говорим сердечно: "Виноваты, не серчай на нас"".
А ведь трудно доставалась писателю эта покаянная речь матроса на митинге, завершающем эпопею. Не сразу он подошел к ней. Пришлось подробно расспросить участников, как же повели себя в конце концов матросы, поняли или нет Кожуха, повинились ли перед громадой за свои ошибки, продиктованные даже не злым умыслом, а разудалой стихийной силой. Вспомните, так повела себя масса и у Вишневского, фактически следовавшего по стопам патриарха нашей советской литературы.
Еще раз обратим внимание на то, что писатель шел по линии наибольшего сопротивления, создавая образы действующих лиц. Мне и нашему постановочному коллективу, два года работавшему над экранизацией "Железного потока", стали ясными емкость и обширность разных характеров, обрисованных, казалось бы, скупыми строчками текста.
Подумайте, к примеру, над тем, сколь значительна такая символическая пара, как Степан и его жена в драматическом эпизоде гибели ребенка! Или - лирические Приходько и Анна. И нисколько не комична Горпина и ее муж, старый крестьянин, "здоровенный старина, насквозь проеденный дегтем, земляной чернотой, и руки, как копыта". А как трогательны его слова на митинге в конце перенесенных мучений, они открывают душу простых тружеников:
"- Побилы коняку, сдох!.. Все потеряв, що на возу, пропало. Ногами шли. Шлею зризав и ту покинув; самовар у бабы и вся худоба дома пропала, а я, як перед истинным, - и заревел стоеросовым голосом - Не жали-ю!.. нэхай, нэ жалко, нэхай!.. бо це наша хрестьянская власть. Без нэи мы дохлятина, як та падаль пид тыном, воняемо… - и заплакал скупыми слезами".
Каждый образ у Серафимовича продуман, скупо и вместе с тем емко обрисован, выражен действием, каждое слово хватает за душу, выражает глубокую мысль.
"Железный поток" - сгусток революционного оптимизма: его герои - идеал для подражания и самосовершенствования. Принципы, заложенные в этом замечательном произведении, и ныне действенны. Такие книги вселяют бодрость, пронзительную сыновью благодарность к подвигам дедов и отцов, желание быть лучше и отзывчивей, идти на любые испытания во имя великой цели.
* * *
Соболев писатель-маринист. Его творческая стихия - море. Люди, связанные с морем, его герои. Любовь писателя к морю началась еще в ранней юности и прошла через всю его жизнь.
Он родился вдали от морей и океанов, в Сибири, в том краю, где шумно вытекала из Байкала широкая и буйная Ангара. Но ведь и Байкал это тоже море - огромное, только пресноводное, и не случайно в детстве Байкал, как и Ангара, пленил впечатлительное сердце мальчика. Не раз предпринимал он путешествия по широким просторам загадочного озера, по его лесистым, девственным берегам.
Позже, уже будучи писателем, Леонид Сергеевич приезжал в родной Иркутск, бродил по его улицам, вспоминал свое детство. И не печалился, что исчезли кварталы, некогда застроенные домами с резными наличниками чисто кержацкого типа, что на их месте поднялись современные здания, что река, перепоясанная телом плотины, усмирена и дает в окрест, новым заводам, поселкам и селам, электрическую энергию, что на месте тайги возник город Ангарск, которого раньше не было и в помине. Не минул он родного Иркутска, когда перед своим семидесятилетием проследовал до Владивостока, чтобы сесть на судно, отправляющееся в героический Вьетнам. Он жадно всматривался в многочисленные скалы-островки Хайфона, видел мужество народа, боровшегося за свою свободу и независимость. В тамошнем приморском люде он узнавал тех, кто повторял подвиги его соотечественников моряков-героев с открытой морской душой.
Детство Леонида Сергеевича прошло в трудовой небогатой семье артиллерийского офицера, участника русско-турецкой войны 1877-78 годов. После окончания этой войны, принесшей освобождение братьям-болгарам, отец Сергей Филиппович вернулся из Болгарии и поселился в сибирском городе Иркутске. Здесь в 1898 году родился сын Леонид. Отставной капитан вернулся к своей профессии - в свое время он окончил Межевой (горный) корпус - и стал землеотводчиком на золотоносных приисках.
У Леонида Сергеевича были сестра Людмила и старший брат Александр, мечтавший о море и заразивший этой мечтой его самого. Попав в Петербургский Морской корпус, Александр буквально сманил Леонида пойти по пути, избранному им самим. Вначале Леонид учится в Третьем Александровском кадетском корпусе, затем - в Морском корпусе. Александр, окончив в 1913 году Морской корпус, уходит в заграничное плавание, потом, произведенный в мичманы из гардемаринов, назначается командиром орудийной башни линкора, приписанного к Кронштадту.
Это дало возможность Леониду, учившемуся в Петербурге, часто посещать Кронштадт, а во время отпусков и жить там вместе с братом.
Так крепость Кронштадт - морская база Балтийского флота - стала вторым местом после Иркутска, которая навсегда полюбилась молодому человеку.
Если мы ретроспективным взглядом окинем прошлое Кронштадта - этой славной морской крепости, ни разу за всю свою историю не сданную врагу, - то сможем назвать целую плеяду знаменитых моряков, воспитанных здесь. И среди них - председатель Центробалта П. Е. Дыбенко, матрос с линкора "Павел Первый", на котором нес службу и старший брат Соболева Александр Сергеевич.
Не могу не сказать и о своих личных впечатлениях от каждого посещения Кронштадта. Он навевает благоговейный трепет, вселяет в душу оптимистический настрой - еще сильнее познаешь величие нашей морской державы.
В Кронштадте вы сразу же, на первом причальном пирсе, увидите гордый памятник основателю крепости Петру I, увидите дома, построенные в те далекие времена, окантованный красным кирпичом бассейн квадратной бухты, действующие доки, собор и площадь с памятником адмиралу русского флота Макарову с вычеканенными его словами: "Помни войну". И вы ощутите, какую мощь обрел Кронштадт за годы Советской власти.
Не удивительно, что Кронштадт пленил сердце молодого Леонида Соболева. Здесь он становится настоящим моряком.
В семнадцатом году комендором носового орудия на эскадренном миноносце "Забайкалец" он участвует в знаменитом Моонзундском бою с кайзеровскими немцами, решившими прорваться к революционному Петрограду.
Братья Соболевы переходят на сторону пролетарской революции. Леонид Сергеевич вступает добровольцем во флотскую Красную гвардию, становится вахтенным начальником на миноносце "Орфей", находившемся в Гельсингфорсе, откуда по ленинскому слову совершается зимний переход кораблей в Кронштадт. Ледовым походом будет названа эта эпопея, когда по тяжелому льду, пробиваясь сквозь торосы и ледяные поля, с обмерзшими мачтами и такелажем, шли наши воистину героические корабли. За этот переход на эсминце "Орфей" с поврежденными винтами Леонид Соболев был награжден орденом Красного Знамени.
На Балтийском флоте началась для Соболева гражданская война. Он участвует в подавлении Кронштадского мятежа; 18 августа 1919 года отражал атаки английских торпедных катеров. После гражданской войны служит в морских пограничных частях, в бригаде траления, становится штурманом линкора "Октябрьская революция", а в 1922 году совершает на военном корабле дальний заграничный поход.
Десятилетие после гражданской войны не прошло даром для Леонида Сергеевича. В эти годы он формируется как писатель. Выступает с небольшими рассказами, очерками, юморесками из флотской жизни, находит своего благодарного читателя. Одновременно он тянется к литературной среде, вначале как бы невзначай, робко, приглядываясь к самым различным литературным группам и группкам, а затем вступает в серьезное и зрелое литературное объединение Красной Армии и Флота (Локаф).
Именно Локаф воспитал Соболева как настоящего советского литератора, поставившего своей целью участвовать в создании, вопреки всяческим кривляниям и фрондерскому пустозвонству, подлинной литературы. Ленинградский Локаф имел свой боевой журнал "Залп", в котором активно сотрудничал Соболев. Нельзя не вспомнить, что первыми литературными товарищами Соболева были Всеволод Вишневский, А. А. Новиков-Прибой, Борис Лавренев, Адам Дмитриев, Николай Мамин, Владимир Кнехт.
Широкоизвестный роман "Капитальный ремонт", поставивший писателя в ряды первых романистов нашей страны, был закончен Соболевым в начале тридцатых годов. Автор этого превосходного романа, оргсекретарь Ленинградско-Балтийского отделения Локафа, Соболев участвует в Первом съезде советских писателей, замечен Алексеем Максимовичем Горьким, избирается в руководящие органы Союза писателей.
Середина тридцатых годов. Внимание Соболева приковано к одной из наших бурно развивающихся республик - Казахстану. Он буквально исколесил всю эту огромную по территории и интереснейшую во всех отношениях республику, неоднократно писал о ней в газетах и журналах и, увлеченный творчеством выдающегося писателя Казахстана Мухтара Ауэзова, переводит его знаменитый роман "Абай" и совместно с автором пишет трагедию на эту же тему.
Мне довелось познакомиться с Леонидом Сергеевичем еще в 1939 году. Он привлекал внимание даже своей внешностью. Молодой, русоволосый, он выделялся своим высоким ростом, отличным телосложением, проницательными умными голубыми глазами.
Он был общительным собеседником. Мы, молодежь, внимали ему с наслаждением, ценили его за талант, за прямоту суждений, старались следовать его советам. Будучи беспартийным, Соболев свято поддерживал партийную линию, никогда не отступал и не изменял ей, был подлинным беспартийным большевиком в самом высоком понимании этого слова.
Глубоко понимая обстановку в мире, он предвидел неизбежность схватки с фашизмом. Он говорил, что надо готовиться к войне, которую, несмотря на наши мирные устремления, фашизм обязательно развяжет.
Война не застала Соболева врасплох. У него уже был готов мундир и пистолет, видавшая виды морская фуражка с прозеленевшим "крабом" и вечное перо с записной книжкой. В первый день вероломного нападения гитлеровских полчищ он пришел в "Правду" и получил командировочное предписание немедленно прибыть в Таллин, где группировались корабли Балтийского флота.
В первый же день прибытия на базу он легко вошел в круг насущных боевых вопросов - ведь у него уже был опыт фронтовой работы в боях с белофиннами. Вместе с Вишневским, плечом к плечу, они участвуют в большой организаторской работе, их добрые советы помогают готовиться к быстро надвигающимся боям.
Соболев - писатель, старый военный моряк, когда-то служивший в Ревеле (так до революции назывался Таллин), во флотской среде принят с радушием. Он может, казалось, без всяких усилий воодушевить Моряков, используя свой жизненный опыт и веселый нрав, мобилизовать людей на нужное дело своим словом, рассказами о прошлом героического флота… Он твердо знает главное - сегодняшние моряки не подведут, не сдрейфят перед врагом, они беззаветно преданы красному знамени, будут до последней капли крови защищать свободу и независимость любимой Родины.
Оптимизмом наполнены таллинские корреспонденции Соболева.
И он не ошибался в своих оценках. Чего стоил только один переход из Таллина, осуществленный флотом! Что-то сродни Ледовому походу в Кронштадт было в этом переходе.
Соболев продолжает работать в составе бригады при штабе Северо-Западного фронта. К его авторитетному мнению и советам прислушиваются в Военном Совете Ленинградского военного округа. Неуемный, прямой, откровенный, он становится необходимым всем. Задушевно расстаются с ним военные друзья, когда его по настойчивым просьбам отпускают в героически сражающуюся Одессу, на самый крайний фланг Южного фронта.