* * *
Гордой походкой ушла от Андрея Наташа, но этой гордости хватило лишь дойти до своего дома. Войдя в полутемные сени, она распахнула дощатую дверь чулана и ничком упала на кровать.
"За что, за что мне жизнь такая? - мысленно повторяла она. - Что я сделала людям, в чем провинилась? Все люди как люди - живут, радуются, ждут чего-то, а я?"
Она пыталась заплакать, но слез не было. Ничего не ждала она от Андрея, давно зная, что прежнего не вернешь. Не появись он в деревне, может, все пошло бы по-старому. Она ничего не хотела вспоминать, ни о чем не хотела думать, но мысли, не подчиняясь ей, текли сами собой. Самым страшным был день свадьбы, когда, ошеломленная и растерянная, под венцом стояла она рядом с Павлом Кругловым, ничего не видя вокруг и только чувствуя его мокрую, липкую руку с толстыми пальцами. Долго после этого даже во сне виделись ей эти пальцы. Но в то время она ничему не противилась, ни о чем не думала, делая только то, что приказывали ей мать, отец, родные. Из всей свадьбы она помнила только пьяные разгоряченные лица, бесстыжие взгляды, словно старавшиеся обнажить ее и увидеть то, что скрывало дорогое подвенечное платье. Павла заметила она лишь поздно ночью, когда под пьяные свадебные крики их вдвоем заперли в спальне и он такой же, как и его руки, мокрый, липкий, схватил ее за плечи, прижал к себе и, хрипло дыша, начал целовать. Только в этот момент вспомнила она Андрея Бочарова и с ужасом поняла, что в ее жизни произошло страшное и непоправимое. Она рванулась из рук Павла, но он так цепко держал ее, что новое платье лопнуло по швам. Она хотела кричать, но за тонкой перегородкой спальни гудело множество голосов, и боязнь позора на всю округу сдавила горло.
Наутро опять пили, поздравляли Павла, поздравляли ее, опять наглые взгляды со всех сторон рассматривали ее. Случайно, из разговоров сгрудившихся у двери парней и девушек, она узнала, что Андрей неизвестно куда ушел из дому. Она рванулась из-за стола, выбежала в сени, но Павел догнал ее, притиснул в темный угол и жестоко избил. Физической боли она не чувствовала. Только в душе надломилось что-то, придавило ее. Она подчинилась мужу, подчинилась своим и его родителям, ничем не выдавая своего несчастья. Она ничего не знала об Андрее, но когда через пять лет он приехал в деревню, увидев, что он пошел в парк, не совладела с собой и побежала к нему. С этого времени самыми лучшими днями были редкие приезды Андрея в отпуск. Теперь и это исчезло навсегда.
По селу, разбредаясь по домам, мычали коровы, блеяли овцы; в сенях шумели дети; испуганная мать несколько раз заглядывала в чулан, а Наташа лежала, ничего не слыша и не чувствуя. Ее охватило безудержное отчаяние. Она снова попыталась заплакать, чтобы немного облегчить страдания, только слез по-прежнему не было. На мгновение ей представилось, как Павел возвращается с фронта, своей увалистой походкой приближается к ней, протягивает руки, хочет обнять ее. Ей стало омерзительно, гадко, и она, со стоном заскрежетав зубами, вскочила с постели.
- Нет, нет! - прошептала она. - Пусть что угодно, только этого не допущу! Я тоже человек…
Она присела на кровать, оправила платье и растрепанные волосы. Младший сын Володя звал ее. Она хотела прикрикнуть на него и тут же подумала, что ни он, ни другие ее дети ни в чем не повинны, виновата только она сама, что народила их от нелюбимого, постылого человека. Они должны жить, ничего не зная, и она обязана заботиться о них, сделать их жизнь такой, чтоб не переживали они того, что пришлось перенести ей самой.
Она встала, еще раз одернула платье, причесалась и пошла в избу. Отец сидел у окна и что-то делал.
- Что вы в темноте всегда, неужто огонь трудно зажечь, - не имея сил скрыть закипевшую обиду на родителей, сердито крикнула она, - вечно вы так!..
- Огонь, - иронически прошепелявил отец, - а керосинчик-то тю-тю, кусается, на рынке только, а там три шкуры сдерут.
- Не твоя забота! Я небось день и ночь мотаюсь, могу хоть поужинать при свете.
Чувствуя, что теряет власть над собой и может нагрубить отцу, она резко повернулась, яростно хлопнула дверью и вышла на улицу.
Было уже совсем темно. В окнах изб тускло мигали розоватые огоньки. Ярче всех светились окна Бочаровых. Она смотрела на эти окна и не могла оторвать взгляда. По тому, как часто надвигались тени на окна, она понимала: там сейчас царит веселое оживление. Видимо, больше всех весела Алла. Она красивая, счастливая, счастливая полным счастьем, а не урывчатым, тайным, запретным.
Не имея сил смотреть на окна Бочаровых, она вернулась в чулан и, не раздеваясь, легла на кровать, постепенно успокаиваясь и стараясь ни о чем не думать.
На улице негромко затренькала балалайка. Первые же ее звуки подняли Наташу с постели. Это, конечно, пришел Ленька Бочаров и вызывает ее старшую дочь Анну. Раньше она с радостью смотрела на Леньку, находя в нем многие черты Андрея, а теперь Ленька был ей ненавистен, как воспоминание о потерянном Андрее.
- Анна, ты куда? - крикнула она, услышав шаги дочери в сенях.
- Я на минутку, мамочка, - ответила дочь, открывая дверь на улицу.
- Не сметь, говорю, ходить! Сейчас же спать! Тоже мне гулена нашлась. Еще четырнадцати нет, а уже гулять!
Последние слова она проговорила уже без злости, вспомнив, как сама в возрасте Анны мечтала о встречах с Андреем. А Ленька на улице играл все громче и озорнее.
- Ну ладно, иди уж, только не надолго, - слыша, как нетерпеливо переминается в сенях дочь, смягчилась Наташа, и обильные слезы потекли по ее щекам.
Глава пятая
Возвращаясь в Москву, Андрей Бочаров рассчитывал пробыть там несколько дней, повидаться с Ириной, с Федотовым, зайти к Канунниковым. Самым тяжелым была предстоящая встреча с Ириной. Те полторы недели, что провел он в родной деревне, нарушили все его планы и совершенно по-иному направили мысли. Раньше он был уверен, что его семейная жизнь не удалась - Алла не тот человек, который ему нужен, и что все связанное с ней было роковой ошибкой. Теперь, побывав в деревне, он вопреки своим стремлениям понял, что он или ошибался в Алле, или она так изменилась за этот трудный год, что от прежней Аллы ничего не осталось. Часто, наблюдая ее, он пытался выявить в ней то ложное и притворное, что по женской хитрости выдавала она за искреннее и подлинное, но как ни присматривался, как ни изучал Аллу, ложного и притворного не находил. И особенно резко изменил весь ход мыслей маленький Костик. Он был так непосредствен, так хорош и был настолько его сыном и сыном Аллы, что Андрей не мог даже представить Костика сиротой, а самого себя навсегда разлученным с ним. Разлука с отцом или с матерью была бы для сына неизлечимой травмой.
Бочаров знал, как Ирина воспримет изменения в его отношениях к личной жизни. Душевная, искренняя и чуткая, она поймет все так, как есть, не скажет ни одного слова упрека, узнав, что у него восстановились хорошие отношения с женой, но от этого ему было не легче. Будь Ирина женщиной легкомысленной, он без тени смущения сказал бы ей, что их отношения были случайны и между ними все кончено. Но с Ириной же говорить так Бочаров не смел. Он много думал и не находил ни мыслей, ни слов для этого мучительного разговора. Все надежды были на то, что получение назначения в Москве займет несколько дней и за это время, встречаясь с Ириной, он постепенно расскажет ей все. Но произошло совсем не так, как рассчитывал Андрей.
Зайдя в бюро пропусков Главного управления кадров Красной Армии, он узнал, что его ожидает генерал-лейтенант Васильев из Наркомата обороны и что явиться к генералу Васильеву он должен немедленно.
"Почему именно лично к Васильеву, а не в управление кадров? - проходя длинными светлыми, удивительно тихими коридорами светлого здания, думал Бочаров. - Если к Васильеву, то, значит, не в войска, а в аппарат наркомата. Нет! Ни за что! Только на фронт и только в войска!"
С этим твердым решением он зашел в приемную генерал-лейтенанта Васильева.
Невольная робость охватила Бочарова. С генералом Васильевым он никогда не встречался, но имя его знал хорошо. Это был известный в военных кругах молодой генерал, который всего лет восемь назад командовал полком, затем окончил Академию Наркомата обороны и занимал ответственный пост в Наркомате обороны. Как и всегда при разговорах с большими начальниками, Бочаров собрал все свои силы и волю, намереваясь говорить непринужденно и твердо. Намерение его сразу же было разрушено самим Васильевым. Едва войдя в кабинет, Бочаров услышал молодой и сильный голос:
- Здравствуйте, товарищ Бочаров.
- Здравия желаю, товарищ генерал, - ответил Бочаров в то время еще мало применяемым, но уже модным военным приветствием, которое впоследствии вошло в широкий обиход.
Васильев, даже не обратив внимания на эту, как считал Бочаров, удачно примененную новинку, предложил сесть в кожаное кресло и сам сел за стол.
Теперь Бочаров хорошо видел широкую, ладно обтянутую кителем грудь генерала, его простое лицо с живыми наблюдательными глазами.
- Как лечат в госпитале? - спросил генерал, придвигая к себе раскрытую книгу для записей.
- Очень хорошо, - ответил Бочаров и, секунду подумав, добавил: - Только тесновато, даже коридоры заняты.
- Да, да. Тесновато, - подтвердил генерал, - раненых много, а госпиталей пока недостаточно. Как ваше здоровье? Как зрение, нога? - теперь уже глядя прямо в лицо Бочарову, расспрашивал генерал.
- Хорошо. И вижу и хожу.
- На командную должность хотите, на фронт? - неожиданно спросил генерал и, как показалось Бочарову, вздохнул глубже обычного.
- Да! Очень!
- Вы на Западном фронте воевали?
- Да, на Западном, а потом на Брянском.
Бочаров чувствовал, что генерал хочет спросить о чем-то более существенном и важном, и внутренне готовился к ответу, но тот вдруг начал вспоминать о начальниках, у которых служил Бочаров, о городах, где он воевал, и Бочарова удивило, что во время деловой беседы генерал занят, как ему казалось, совсем не имеющими отношения к этому разговору воспоминаниями. А Васильев смотрел на сидевшего перед ним полковника и пытался составить о нем определенное представление. По материалам личного дела да и по внешности полковник нравился ему, но Васильев очень хорошо знал, сколь далеки бывают от действительных качеств человека сведения из документов и первые впечатления. До войны и во время войны Васильев часто наблюдал, как, оцененный по анкетным данным и внешнему виду, человек стремительно взлетал на высокие посты и при первой же серьезной проверке делом оказывался совсем не тем, кого в нем видели, и тогда он так же стремительно падал вниз. Были среди таких люди разных категорий: начиная от командиров подразделений и кончая высокостоящими генералами и государственными деятелями. И чем выше ставили не заслуживающего такого доверия человека, тем больший вред приносил он своей бездарностью и ограниченными способностями.
Поэтому, знакомясь с людьми, Васильев всегда стремился как можно глубже проникнуть в существо их натуры, полнее и определеннее узнать их личные и деловые качества и, уже судя по этому, определить, какого поста и какого рода деятельности достоин этот человек.
То, что сидевший перед ним полковник стремился командовать не в тылу, а на фронте, было и хорошо и плохо. Весьма часто люди самолюбивые, бездарные и недалекие свою бездарность и ограниченность прикрывают красивыми фразами об отправке их на фронт, о желании командовать, тем самым вводя в заблуждение относительно своих действительных качеств.
"Кажется, подойдет, - мысленно решил Васильев, глядя на Бочарова, который рассказывал, как был взят город Калуга. - И наблюдательность у него не плохая, а это главное для нашего представителя".
- На фронт, значит, хотите? - спросил он Бочарова.
- Так точно, товарищ генерал, очень хочу, - отчеканил Бочаров.
- Вот и замечательно. Есть одна работа, которая как раз вам по душе придется.
Бочаров настороженно слушал генерала, радуясь, что его мечты сбываются и он скоро поедет командовать и там, на фронте, применит все, что передумал за долгие месяцы лечения в госпитале.
- Вы, товарищ Бочаров, отлично понимаете, - встав и пройдясь по кабинету, заговорил Васильев, - сколь сложна и трудна современная война. В ней участвуют миллионы людей и самая новейшая техника. Люди и техника - это главное на войне. Но и людьми и техникой нужно управлять, руководить. А для этого нужны знания, нужна теория, нужна военная наука.
Наша военная наука по сравнению с другими науками больше всего базируется на практике, на боевом опыте. Опыт военного прошлого мы достаточно освоили, но вот опыт настоящего, то, что делается и рождается сейчас на полях войны, мы изучили еще очень слабо. А за год войны мы уже приобрели богатейший опыт. Битва под Москвой, оборона Ленинграда, Одессы, Севастополя, даже тягчайшие месяцы отступления дали нам столько нового, что от многих старых понятий и теорий ничего не осталось. Мы сейчас во всю ширь развертываем изучение и обобщение опыта войны Этим будут заниматься все командиры, командующие, все штабы, по существу, все Вооруженные Силы от солдата и до Ставки Верховного Главнокомандования. И я хочу предложить вам интересную работу. Мы постоянно направляем в войска своих представителей. Их задача все видеть, все знать, по возможности помогать командованию на местах, постоянно держать нас в курсе всех дел и событий, объективно информировать нас обо всем, что происходит на фронте. Это главное. А кроме того, на месте изучать опыт войны, делать выводы и на основе этих выводов вносить свои предложения.
Бочаров знал работу, которую предлагал ему генерал, отчетливо сознавал важность и нужность ее и сам, пожалуй, говорил бы так же, если бы подобное предлагал кому-либо из своих подчиненных, но сейчас предложение Васильева рушило все его планы.
Васильев понял его состояние и мягко сказал:
- Раньше, до войны, важные вопросы мы могли решать годами, а сейчас то же самое обязаны делать в недели, дни и даже часы. Верховное Главнокомандование приняло решение переработать все наши уставы. Они явно устарели. Это очень трудная и сложная работа. Выполнять ее будут также все командные инстанции, все штабы. И вы должны включиться в эту работу. Максимум через месяц я жду от вас подробный доклад обо всем, что увидите на фронте.
Эти слова окончательно показали Бочарову, что его судьба решена, и, поняв это, он почувствовал, как, помимо его воли, начинают изменяться и его мысли. Вначале бессознательно, а затем осмысленнее и логичнее начало складываться представление о будущей работе, и у него сразу же возникли десятки неясных вопросов, наиболее полные ответы на которые он мог получить только у Васильева.
Генерал охотно и неторопливо отвечал, внутренне радуясь, что полковник оказался именно таким человеком, которого он искал, что этот вначале показавшийся ему излишне горячим полковник на самом деле честный офицер, умеющий свои личные желания и стремления подчинить общему делу, ради общего дела пойти на работу, которая была ему не по душе.
Видя, что генерал часто посматривает на часы, Бочаров решил задать самый последний, давно подготовленный вопрос.
- Товарищ генерал, - помолчав, спросил Бочаров, - как положение на фронтах под Севастополем и Харьковом?
- Честно говоря, трудное, - хмуро ответил генерал, - очень трудное.
Он хотел сказать, что Севастополь держится последние дни, что на Харьковском направлении немцы прорвали нашу оборону, продвинулись далеко вперед, подошли к реке Оскол, начали ее форсирование и завязали бои за Купянск, что наши войска под Харьковом отступают, что со дня на день ожидается наступление немцев и на Курском направлении, но сказать этого Бочарову он не мог и, только прощаясь, добавил:
- Обстановку вы скоро будете знать лучше меня. У вас будут самые свежие данные. Получите документы, автомобиль и на рассвете выезжайте! Желаю успеха!
* * *
Только в двенадцатом часу ночи, получив все документы и указания, Бочаров освободился. Прежде всего он решил дозвониться до госпиталя и поговорить с Ириной или хотя бы с Федотовым.
- Нет, нет! Что вы! - сердито ответил ему дежурный врач. - В такое время тревожить раненых? И не уговаривайте и не упрашивайте! Завтра с пятнадцати до девятнадцати часов - пожалуйста!
Бочаров понял, что разговор бесполезен, и решил сразу же по приезде на место службы написать и Ирине и Федотову. Поздно было ехать и к Канунниковым, и Бочаров отправился в офицерское общежитие.
Встретил его комендант - маленький капитан с охрипшим голосом и заспанным лицом. Тайком протирая глаза, он извинился:
- Простите, поселить вас некуда. Ни одной свободной комнаты. Есть одна, не очень большая, и там два старших лейтенанта.
- Ничего, переночуем вместе, - успокоил его Бочаров.
- Один-то ничего, а второй буйноват малость. Я не дождусь, когда он уедет, - говорил капитан, провожая Бочарова.
- А, начальник гарнизона! - услышал Бочаров звонкий, почти визгливый голос. - Разрешите доложить! Личный состав комнаты номер девяносто семь пребывает в состоянии безделья и празд…
Увидев стоявшего за капитаном Бочарова, высокий, в нижней рубашке, заправленной в военные брюки, мужчина лет тридцати с пышными, лихо закрученными рыжими усами осекся на полуслове, смущенно заморгал и, вытягиваясь, как в строю, проговорил:
- Простите, товарищ полковник, не заметил.
- Продолжайте в том же духе, - стараясь удержаться от смеха, серьезно ответил Бочаров.
- Да, знаете… - начал было усатый, но взмахом руки Бочаров остановил его и показал на стул.
Теперь Бочаров увидел и второго жителя комнаты. Это был низенький, поджарый, в новеньком обмундировании и ярко начищенных хромовых сапогах старший лейтенант. Едва вышел комендант, он, четко печатая шаг, подошел к Бочарову и так же четко, как шел, представился:
- Старший лейтенант Бондарь! После излечения в госпитале получил назначение в действующие войска!
Все еще стоявший в оцепенении усатый по примеру своего товарища тоже двинулся к Бочарову и, играя крупными желваками на выступающих скулах, доложил:
- Старший лейтенант Привезенцев, тоже из госпиталя и тоже в войска. Разрешите одеться?
Даже сейчас, попав явно в неловкое положение, из Привезенцева так и рвалась неудержимая удаль. Он ловко и быстро натянул гимнастерку, подпоясался, причесал растрепанные волосы и, видимо, довольный собой, уже свободнее и проще заговорил:
- Заладили эти кадровики, товарищ полковник, одно: езжай в запасный полк командиром батальона, и все. А что мне делать в этом разнесчастном запасном полку! Опять шагистика да смотры разные. Так и заявил им: только на фронт, или в этой комнате всю войну просижу! Испугались! Выдали предписание, уезжай, дескать, от греха!
- А вы тоже из госпиталя, товарищ полковник? - стараясь прервать непочтительную речь друга, спросил Бондарь.
- Да, из госпиталя.
- И долго лежали, разрешите узнать?
- Три месяца.
- И мы по месячишку отвалялись, - не замечая кивков и подмигиваний Бондаря, вновь заговорил Привезенцев, - а потом в отпуску погулять разбежались, да…
- Не удалось, - снова перебил его Бондарь, - время неподходящее.
- Ну что ты встреваешь? - накинулся на него Привезенцев. - Ты думаешь, нас товарищ полковник не поймет?
- Меня зовут Андрей Николаевич, - сказал Бочаров.