Осенью и летом, когда яблоки поспевали, мой отец делал "гарбузницу" - воз для тыкв, и ехал к Усковым за яблоками. Прасковья Ивановна говорила: "Собирайте, собирайте побольше, насушите на зиму!" Яблоки у них были очень вкусные, крупные.
Усковы уехали в Сталинград неожиданно. Прасковья Ивановна даже племянника, то есть моего отца, не предупредила. Отец хотел перетащить дом на свой хутор, но ему не разрешили. Позже его перевезли на Симиливку, кажется, он и до сих пор сохранился. В этом доме жила семья Гриценко Матрены, она жива, сейчас в Катричеве, у дочери. Отец навещал Усковых в Сталинграде. Однажды приехал и сказал: "Мария без руки осталась".
Помню, что отец рассказывал, будто бы Маша вышла замуж, и тот парень, ее муж, переехал жить к иим. Прасковья Ивановна почему-то невзлюбила его и старалась их развести. Отец просил, чтобы она не вмешивалась и не мешала жить молодым, как им хочется. Когда отец ушел на фронт (он погиб), связь с семьей Усковых прервалась. Сейчас в Катричеве живет мой брат, Алексей Иванович Кобликов, в Волжском - брат Николай, в Волгограде - сестра Татьяна. Маше они доводятся двоюродными племянниками. Они намного моложе Марии и не могут ее помнить…"
Вот что рассказала нам Мария Федоровна Чепусова. С племянниками Марии мы постараемся встретиться и что-нибудь еще разузнать. С уважением - катричевские следопыты".
В Волгограде мы наконец застали Марию Иосифовну Скворцову, мать Анны Дмитриевны Дуюновой. Застали, можно сказать, чудом, потому что через два дня она снова уезжала в Астрахань. Мария Иосифовна показала нам старые, пожелтевшие фотографии тридцатых годов.
- Вот, смотрите, это моя старшая сестра Шура. Так вот, Мария была очень похожа на нее. Только губы у Маши были полнее - видите, у Шуры они в ииточку, а у Маши более округлые… И волосы попышнее…
Мария Иосифовна, в Катричеве нам сказали, что якобы Мария до войны вышла замуж. Вы ничего об этом не знаете?
- Очень даже знаю. И мужа ее помню, Виктором звали. Только вот фамилию его забыла. Хороший был парень, веселый, работящий, на заводе Ермана работал. Наверное, вы не знаете, |у Маши ведь ребенок родился, девочка. А тут и война пришла. Муж Маши на фронт ушел и в первый же год погиб. А дочку свою Маша очень любила. Ей трудно было носить ребенка, с одной-то рукой, так ей кто-то сделал деревянную колясочку, она и возила дочку в ней. Я, помню, спрашивала ее: "Как же ты пеленаешь девочку, одной-то рукой?" А она смеется, ничего, мол, справляюсь… Девочка Машина и года не прожила - умерла. От чего - не знаю, знаю только, что болела, болела и умерла. А тут и муж Машин погиб, и все беды на нее сразу свалились. Прасковья уже никудышная была, еле передвигалась, плохо видела, так что туго Маше приходилось. Подрабатывала где придется…
- Вы могли бы точно показать место, где стоял их домик?
- Конечно. Только мне уж трудно будет в Бекетовку ехать, по оврагу ходить. Аня с вами поедет, она лучше моего вам все расскажет и покажет…
Утром следующего дня мы отправились в Бекетовку. Знакомый овраг, мы здесь уже были с Иваном Николаевичем. Склоны его буйно заросли чертополохом и крапивой, лопухами и широкими, разлапистыми листьями мать-и-мачехи. На дне оврага бежал мутный, быстрый ручей.
Бывшей Прибарачной улицы уже нет. Неизвестно как сохранились два старых домика, прилепившихся на самом краю оврага, такие ветхие, что казалось - подуй посильнее ветер, и снесёт эти нелепые сооружения, и настанет конец Прибарачной улице, где когда-то жили люди…
По крутой, извилистой тропинке поднимаемся на противоположный склон оврага, к самым домикам. Вдоль оврага тянется покосившийся заборчик.
- Вот по этой дорожке Мария ходила на работу, - говорит Анна Дмитриевна. - Как сейчас это помню: раннее утро, солнце поднимается прямо из оврага, а по дорожке идет Маша - в белом платочке, на завод… Вот посмотрите, здесь стоял домик Усковых, видите, даже фундамент сохранился.
Да, от того домика остался только фундамент - квадратная лента бутового камня, занесенная песком и глиной, его очертания скорее угадываются, чем видятся.
А в голубом утреннем небе пели птицы. День обещал быть жарким, но пока еще было по-утреннему свежо. И трудно было представить себе, что когда-то здесь грохотала война, разворачивалось одно из самых гигантских сражений Великой Отечественной войны. И в этом сражении потерялась тихая, незаметная девушка Маша Ускова, и никто сейчас не знает о ее незаметной жизни и гибели…
Она защищала свой маленький домик, свой бекетовский овраг, где умерли ее мать и маленькая дочка, откуда ушел на войну ее муж, где прошла ее нелегкая юность…
Глава 12
БЕЗ ОСОБЫХ ПРИМЕТ
Нам стала известна довоенная биография Марии. Были найдены люди, знавшие семью Усковых, обнаружены даже родственники, правда, дальние, точно установлено место ее рождения. Не хватало одного - фотографии Марии.
На заводе Ермана просмотрели десятки снимков тридцатых годов, групповые и одиночные, на которых сфотографированы рабочие завода, сияли копии и показали людям, которые хорошо помнят Марию, - ее там не было. Не оказалось фото и в семейных архивах родственников, соседей, знакомых.
Так какой же она была, Маша Ускова?
Идея родилась в "Костре" - пригласить в Ленинград людей, хорошо знавших Марию, и здесь, в лаборатории криминалистики, по фотороботу восстановить ее портрет.
Эту работу возглавил сотрудник института судебной экспертизы, кандидат юридических наук Михаил Григорьевич Любарский. Он уже выступал на страницах нашего журнала, рассказывая читателям о поисках и находках ленинградских криминалистов, и подобную работу ему приходилось делать не впервые. Но задача была сложная.
Лично мне все представлялось просто: как в детективных кинофильмах - в темном зале сидят люди и смотрят на освещенный экран, где оно за другим проходят самые разнообразные лица.
- Нет, нет, это совсем не то…
- А может быть, это?
- Да нет, волосы, пожалуйста, потемнее и нос потоньше…
- Пожалуйста, дайте нос потоньше!
- Да, что-то есть. Только вот брови, мне кажется, чуть-чуть погуще…
Ну, кино есть кино, а в жизни все оказалось и проще, и сложнее. Прошло сорок три года с тех пор, как люди видели живую Марию Ускову. Как вспомнить ее лицо в подробностях и не ошибиться?
Из Москвы приехал Михаил Павлович Аглицкий, из Волгограда - Анна Дмитриевна Дуюнова и Александр Алексеевич Бычик, Николаев был на месте, в Ленинграде.
И вот мы сидим в редакции "Костра", за большим редакционным столом, пьем чай и беседуем с нашими гостями. Вернее, беседуют они, а мы сидим и слушаем. Эти люди прошли всю войну, все трое дошли до Берлина, у всех тяжелые ранения, все награждены орденами и медалями. Наблюдать встречу старых фронтовых друзей и интересно, и поучительно, и трогательно.
Генерал Аглицкий - высокий, мощный, с широченными плечами, несмотря на свои семьдесят с лишком лет, он до сих пор сохранял бравую армейскую выправку. Он и здесь, в окружении старых друзей, генерал. Немногословен, каждое слово у него обдумано, взвешено.
- Сколько же мы не виделись, Саша? - спрашивает он Бычика.
- Тридцать лет, Михаил Павлович. А помните, где виделись в последний раз?
- Ну как же. Понимаете, - Аглицкий повернулся к нам и стад рассказывать, как было дело, - меня тогда, в начале пятидесятых годов, вызвали в Москву, дали приказ - принять командование одним из подразделений воздушно-десантных войск. Иду по Москве, мимо Академии Генштаба, а навстречу - Саша Вычик. Майор. Поговорили, повспоминали, я ему и говорю: переходи ко мне, в воздушно-десантные, будем вместе служить. А он мне - это что же, с парашютом прыгать? Высоко же, говорит, Михаил Павлович, страшно. Ну, отвечаю, ты как хочешь, а я еще попрыгаю. Разговор у нас тогда полушутливый вышел, и мы разошлись - каждый в свою сторону. Мне действительно пришлось учиться прыгать с парашютом, а Саша вскоре демобилизовался из армии, закончил институт и пошел по гражданской линии… Вот такой была наша последняя встреча…
А потом разговор, естественно, переключился на Марию, и тут уже начались разногласия.
- Да нет же, - горячилась Анна Дмитриевна, - я хорошо помню, носик у Маши был прямой, а вы говорите - курносенькая… И я бы не сказала, что она "рыженькая". Скорее русая, светлая…
- Не спорьте, - примирял их Николаев, - вы оба правы. Это смотря при каком освещении смотреть - при солнечном свете она могла показаться и рыженькой, при сумрачном освещении - русой.
- Боюсь я этих криминалистов, - ворчливо заметил Аглицкий. - А вдруг не сумею точно рассказать? В поезде ехал, и для эксперимента попробовал свою сестру описать. Взял бумагу, карандаш и стал записывать. Не получается. Глаза - карие, нос прямой, овал лица - обычный, губы - обыкновенные. Что еще можно сказать? У всех овал лица обычный, у многих глаза карие, губы обыкновенные… Вот если какого пирата описать: черная повязка на глазу, на щеке - рваный шрам, хромает…
На следующий день пошли к Михаилу Григорьевичу Любарскому. Перед началом работы он отвел меня в сторонку и сказал:
- Мне бы хотелось побеседовать с товарищами по одному, по очереди. Вы, конечно, можете присутствовать.
- А, понимаю, - догадался я, - вы не хотите, чтобы они друг другу подсказывали.
- Ну, - улыбнулся Михаил Григорьевич, - точней, не влияли Круг на друга… А потом, за стенами моего кабинета, они могут спорить сколько угодно…
Никаких фотороботов в кабинете Любарского не было. Был обычный письменный стол, стопка бумаги на нем, мягкие кресла. Каждый рассказывал все, что помнил о Маше Усковой, а Михаил Григорьевич по ходу рассказа задавал вопросы и изредка что-то записывал. У окна, за другим столом сидел главный художник "Костра" и на большом листе ватмана делал наброски.
А вопросов было много. Какой был нос: прямой или с горбинкой, курносый, короткий, длинный, узкий или широкий в переносице, какие ноздри, крылья носа и т. д. Оказалось, что о глазах человека можно расспрашивать целых полчаса!
- Не помните, какой был лоб?
- Обычный лоб, - отвечает Аглицкий, - как у всех людей.
- Да нет, - мягко возражал Любарский, - лбы у людей совершенно разные. Послушайте, я вам расскажу, какими они бывают.
Конечно, в первый день мы ничего не успели сделать. На следующий день все повторилось, и на третий, и на четвертый… Б результате получилось три словесных портрета, и три - рисованых.
Наконец, из окончательного варианта портрета была смонтирована фотография - на специальной установке были подобраны подлинные фотофрагменты.
На столе портрет. Вот такой была Маша Ускова. Я впервые увидел ее за долгие месяцы поисков.
У Анны Дмитриевны слезы на глазах, она не скрывает их.
- Спасибо, Михаил Григорьевич, - говорит Аглицкий, - вы прямо волшебник…
- Ну что вы, - смущенно говорит Любарский, - это вам спасибо. Я рад, что сумел вам помочь. Теперь и я знаю, какой была Мария…
Часть третья
ФОТОГРАФИЯ ИЗ ШТАБА ПАУЛЮСА
Глава 13
СЛУХИ СЛУХИ
Чтобы восстановить доброе имя Марии, добиться официального признания ее подвига, нужно было заново доказывать, казалось, очевидные истины. Слишком много лет прошло с тех пор - многое забылось, перепуталось в сознании людей, обросло неверной информацией. Ложные слухи, как медленно действующий яд, жили до сих пор и убивали правду. Да, существовал документ, доказывающий, что Мария была повешена. Но еще нужно было установить, что ее казнили вместе с Сашей. И это обстоятельство, которое сейчас ни у кого не вызывает сомнения, тоже нужно было доказывать.
Помочь делу могли только свидетельства очевидцев.
Здание бывшей церкви на Дар-горе стоит на возвышении, от него тянется улочка, засаженная деревьями и застроенная частными домиками, утопающими в зелени фруктовых садов. Сейчас это здание ничем не напоминает церковь - купол давно снесли, дом перестроили, здесь обычная поликлиника номер шесть. Скорее всего именно тут, во дворе, были повешены Саша и Мария, а вместе с ними неизвестный парень.
Мы пришли сюда, чтобы посмотреть это место и поговорить с двумя местными жительницами, сестрами, которые, как они утверждали, своими глазами видели, как казнили Сашу Филиппова. Их адрес узнал Александр Алексеевич Бычик.
Домик этот совсем рядом с поликлиникой, отсюда хорошо видно и здание, и старые акации во дворе бывшей церкви. Вошли в маленький дворик, затененный двумя раскидистыми яблонями.
Поскольку речь в этой главе пойдет не о фактах, а о слухах, не буду называть имен и фамилий. Старшей сестре лет Восемьдесят, судя по всему, она очень больна. Руки и голова старухи мелко-мелко трясутся, она недоверчиво смотрит на нас. 'Младшей лет шестьдесят пять, она оказалась более гостеприимной, усадила на лавочку во дворе и стала рассказывать.
- Видели мы, как Сашку повесили, - говорила она, - вон там и висел, на дереве. Мы Сашку хорошо знали, и отца его, и мать, Дусю. Сашка-то разбойник был, шустрый мальчишка…
- Так ведь троих повесили, - возразил Иван Николаевич. - Сашу, девушку и еще одного парня…
- Какую еще девушку? - вступила в разговор старшая сестра. - Никакой такой девушки не было. Сашку - повесили, сами видели, а больше никого не было…
- Ему еще памятник деревянный поставили, - уточнила младшая сестра. - Вон там, во дворе.
- А куда он потом делся, этот памятник?
- Да на дрова кто-то забрал, - ответила младшая. - Тогда же морозы стояли, топить нечем было…
- Вы были в эвакуации? - неожиданно спросил Иван Николаевич.
- Были…
- Когда уехали из города?
- Да еще по теплу.
- А когда вернулись?
- Когда наши город взяли.
Все стало ясно, продолжать разговор не имело смысла.
- А Сашу повесили в декабре, - сказал Иван Николаевич. - Значит, вы не могли видеть, как его казнили.
Он говорил медленно, с трудом подбирая слова.
- Мы с вами уже немолодые. Не годится нам друг друга обманывать. И памятника здесь не могли поставить, потому что я сам хоронил Сашу, в феврале, возле кинотеатра "Гвардеец". Вот там и поставили деревянный памятник, временный…
Младшая сестра горестно махнула рукой, отвернулась и заплакала. Всем было неловко. Молчали.
- Может, видели, может, нет, - грустно сказала она. - Мне об этом Дуся рассказывала, мать Сашки… Ну, мы уже старые, глупые, не помним ни черта…
И вдруг с силой, с какой-то злой обидой закончила:
- Но вы-то, Иван Николаевич, где вы были эти сорок три года? Почему вы не рассказали людям правду?
Как часто бывает в подобных историях, находятся свидетели, которые на самом деле свидетелями не являются. Не стоит очень строго судить этих людей. Одним из них под влиянием многочисленных разговоров и воспоминаний уже кажется, что они сами это видели, другие хотят стать свидетелями из обычного человеческого тщеславия.
Таксист, который однажды вез нас из Волгограда в Бекетовку, рассказывал, что видел казнь, причем утверждал, что повесили Сашу и Марию вовсе не у той церкви, а у другой - Кузнецовской церкви, где тоже была комендатура. И опровергнуть это утверждение было нелегко, поскольку Кузнецовская церковь находится на Дар-горе - это факт.
Потом появились сведения, что в городе живет некто Геннадий, который работает на городском элеваторе слесарем. Рассказывали, что он учился в школе вместе с Сашей Филипповым и тоже видел, как его казнили. Фамилии Геннадия мы не знали, но на элеватор пошли. Там работало много людей по имени Геннадий, но никто из них не учился с Сашей.
Вечером в номере гостиницы Иван Николаевич как-то растерянно говорил:
- А где же я был эти сорок три года? Воевал, после войны работал, и, говорят, неплохо…
Я хотел сказать, что напрасно он придает такое значение словам "свидетельницы", но промолчал. Потому что понял - этот вопрос Николаев адресует самому себе.
- Наверно, мало делал, не так. Ну, писал письма, рассказывал о Марии. А нужно было не рассказывать, а кричать во все горло…
Глава 14
ВСТРЕЧА С СЕСТРОЙ
С Верой Александровной Горошевской, сестрой Саши Филиппова, мы встретились на Рабоче-Крестьянской улице, у памятника Саше.
- Сашу я не помню, - рассказывала Вера Александровна. - В сорок втором году мне было три года, знаю о брате только по рассказам матери и отца. Когда родители были живы, они [часто выступали перед детьми, рассказывали о Саше. А теперь их нет, и рассказывать приходится мне. О Маше Усковой я ничего не знаю, но слышала о ней. В этом году, в День Советской Армии, меня попросили выступить по волгоградскому радио. Я упомянула имя Марии Усковой и обратилась к волгоградским пионерам с просьбой заняться розысками родственников Марии и тех людей, кто ее знал.
- А после этого было что-нибудь сделано?
- Я не знаю, были такие поиски или нет, но примерно через неделю мне позвонили из городского Дворца пионеров и попросили зайти. У них есть следопытская группа, называется "Верность". Дети показали мне фотографию троих повышенных. По бокам два парня, в середине - девушка. Они позвали меня для того, чтобы я опознала Сашу. Ребята не знали, что я не могу этого сделать, не помню брата. Конечно, если бы были сивы отец и мать, все было бы гораздо проще.
- А вы не знаете, как попала к ребятам эта фотография?
- Честно говоря, забыла. Они говорили об этом, но я как-то не очень обратила внимание. Помню, что фотографию прислал участник Сталинградской битвы.
Мы попрощались с Верой Александровной, пообещав выслать ей материалы о Марии.
- Я думаю, наша встреча не последняя. А сведения об Усковой обязательно пришлите. Мне приходится встречаться с детьми, теперь я буду рассказывать и о Марии.
Улететь мы должны были на следующий день, рано утром. Оставалось еще часа три, как раз, чтобы успеть во Дворец пионеров.
- Если фотография найдена в Сталинграде, есть вероятность, что на ней именно Саша и Мария. И тот самый парень, о котором никто ничего не знает.
- А вы бы могли узнать Сашу или Марию на фотографии?
- Смотря какая фотография.
Во Дворце пионеров нас встретила методист Нина Степановна Иванова.
- Да, я знаю эту фотографию, она у нас. Но дать ее вам сейчас не могу. Она находится у руководителя поисковой группы "Верность" Татьяны Александровны Орешкиной. А она в отпуске.
Через две недели мы получили из Волгограда письмо. В нем была фотография повешенных.
Я позвонил Николаеву, и через час он уже был в редакции. Иван Николаевич долго смотрел на фотографию и молчал.
- Это Мария, - наконец твердо сказал Иван Николаевич. - Это - Саша. А справа тот самый неизвестный парень.
Нужно было получить оригинал фотографии - копия была плохой, мы надеялись, что на подлиннике видны какие-то точные детали, позволяющие установить место казни. Написали в Песчаный Брод Василию Федоровичу Шаповалу, попросили подробнее рассказать, как попала фотография к Поликарпову, и выслать подлинник.
Вскоре мы его получили.