"И если учесть пехоту, минометы, пушки, авиацию… Чудовищная пробойная сила! Таран огня и стали… Удар может поглотить только полоса обороны с большой оперативной глубиной - Павел Филиппович бросил карандаш в коробку. - Нелегко нам… Но и врагу приготовлены сюрпризы…"
Еще с марта войска подготовляют огромные пространства Курского выступа к упорной обороне. На стокилометровой полосе резервные части день и ночь возводят укрепления. Строят их с большим искусством, в четыре линии, с отсеченными позициями, многочисленными минными полями, проволочными и электрическими заграждениями.
Курбатов убежден: в Отечественную войну нигде еще не строилась оборона такой прочной и живучей, как на Курском выступе.
Тихо в блиндаже. Генерал закрывает глаза рукой и долго сидит неподвижно.
Почти вся его жизнь прошла в боях и походах. Но душа не зачерствела, не опустошилась. Под Ригой он бил кайзеровских оккупантов. В Питере поддерживал революционный порядок. В степи под Ростовом и в Крыму громил белогвардейцев.
По бурному морю на лодках его отряд переправился в Новороссийск. Наседали белые банды. Партизаны прошли всю Кубань, голыми штыками пробились в Царицын.
Первая Конная армия… Сколько с ней связано воспоминаний! Разгром Деникина, поход на белополяков, борьба с Врангелем. После победы над черным бароном и махновскими бандами бойцы Первой Конной избирают Курбатова делегатом на VIII Всероссийский съезд Советов.
Вместе с Ворошиловым и Буденным он едет в Москву. Все они воодушевлены военными успехами и хотят скорее увидеть Ленина, послушать его выступление.
Курбатов помнит многоярусный зал Большого театра. Едва заметен электрический свет. На трибуне Ильич, Курбатов отчетливо слышит его голос:
- Одна из самых блестящих побед в истории Красной Армии - есть полная, решительная и замечательно быстрая победа, одержанная над Врангелем. Таким образом, война, навязанная нам белогвардейцами и империалистами, оказалась ликвидированной…
Декабрь 1920 года суров. Свистит поземка. На стенах домов легла изморозь, и кажется, будто они окутаны серым дымом. По вечерам улицы пустынны. У Кремля горят костры, там перед ночным обходом греются матросские дозоры.
Курбатов одет легко. На нем старая шинель, но он не чувствует холода. Он идет к Ленину. После окончания съезда Владимир Ильич пригласил делегатов Первой Конной армии к себе на обед.
Поднявшись на второй этаж, Курбатов открыл дверь.
В небольшой комнате он увидел Ленина, Фрунзе, Калинина, Орджоникидзе. Здесь уже были Ворошилов, Буденный и Тимошенко.
Владимир Ильич быстро бочком приблизился к Курбатову, подал руку.
- Здравствуйте, как поживаете?
Растерявшись, он выпалил:
- Слава богу, ничего.
Все заулыбались. Курбатов смутился, почувствовал неловкость. "И как только вырвались эти слова!"
Ильич, ласково прищурившись, взял Курбатова за локоть.
- Если уж наши командиры Красной Армии говорят "слава богу", то живем мы, надо полагать, действительно хорошо! - Ильич подвел Курбатова к столу и обратился к своим близким друзьям и соратникам: - У нас в гостях военные товарищи, они не привыкли попусту тратить время, давайте-ка обедать.
За обедом Владимир Ильич попросил рассказать о бойцах. Ленин слушал внимательно и, узнав, что конармейцы часто подсказывали Курбатову решение сложных боевых операций, сказал:
- Вот именно, опирайтесь на них, они всегда подскажут. Главное быть среди бойцов, в массе!
Курбатов слышит, как хлопают фанерные дверцы и кто-то быстро спускается в блиндаж. "Наверное, Черников…"
Начальник штаба корпуса генерал-майор Черников входит с портфелем. Он коренаст. Его живот, стянутый ремнем, как обручем, напоминает бочонок. Но генерал очень подвижен. У него черные брови и серебряные волосы, аккуратно причесанные на висках.
- Какие новости, Лука Фомич?
- Кое-что есть… - Начштаба вынимает из портфеля папку. Кладет на стол. - Наши разведчики перешли на древние языки. Все время "тотальные фрицы" попадаются, вчера пятидесятилетний, а сегодня постарше.
Комкор, усмехнувшись, раскрыл папку.
- Я прихожу к такому выводу, - продолжал Черников: - гитлеровское командование не знает, когда же оно начнет наступление. Гитлер намечал его на апрель. Казалось, срок определился. Вы знаете, в районе Глазуновки, Малоархангельска, Тагино противник накапливал значительные силы. И что же… Фашисты занялись оборонительными сооружениями, их многие части были отведены в тыл.
- В начале мая все повторилось, - вставил Курбатов.
- Сейчас одни пленные заявляют: генеральное наступление "фюрер" перенес на июнь, а другие… вот ознакомьтесь, Павел Филиппович, с показаниями ефрейтора Эгюста Таллера, третья страница.
- На вопрос, что говорят гитлеровские офицеры о наступлении, - прочел вслух Курбатов, - ефрейтор Эгюст Таллер показал: "В конце апреля и в начале мая с солдатами часто беседовал командир роты лейтенант Лянгер. Он говорил: "Мы должны взять Курск, во что бы то ни стало выпрямить дугу, тогда фронт русских быстро покатится на восток". Недавно, осматривая блиндажи, Лянгер сказал: "Солдаты, вы видите сами, мы перешли к прочной обороне. Германские войска не намерены наступать первыми". М-да… - Комкор положил в папку листок. - В этом есть какая-то доля правды. Свежо воспоминание о Сталинграде. Гитлер решил выжидать. Ему выгодно наше наступление. Он хотел бы измотать, обескровить советские войска жесткой обороной. А мы не спешим, у нас крепкие нервы, а вот у "фюрера" лихорадка. Его войска то готовятся к атаке, то переходят к обороне.
- Все время меняется обстановка. Много противоречивых данных. Но самое трудное впереди. Когда Гитлер отдаст приказ: "Наступать!", разведка должна вырвать у врага сокровенную тайну - узнать час атаки.
- Фашисты, конечно, будут наступать. Так они ничего не высидят. Гитлер обещал своим солдатам летние победы. Время идет, а побед не видно. Это подрывает авторитет "фюрера", - Павел Филиппович вынул ногу из рукава тулупа, надел сапог.
Черников прошелся по блиндажу.
- Да, вы ознакомились с новым планом артиллерийской контрподготовки? Я учел все ваши замечания…
- План одобряю. Думаю, труды наших наблюдателей и разведчиков не пропадут даром.
- Разрешите взять?
- Да, пожалуйста, он в голубой папке.
Закрыв на замки портфель, начштаба направился к себе в блиндаж.
Курбатов спрятал документы в железный ящик и, потушив свет, медленно поднялся по ступенькам.
Сквозь густую листву просеивались звезды. Тихо шумели запоздалые капли дождя. Но гром все удалялся. "Как потеплело!" Тяжелые капли ударили по козырьку. Одна попала за ворот. Павел Филиппович поежился, застегнул плащ. Почти над головой зашуршала листва, и сейчас же звонко защелкал соловей, Ему откликнулся второй, третий. Ночь наполнилась соловьиным свистом.
Курбатов пошел по скользкой тропке, прислушиваясь к трелям. Они переносили его на берег далекого Днестра. Там когда-то, в такую же соловьиную ночь, он поджидал свою Дашу - молоденькую черноглазую медицинскую сестру.
Давно нет ее, Даши. После жестокого налета пикировщиков на берегу Псла осталась ее могила.
Война отняла у Павла Филипповича и двух сыновей. Под Ростовом сгорел в танке старший Остап. И совсем недавно у берегов Норвегии пропал без вести самый любимый младший сын Яков - летчик-истребитель.
Курбатов вышел на опушку рощи, стал под деревом. Вблизи кто-то глухо кашлянул. Генерал оглянулся. Повар в белом колпаке и фартуке словно вырос из-под земли. Не замечая Курбатова, он прошел в двух шагах и, спустившись в какую-то яму, зашуршал брезентом.
- Слышь, Антон, выдь-ка сюда!
- А зачем?
- Где заварка?
- В котелке…
- Нема там.
- Тогда в сундучке ищите, - отвечал сонным голосом Антон.
- В котелке, в сундучке… Ты брось мне на мозги лапшу вешать, - рассердился повар и повысил голос: - Встань и найди! Ребята чаю просят. Горы земли перевернули. А ты знаешь приказ генерала Курбатова: все на кухне должно быть с пылу, с жару! Комкор, он такой, он и к нам нагрянет с поверкой.
- Я ж тоже копал, все пальцы в волдырях. Ну, сейчас иду…
Курбатов, усмехаясь про себя, нащупал ногой тропинку, вышел в поле. "Комкор, он такой", - все еще звучали в памяти слова повара. Луна вышла из-за туч. Вдали заблестел гребень высотки. Тропинка пошла в гору. До слуха генерала донеслись глухие удары лопат. На обратных скатах высотки гвардейцы вкапывали в землю "тридцатьчетверки", противотанковые пушки. Комкор услышал тяжелые шаги. Солдаты несли на плечах мешки с землей. В темноте гвардейцы рыли окопы, траншеи, строили дзоты, создавали запасные артиллерийские позиции. Солдаты спешили до рассвета убрать свежую землю, снести ее в рощу и там рассыпать в кустах.
Гвардейцы поравнялись с Курбатовым, свернули на боковую тропинку. Передний сказал:
- Как в Донбассе, всю землю ископали.
"Это говорит народ, значит, хорошо укрепляемся", - радовался Курбатов.
Туча наплыла на луну. Потемнело. Только гребень высотки был по-прежнему освещен.
"Курские высоты, - думал комкор, - они, как щиты, прикрывают Москву. Здесь будем стоять насмерть…"
10
Майор Гайдуков начинал работу с рассветом. По тропинке, вьющейся через огороды, он бежал на телеграф. Просмотрев короткие информации корреспондентов, Виктор складывал их в конверт и сейчас же шел на пункт сбора донесений. Туда приходили из частей увесистые пакеты с очерками, статьями и целыми полосами. Все то, что в редакции называли "крупными материалами".
Гайдуков пакеты не вскрывал. Он стягивал их шпагатом и спешил на полевую почту. Чуть свет уходила машина за фронтовой газетой, надо было успеть передать в редакцию корреспонденцию.
Часа через два шофер привозил пакет от полковника Тарасова. Ознакомившись с новыми заданиями, Виктор посылал телеграммы и писал письма корреспондентам. После завтрака он мчался на полуторке в Политуправление и в отделе информации добывал интересные факты для коротких заметок. Они появлялись в газете под рубрикой: "На нашем участке фронта".
Написав несколько заметок, Гайдуков мог со спокойной совестью передохнуть, редакционное задание было выполнено. Но его тянуло в части, хотелось беседовать с людьми, по крупице собирать боевой опыт. Он все время думал о статьях, а приходилось заниматься организационной работой.
"Скоро совсем разучусь писать, - злился Виктор. - Завтра же поеду к Тарасову - и все, точка! Уйду в дивизионную газету, почтальоном не буду!" Потом остывал. "Ну хорошо, - рассуждал он, - я уйду, так назначат на мое место Грачева или Бобрышева. Связной на КП нужен, а им не легко будет расстаться с армией даже на короткий срок. Надо искать иной выход. Он есть! В десяти километрах от Свободы стоят летчики, в тридцати - танкисты. В путь!"
Над проселочной дорогой клубилась пыль. В небе плавали коршуны. Свистел ветер. Играло зеленое море хлебов. Гайдуков любил прокатиться с ветерком. Как быстро ни вел бы шофер машину, майор всегда торопил:
- Давай, голубчик, наверстывай. Опоздаем. Уже график нарушен.
Шофер Ковинько привык к этим словам. Он кивал в знак согласия, но скорость не увеличивал.
Вечером, возвратившись из части в корпункт, Гайдуков обычно садился за шахматы.
- Сыграем, но только одну… чтоб отдышаться.
- Фору принимаете?
- Ничего не поделаешь, давай, - соглашался майор. Он обдумывал каждый ход, старался, но все равно проигрывал. - Ладно… Уж в следующий раз… - И, махнув рукой, шел в соседнюю комнату, принимался за статью.
Виктор писал медленно, но упорно. После короткого выезда ему приходилось возвращаться в подразделения, уточнять факты. Но зато в танковых и авиационных полках он завел новые знакомства. Два танкиста и три летчика уже аккуратно выполняли редакционные задания, и это радовало майора.
"Не напрасно бензин жгу, - думал он. - Растет корреспондентская сеть. Молодец капитан Белов, хорошие очерки пишет. Вот так командир эскадрильи!"
В конце мая Гайдуков с нетерпением ждал приезда друзей. На складе выдавали сапоги. Он знал: Бобрышев, Гуренко и Седлецкий нуждались в обуви - и вызвал их телеграммой.
Прошел май, но товарищи не появлялись. В знойный июльский полдень в корпункт неожиданно вошли девушки. Наташа Руденко чем-то была недовольна, Вера казалась усталой.
- Что случилось, друзья?
- Жарко, - вздохнула Наташа.
- Нам обещали продать в военторге косынки. Мы отпросились у редактора, кое-как добрались на попутных машинах в Свободу, а в магазине, кроме пуговиц да расчесок, ничего нет, - пожаловалась Вера.
- Что ж вы не догадались написать, я б узнал… Ну, рассказывайте. Как там редакция устроилась на новом месте?
- Стоим в лесу. Дубы чуть не до облаков.
- А Сейм какой! Прозрачный - до самого дна видно, а в затонах лилии цветут, - оживилась Вера.
- Юнкерсы вас часто навещают?
- Покоя нет. Сегодня всю ночь кружились. Сбрасывали осветительные ракеты, но не бомбили, видно, не заметили наших вагонов - хорошо замаскировали. Мы с Наташей долго сидели в окопе.
Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился Седлецкий.
- Я и не думал встретить такое милое общество, - громко проговорил он. - Привет всем, самый горячий!
Вид у него был довольно бравый. Фуражка набекрень. На груди отливал вороненой сталью новенький трофейный автомат. Ремень резал шею, но Седлецкий не обращал на это внимания. На левом боку висела сумка с гранатами, на правом - пистолет. Из-за голенища выглядывали запасные обоймы.
- Черкес оружием увешан! - идя навстречу, пошутил Гайдуков.
- У вас здесь можно считать оружием и авторучку… До офицерской столовой - рукой подать, до телеграфа - и того меньше. Не так ли?
- Слушай, Седлецкий, сделай мне одолжение!
- Какое?
- Давай поменяемся местами. Ты на КП - связным, а я в армию - корреспондентом. Идет? Думаю, редактор согласится.
- Нет уж, дудки, мне не по нутру тихая заводь!
- О, брат…
Седлецкий вытер платком потное лицо и принялся разоружаться. Он поставил в угол автомат и, положив на подоконник сумку с гранатами, подошел к Вере.
- А что у вас за книга? А-а-а… "Ромео и Джульетта"! Недавно я встречал подобную парочку… - И незаметно следя за девушкой, он обратился к Гайдукову. - Жилье у тебя в общем неплохое, но у Дмитрия с Катей куда лучше. Какая у них просторная землянка!
Гайдуков вопросительно посмотрел на Седлецкого. Но тот, как ни в чем не бывало, принялся расхваливать Катины обеды.
- Ты знаешь, - весело говорил Седлецкий, - я прожил у них два денька, ну как у Христа за пазухой.
Вера почувствовала, что слова Седлецкого как-то сразу отняли у нее силы, спутали мысли. Ей стоило большого труда овладеть собой, принять скучающий вид и уйти из комнаты.
Проводив девушку взглядом, Седлецкий подумал: "Я, кажется, попал в точку".
Наташа, быстро перелистав "Огонек", вышла на крыльцо. Она позвала подругу. Но та не откликнулась. На звук голоса из будки выскочил толстый щенок и, завиляв хвостиком, снова нырнул в тень. Наташа сбежала по ступенькам, пошла в сад.
Вера сидела на скамейке, опустив голову. Она медленно разрывала на мелкие куски неотосланное письмо.
Наташа присела рядом. Несколько минут длилось тягостное молчание. Вера собрала обрывки письма, бросила их в кусты. Наташа придвинулась к подруге и заглянула в глаза.
- Ты любишь Дмитрия, да?
- Очень, но он этого и не знает.
- В жизни так случается…
- Тяжело, но что поделаешь?! Сейчас у меня, Наташенька, такое состояние, словно я заблудилась в дремучем лесу. Впереди ни тропинки, ни просвета.
- Ты совсем упала духом.
- Наташенька, больно.
- Ты мне никогда не говорила о своей любви.
- Стеснялась. А почему? Сама не знаю.
- Ты не переживай, надо все проверить, - принялась утешать подругу Наташа. - Может быть, и Дмитрий любит и хочет увидеть тебя.
- Нет, Наташенька, Седлецкий слишком ясно сказал.
- Мне кажется, Катя никогда не питала к Дмитрию каких-то особых чувств. Да и сам Дмитрий относился к ней всегда как товарищ.
- Милая моя Наташенька, - вздохнула Вера. - А разве ты думала, что я люблю Дмитрия? - Она встала и взяла подругу за руку. - Ну что ж, пойдем… Нам надо возвращаться…
Подруги, обнявшись, вышли из сада. Гайдуков, увидев их, с шумом распахнул окно:
- Заходите, девушки, мы же так редко видимся, хочется поговорить.
- Уже все сказано, - пошутила Наташа.
- Александр пишет?
- Вчера получила сразу открытку и письмо.
- Он скоро приедет в редакцию.
- А молчит, даже не написал об этом.
- Он хочет появиться неожиданно. Так заходите, друзья, в дом.
Отстранив Гайдукова, Седлецкий почти по пояс высунулся из окна.
- Девушки, угощаю трофейным шоколадом!
- Суррогатом? Нет уж, спасибо… - поморщилась Наташа.
- Наташа, вы можете стать поэтессой. Вам легко дается рифма, - прижав руку к груди, улыбнулся Седлецкий, - так заходите же!
- Нас в редакции ждут, мы должны спешить.
- Я провожу, не торопитесь, устрою на попутную машину, а то вы простоите на дороге до вечера.
- Не беспокойтесь, Семен Степанович, нас возьмут, - быстро проговорила Вера.
- Фу-ты ну-ты, шины дуты, - провожая девушек взглядом, произнес Седлецкий и прикрыл окно.
- Не закрывай, Семен, душно. - Гайдуков приблизился, положил ему на плечо руку. - Ты, брат, новость привез… Значит, Дмитрий женился?
- Нет. Я этого не утверждаю.
- Как так?
- А так… Я хвалил землянку, Катины обеды. И только.
- Подожди, ведь ты же ясно намекал.
- На женитьбу? Вот уж чепуха! - рассмеялся Седлецкий.
- Ты пошутил, а девушки могли принять всерьез…
- И теперь в редакции распространится слух о влюбленной парочке? О новом Ромео и новой Джульетте? И сам полковник Тарасов вызовет Дмитрия и потребует объяснения? Не так ли? Ты, Виктор, боишься даже намека на любовь. Любовь на фронте? Это же крамола! Человек на войне должен заглушить все чувства и со счастливой улыбкой получать одни только пулевые ранения.
- К чему эта ирония? - пожал плечами Виктор. - Ты, Семен, не будь лисой. Нос в норе, а хвост в стороне…
Седлецкий готов был вспылить, но в комнату вошел художник Гуренко.
- Вот и я, здравствуйте!
- Маэстро! - обрадованно воскликнул Гайдуков. - А я уже собирался посылать вторую телеграмму. Ну, как добирался?
- Ждал почтовую машину - подвела, сломалась. Так я на попутных… Жарища - ад! На мне пыли, как на придорожном камне, - Гуренко бросил на табуретку увесистый сверток. - Этюды привез… Слушай, Виктор, как бы мне почиститься да помыться?