- Подъезжаем, - заволновался Кузьма. Глаза его слезились от ветра. Стоя на краю площадки, ухватясь за поручни, он смотрел вперед.
А состав уже катил по высоченной насыпи, пересекая болотистую долину, по которой петляла речушка, шмыгнувшая под мост. Промелькнули шлагбаум, будка стрелочника.
- Что-то шибко гоним! Семафор не видно.
В Чихачеве, как и в Новосокольниках, у путей стояла толпа. Но здесь, отжимая ее к акациям, суетились железнодорожники. Пареньки-подростки, что теперь стояли за спиной у Кузьмы, беспокойно зашмыгали носами. Проводник бесцеремонно толкнул Кузьму:
- Пусти-ка.
- Я сейчас выхожу.
- Успеешь выйти. Еще неизвестно, остановится или нет.
Но состав уже начал тормозить, заскрежетало под колесами. Из толпы несколько человек выскочили навстречу составу, железнодорожники попытались их перехватить, и тогда вся толпа рванулась к путям.
Не дожидаясь окончательной остановки, Кузьма спрыгнул, девчушка - за ним. Кузьма хотел поблагодарить проводника, но тот уже вступил в рукопашную с наседавшими на него пассажирами, ему было не до Кузьмы.
- Ну, приехали, - сказал Кузьма, утирая усы и улыбаясь.
Они перешли через пути, поднялись на пригорок.
- Тебе куда? - спросил Кузьма.
- Сюда же.
Кузьма огляделся. В Чихачеве осталось всего несколько домов, поэтому поселок показался Кузьме очень маленьким. Он увидел привокзальную сирень, но вокзала не было, среди кустов виднелись навалы битого кирпича. А вот фонарь, шестигранный фонарь на металлическом столбе, сохранился. Кузьма обрадовался ему, как старому знакомому.
- А может быть, нас кто-нибудь подвезет? - оглянулся Кузьма.
- Я пешком.
- Давай я ребенка понесу.
- Нет, нет, я сама.
Кузьму поразила тишина. Когда шли поселком, на путях еще пофыркивал паровоз, а как только вышли за околицу, наступила такая тишина, будто уши оглохли, захотелось поковырять в них пальцем. Удивительная тишина. Только птички посвистывают. Но негромко, далеко. А ветерок шевелит кусты, беззвучно перебирает и перещупывает листья.
Километра четыре шоссейная дорога, которой шли Кузьма и девчушка, тянулась вдоль железнодорожного полотна, их разделяла только канава. Кузьма оглянулся. Из-за пригорка толчками взлетал белый дымок.
- А ты из какой деревни? - еще раз спросил Кузьма попутчицу.
- Мне близко… Поезд еще стоит, - оглянувшись, сказала она. - Если побежать, можно успеть…
- Сейчас отойдет. Видишь, дымок стал повыше взлетать.
- Вы не думайте, что я какая-нибудь… Просто все так сложилось… У меня родители такие порядочные были… А теперь надо как-то выкручиваться.
- Оно верно, - охотно согласился Кузьма. - А у меня ведь здесь по пути кум живет. Он пораньше меня вернулся. Мимо пойду.
- А поезд еще стоит…
- Тут раньше дорога хорошая была, сейчас поразбили ее. Давай я ребенка понесу.
Она чуть замешкалась, протянула ребенка Кузьме, но, будто испугавшись чего-то, поспешно сказала:
- Нет, сама.
- Попить надо да мурло умыть, - сказал Кузьма и спустился в канаву. А девчушка прошла вперед, остановилась, поджидала Кузьму, беспокойно переступая с ноги на ногу.
- Не хочешь умыться? - спросил Кузьма. - Ух, хорошо! Хорошая водица!
- Нет… Подержите, пожалуйста… Я быстро…
- А? Давай, давай.
Пряча от Кузьмы глаза, пунцово покраснев, она передала ребенка. Прыгнула через канаву, споткнулась, упала на одно колено, вскочила и поспешно скрылась в кустарнике.
- А мы пойдем, пойдем помаленьку, прогуляемся. Вот так, - заглядывая под одеяло, улыбаясь, сказал Кузьма. - Ну что, проснулся? За усы деда ловишь, за усы? Подожди, и у тебя вырастут, подожди. Не узнаешь? Удивляешься, что не мама. Непохож?
Отойдя столько, сколько требовало приличие, Кузьма остановился. Подождал и еще немного прошел. Опять подождал. И как-то тревожно вдруг стало Кузьме. Будто что-то почувствовал он.
- Сейчас придет твоя мама. - Оглянулся. Нет, не идет. Не видно. Идти туда неудобно. Кузьма покачал ребенка. "Что такое? Что она там?" Он прошел несколько шагов назад. "Вот еще! Что там с ней?.. Да и неудобно!"
- Эй! - робко и тихо позвал Кузьма так, на всякий случай, надеясь, что она откликнется, - Эй! Дочка!
Но она не откликнулась. И тогда Кузьма позвал погромче:
- Дочь! Дочка!
Но опять никто не ответил.
"Да не случилось ли чего?" - заволновался Кузьма. - Он быстро зашагал туда, где оставил девчушку.
- Эй! Дочь! Ты где? Что с тобой? Эй!
Поскальзываясь на сырой и синей глине, перешел через канаву. Вот и то место, где она споткнулась, виден след подошвы резинового сапога.
- Дочь! Девчушка! Ты где?
"Что такое?" - испугался Кузьма, Одной рукой придерживая ребенка, другой раздвигая ветки, Кузьма торопливо облазил все кусты. И подальше отбежал, И опять к канаве вернулся. Сначала Кузьма надеялся, что сейчас найдет, увидит ее. А побегав, понял, что ее здесь нет. И не поверил сразу. Эта мысль поначалу не столько напугала, сколько поразила его.
- Сбежала? - сам себя удивленно спросил Кузьма. - Неужели сбежала? Ребенка бросила? Быть не может? - Он не верил. Еще полазил по кустам, громко, испуганно звал: - Дочь! Дочь! - и прислушивался, надеясь на ответ.
А потом, убедившись, что ее нет и она оставила ребенка, воскликнул возмущенно:
- Сбежала! Сбежала, гадина! Ах ты, фашистка!
Кузьма вышел на дорогу. "Что же делать?" Нет, он все еще не мог поверить окончательно, подспудно у него еще жила надежда, что она вернется, что она где-то недалеко и сейчас придет.
- Ну что же теперь? - спросил Кузьма и, стыдясь за свою растяпость, с робкой мольбой, с надеждой тихо позвал: - Дочь! - Оглядываясь на кусты, пошел к станции. "А может быть, не заметил, может, еще поискать?" - Девка! Дочь!
Кузьма торопился, потому что, как показалось ему, надо звать людей на помощь, надо искать ее.
От станции двигался состав. По насыпи, обдав Кузьму пылью, прокатили черные колеса; суетливо перебирая локтями, прогрохотали паровозные маховики. У Кузьмы ветром чуть не сорвало пилотку, он отвернулся, прижал пилотку, прикрылся, а сам из-под руки посматривал на вагоны, на крыши. Вот и, последний вагон, площадка, на которой стоит знакомый проводник. Он тоже узнал Кузьму.
- Девчонка-то где? Девчонка? - крикнул ему Кузьма, подняв и показывая ребенка. Но проводник, ничего не поняв, помахал. Кузьме, попрощался.
"Не слышал!" - подумал Кузьма. Но в одном из вагонов вроде бы кто-то выглянул из двери. Выглянул и спрятался. Она! Если она, то опять выглянет, не утерпит… Не может быть, что она!
Но там выглянули. Она!.. Так-перетак, она!..
2
Первое, что пришло Кузьме на ум, после того как он немного успокоился, это снести ребенка на станцию и сдать в милицию. Он так и решил сделать, но, поразмыслив немного, Кузьма понял, что делать так нельзя. Начнутся расспросы, где взял, да когда, да при каких этих самых… обстоятельствах, начнется всякая писанина, и тогда не только сегодня (сегодня-то уже наверняка!), а может быть, и завтра и еще несколько дней не попадешь в Выселки. Да еще в каталажку посадят! И неизвестно, чем все кончится. Нет, надо что-то другое придумать! А вот что?..
И как доверился, попался, старый дурак! Сразу было видно, что за птица. То-то она все суетилась. Обвела вокруг пальца!
Пока Кузьма думал так, сидя на берегу канавы и зло дымя цигаркой, вдалеке раздался рев мотора. Кузьма приподнялся и увидел, что по направлению к станции мчится грузовик. Решение у Кузьмы появилось мгновенно. Он вынес и положил одеяло с ребенком на дорожную колею. Пригнувшись, как под обстрелом, прыгнул в кусты, отбежал, лег за кочку, замаскировался. Кусты были редкими, и дорогу хорошо видно.
Грузовик не мчался, а ошалело прыгал по дороге, отталкиваясь сразу всеми колесами и тыкаясь то в одну, то в другую колею. Дорожная грязь, как шрапнель, стегала по кустам, пробивая их метров на десять. Было видно, как шофера в кабине швыряет то на одну, то на другую дверь. Камень - не камень, яма - не яма, трах, бах! Грузовик уже близко.
И Кузьма понял, что этот шофер не остановит машину, если и увидит сверток, что ему! Да и не успеет затормозить, если бы и захотел! Нет, не остановит. Куда прет!.. Погиб ребенок!.. Теперь все!..
- Стой! Стой, куда! - Кузьма бросился наперерез грузовику, поскользнулся, упал, но все-таки успел выхватить одеяло. Грязь, больно стегнув, откинула Кузьму на спину, залепила лицо.
Грузовик прокатился метров тридцать и остановился. Из кабины высунулся краснорожий парень.
- Ты что, очумел? - заорал на Кузьму. - Жить надоело?
- А ты куда прешь? Глаза налил и прешься!
- По ноздрям захотел?
- А ты смотри, куда едешь, а то сам получишь!
Парень тряхнул дверцей так, что грузовик аж подпрыгнул, мотор, как пес, взрычал, и грузовик ринулся к станции.
- Вот такой вот раздавит человека, не оглянется. Таким все нипочем! Раздавит, как букашку, и не остановится. Вот и отец у дитя, наверно, такой же. И мать такая, - сердито бурчал Кузьма. Но теперь он знал, что надо делать. Надо дождаться другого путника. И Кузьма стал ждать. И дождался.
Лошадка спокойно брела, на каждый шаг кивала головой. На телеге, свесив над колесом босые ноги, легонько подергивая вожжами и почмокивая губами, сидел белобородый благообразный старичок в фуражке. Пошевеливал хворостинкой, подгонял лошадку. Увидев одеяло, старичок поднатянул вожжи, придержав лошадь, подъехал осторожно, остановился. Осмотрелся. Прислушался. Подошел к одеялу и шевельнул хворостинкой. Удивился. Приподнял угол одеяла. Засуетился. Кинул хворостинку. Осторожно, аккуратно поднял одеяло, понес заботливо, легко держа перед собой, положил на обочину, на травку, перед этим смахнув с травки ладонью пыль. Затем снял фуражку, умильно склонил белую лысину, перекрестил ее, перекрестил ребенка, надел фуражку, сел на телегу и был таков.
"Ах ты, старый хрыч! Что ж ты делаешь! Ребенка бросаешь! - растерялся не ожидавший такого исхода Кузьма. - Да что ж ты делаешь! Что ж такое получается! Одного, в кустах!.."
Дождавшись, когда старик уедет, Кузьма вышел на дорогу.
"А чем же я лучше? - вдруг подумал Кузьма. - Чем же он от меня отличается? С фронта иду, а ребенка бросил, под машину положил. Я еще хуже!"
И, удивившись такому неожиданному открытию, Кузьма застыдился и даже покраснел.
"Вот так коленкор! И так худо, и так! Придется мне его с собой брать. А потом сдадим в милицию. Сдать никогда не поздно. Возьму!"
И, подумав так, Кузьма поднял ребенка.
3
Когда у Кузьмы родился первак, Кузьма два дня гулял с родней, пил за наследника. И Пелагея радовалась.
Когда родился второй, Кузьма тоже был доволен. А Пелагея сказала:
- Хватит. И с двумя дай бог управиться. У нас ведь еще дом, огород, корова. И в колхозе работать надо.
- Как-нибудь управимся, - утешал ее Кузьма. - Мы еще молодые, силы есть. Не горюй. А как же раньше по шесть да по восемь бывало в семье? Ничего, управлялись.
- Как раньше, не знаю. А нам и двоих хватит…
После того как родился третий, Пелагея часто упрекала Кузьму, говорила:
- Тебя вот с ними посажу, заставлю пеленки стирать да вставать по пять раз в ночь, тогда узнаешь! А то завалишься и дрыхнешь, а я возле них пляши!
А при чем тут Кузьма, чем он виноват!.. Если разобраться, так ничем. Уж такая доля мужская!..
А четвертого Палашка очень не хотела. Все рыдала по ночам.
- Пойду к бабке Лушке.
- Иди, иди! Бабка Лушка в землю тебя вгонит.
- Ну так и что! Сколько же мы их плодить будем!
- Ничего! Где трое, там и четвертый.
- Это все ты, черт усатый! - И больно била Кузьму острым локтем в бок. - Неженатый был, все за девками бегал. Которые потолще выбирал. Вот и бегал бы! Кобель.
- Так кто же молодой не бегает, - оправдывался Кузьма.
- Пойду к бабке Лушке…
Едва Кузьма ее тогда отговорил…
Теперь Пелагее с четырьмя не сладко. В войну всем нехорошо, досталось каждой бабе. А если еще у тебя на руках четверо, и в поле надо пойти, и огород прополоть, и в доме убрать, выстирать, зашить, так и совсем худо. Да еще накормить их надо, каждому кусок, - где наберешься на такую ораву! На картошке да на лебеде сидят!..
Кузьма шел через сожженные деревни, мимо пепелищ. Выселки и еще несколько деревень каким-то чудом уцелели, а здесь, ближе к железной дороге, все было выжжено. Только заборы оставались да погреба кое-где.
Деревня, в которой жил кум, находилась всего в полукилометре от Выселок, и Кузьме надо было проходить через нее. Он знал, что кум демобилизовался, вернулся хромым, "но вполне годным мужиком", как писала Палашка. К куму надо было зайти, потому что, если не зайдешь, кум обидится, и в то же время Кузьма боялся здесь задерживаться, хотелось домой. Кум - хлебосол, сразу не отпустит.
Уже входя в деревню, Кузьма еще гадал, зайти или не заходить. Но решилось все само собой.
Кум сидел на скамейке возле избы, выставив перед собой прямую, несгибающуюся ногу в валенке, и покуривал. Он замер, не донеся цигарку до приоткрытого рта, как бы не поверив, что это Кузьма, а затем проворно вскочил, резко перекидывая ногу в валенке, заторопился к Кузьме.
- Зеленые елки! Кузьма! Ты?
- Я.
- А я гляжу, идет кто-то. Думаю, никак Кузьма. Ну, молодец! Ну, молодец!
Они, откровенно радуясь, что встретились, внимательно осматривали друг друга.
- Ну, идем в избу, - позвал кум, покосившись на сверток, который держал Кузьма, но ничего не спросил, только оглянулся в сторону, откуда Кузьма только что пришел. - Идем. А я сижу, гляжу под гору да думаю: что-то у меня сегодня правая ладонь все чешется - с кем-то здороваться. И нос щекочет.
- Хозяйка-то где? - спросил Кузьма.
- В лес за дровишками пошла, скоро должна вернуться. А Палашка знает, что ты едешь?
- Нет.
- Не писал?
- Я и сам не знал, когда приеду.
- Вот удивится! Намедни у нас была, горевала, что от тебя давно писем нет.
- Ну, как они тут?
- Да все хорошо. - Кум распахнул окно, высунулся и крикнул девчонке-дочери, которая копалась в грядке: - Манька! Маньк! Сполосни руки да беги живо к Анастасье, скажи, батька бутылочку просил. Скажи, кум, Кузяй Кадкин, с войны пришел. Пусть даст. Беги скорее!
- А деньги?
- А деньги потом принесу.
- А мамка узнает?
- Беги, я тебе говорю.
- Не надо, - запротестовал Кузьма.
- Как не надо? Как это не надо?
- Домой тороплюсь.
- Теперь успеешь. И к тебе пойдем.
Кум суетился возле стола, достал хлеб, огурцы.
- А это чего же, никак ребенок? - спросил кум, покосившись на одеяло.
- Ребенок.
- Ага, - сказал кум.
А тут и Манька прибежала, принесла черную, еще царских времен большую бутылку, заткнутую газетной пробкой.
Кум налил сразу по граненому, и до донышка, за Победу, за встречу, за все хорошее!
- Первачок? - выдохнул Кузьма.
- Он.
- Хорош, зараза!
- Да… Так, а это чего ж у тебя? Чей? - спросил кум и опять указал на одеяло.
Кузьма, торопясь, рассказал куму, матюгнул девчушку, ожидая, что и кум поддержит.
- Так-с, - сказал кум. - Н-да, - почесал затылок и налил еще по стакану. - Ну, давай, - толкнул стакан Кузьмы и, не дожидаясь, выпил. Подержал ладонь возле открытого рта.
- Оно, конечно, война есть война, и, как говорят, война все спишет, - сказал кум. - Когда зеленые девчонки в подолах приносят, это я могу понять. Мало ли как могло случиться. Не по своей вине. А вот когда, скажем, ты… Ну, погулял, пошалил, допускаю! А домой-то зачем нести? У тебя ведь и так - четыре рта!
- Так ты что?.. - воскликнул удивленно Кузьма.
- А слаб ты характером, размазня, вот что!
- Ты думаешь - мой? Я ж тебе рассказал!
- Рассказал-то ты складно… Да только я что-то еще ни разу такой брехни не слышал, чтоб кому-то возле станции ребенка подсунули. Детям только говорят, что в лесу нашли, а взрослым - от тебя первого слышу.
- Что я его - прижил?
- Вот и удивительно для твоего возраста! Все-таки за пятьдесят!
- Ну, знаешь… - вскочил Кузьма. - Ты, кум, думай, что говоришь!
- Да не, - примирительно сказал кум. - Я тебя не осуждаю. Я и сам еще… Если шибко понравится…
- Значит, не веришь? - уже не сердясь, а с горечью, с обидой спросил Кузьма.
- Почему же? Верю… Только, может, и ты мне не поверил бы. Ну ладно, что обо мне говорить. Я-то, положим, поверю. А вот что ты Палашке скажешь?
- И Палашке то же самое.
- Поверит ли?
- Поверит!
- Слез-то будет!.. Ведь это каждому - как обухом по башке. Представь, пришел ты домой, а у Палашки - ребенок.
- Ну ты примеры приводишь!..
- Представь! А бабы, они нас слабее. Подготовить бы как-то надо. Сразу-то тебе идти не советую.
- А как же?
- Так вот… Огурец бери, закусывай… Ах ты мать родная… Придется мне парламентером… Вроде как с белым флагом. Закусывай… Изложи-ка еще раз.
Кузьма рассказал.
- Пойду парламентером, - решительно сказал кум. - А ты тут посиди. Может быть, его в чулан положить? А то ведь и моя хозяйка может прийти.
- Ну и что?
- Да нет, мне-то ничего…
Кум ушел. А Кузьма курил и думал.
Вот номер вышел! Кум не верит! А может, и еще кто не поверит. И Палашка! Как знать! Все может быть! Как теперь докажешь, какую справку принесешь! Свидетелей не было. А вдруг милиция заартачится, не возьмет? Тогда что?
Кум не возвращался, как показалось Кузьме, долго. Кузьма беспокойно ходил по избе, поглядывал на дорогу. Наконец кум появился.
- Ну что? Как? - ринулся Кузьма к дверям.
- А порядок! - сказал кум.
- Что?
- Полная капитуляция!
- Что ты говорил ей?
- А все, как есть, так и сказал. Мы дипломатничать не приучены. Я ей сразу ультиматум. Говорю, мол, так и так, крепись, Палашка. Твой Кузьма у меня сидит, ребенка прижил, домой боится показаться.
- Так и сказал?
- Все как есть!
- А она что?
- А что ей делать? Завопила, на кровать повалилась. Ясное дело! Сначала шумела, чтоб ноги твоей на пороге не было. А потом ничего, капитулировала!