Кандыбин роздал ничтожные запасы провизии, захваченные из Курсавки. Беседовал с бойцами. Быстро записывал их адреса и просьбы. Принимал давно уже написанные письма для отправки. Ахмет пренебрежительно поил людей, вычерпывая воду из ведра грязной, сделанной из консервной банки, кружкой. Кончив поить и отбросив ведро, Ахмет самодовольно покручивал черные усики, наблюдая Кочубея, разговаривающего с худощавым железнодорожником.
- Ты начальник станции?
- Я.
- Шо у тебя люди валяются в грязи, як свиньи?
- А вам какое дело?
- Шо? Якое мое дело?! - сжав кулаки, переспросил Кочубей. - Зараз прикажи выскоблить пол и побанить отварной водой… кипяченой.
- Какое вы имеете право мне приказывать?
- Ты меня еще не знаешь! - наступая, грозно крикнул Кочубей. - Я тебя заставлю языком вылизывать, и ты будешь. Ты знаешь, кто я?
- Не имею чести…
- Я - Кочубей.
Начальник станции так и дернулся. Знать, далеко за пределами бригады гуляла кочубеевская слава. Начальник станции, кланяясь, просил извинения, обещал все устроить. Но Кочубей был неумолим:
- Бери чистик, подлюка, чисть, а я погляжу.
Начальник станции скоблил забитый грязью пол, бросая тревожные взгляды. Кочубей приговаривал:
- Во! Ишь, як у тебя ладно выходит!
Привлеченный шумом, к ним продрался важный человек в белом кителе. Жирное его лицо украшали пышные с проседью усы.
- Я заведующий. В чем дело?
- Ага, заведующий! - ядовито протянул Кочубей и, кивнув в сторону подошедшего, пропел: - Ахмет!
Ахмет вытянул плетью заведующего. Усы у того заколыхались, рот раскрылся, словно у вытащенного из воды сома. Он попятился назад. Ахмет, преследуя, наступил ему на ноги.
- Мерзавец! У меня… мозоли!.. - завопил заведующий, наконец получивший дар слова.
- Дави ему мозоли со всей мочи!.. - выкрикивал весело Кочубей. - Жми с буржуя совус!
Раненые приподнимались:
- Так их, товарищ Кочубей! Дави гнидов. Одобрительный гул зала не предвещал ничего доброго.
Кое-где щелкнули затворы.
Начальник станции и человек в кителе вытянулись во фрунт перед Кочубеем. Лица их были мертвенно бледны, и веки дрожали.
- Я еду с политичным комиссаром, - раздельно сказал Кочубей, - меня гукнул сам Орджоникидзе. Обратно буду завтра. Шоб было чисто, бо от меня…
Он, не докончив фразы, повернул голову. Острый его нюх уловил отдаленный запах кухни. Отведя рукой оправдывающихся железнодорожников, он пошел на запах, осторожно выбирая, куда поставить мягкий кавказский сапог. Кухня. В дверях смущенное лицо повара. На кончике носа дрожали огромные очки.
- Ты кто? - спросил Кочубей, пронизывая его уничтожающим взглядом.
- Повар.
- Шо делаешь?
- Готовлю пищу.
- Пищу? Кому?
- Медперсоналу.
- Перцоналу? А шо им готовишь? Яку пищу?
- Котлеты.
- Коклеты? - протянул Кочубей. - Вот оно шо! Мои други-товарищи хлеба не имеют, а перцоналу коклеты… Смирно!
У повара палками повисли руки. На животе звякнули длинные, остро отточенные ножи.
- Я - Ваня Кочубей. Бери и раздавай хлопцам по две коклеты. И корми хлопцев, пока они поднимутся. И если услышу от них хоть едину жалобу, скарежу тебя, як бог черепаху.
Вокзал начал оживать. Появился медицинский персонал, пропадавший до этого неизвестно где. Зажглись лампы. С окон стали сдирать доски, чтобы проветрить помещение. Кочубей, Кандыбин и Ахмет ожидали поезда на перроне. В железнодорожном саду ржали лошади. Коптили две походные кухни. К ним вереницами двигались красноармейцы через поваленный решетчатый забор. Кухни усиленно кипятили воду. Приходившие за кипятком звякали котелками. Незаметно подполз серый бронепоезд, обдавший волной теплого воздуха. На бортах бронепоезда было выведено полуаршинными буквами название.
- "Коммунист № 1", - прочитал Кандыбин. - Это броневик Чередниченко.
Люки открылись. Стали соскакивать бойцы Чередниченко и разминаться, не отходя от вагонов.
Кочубея разыскал начальник станции, который, поминутно извиняясь, передал заключение врачей, что, пока в вокзале будет такая скученность, достаточный уход раненым обеспечить трудно. Кроме того, нет постельных принадлежности, бинтов, продуктов.
Комбриг молчал. До слуха его долетали музыка, одновременные взрывы смеха, аплодисменты. Он прислушался, встрепенулся.
- Это шо за свадьба? Где то?
- В железнодорожном закрытом театре оперетта, товарищ Кочубей, - доложил начальник станции.
- Комиссар! Шо это за оперетта?
- Комедия с музыкой, - ответил Кандыбин, здороваясь с подошедшим Чередниченко.
Кочубей подал командиру бронепоезда руку и, нагнувшись к нему, шепнул:
- Мефодий! Построй мне человек тридцать своих голодранцев. При полной форме.
Место спектакля окружил Кочубей людьми, выделенными Чередниченко.
- Кончай комедь! - зычно крикнул Кочубей, появляясь в середине действия на сцене. - Я хочу речь сказать.
Зрители метнулись к выходу.
- Тикать? Нет. Брюхо на штык, як онучу! - гремел Кочубей.
Публика притихла. Подняли головы. Человек, украшенный огнестрельным и холодным оружием, подошел к рампе и начал излагать толковые и доходчивые мысли. Среди зрителей было немало рабочих-железнодорожников.
- Граждане! Яки ж вы граждане? - покачивая головой, говорил Кочубей. - Тут вы комедь играете, а там люди, трудящиеся люди, шо в борьбе с лютым врагом здоровье за вас повытрусили, валяются больные, ободранные и бесприютные…
- Правильно говорят, правильно, гниют на станции люди, - пробираясь через толпу, поддержал седой рабочий в кожаном картузе.
- А вы, милосердные сестры-женщины! Яки ж вы милосердные сестры? Где ж ваша людская совесть?
- Где ж наша людская совесть? Бабы, слушайте, ведь у тех солдатов тоже матери есть? - запричитали женщины.
Кочубей горестно ударил себя в грудь:
- Бьемся за то, шоб было светло, а там - як головой в копанку . Бьемся, шоб было всем свободно, а там - человек на человека. Вызовет вас товарищ Ленин, як вот меня Орджоникидзе, и спросит вас: а шо ж вы делали, милые люди, когда у ваших хат люди будущее штыком да шашкой доставали? Як вы будете держать ответ дорогому товарищу Ленину? Допустит вас товарищ Ленин в светлую жизнь, а может, срубает вам гострой шашкой головы… Эх, вы полова, а не люди!
- Собаки мы, товарищ Кочубей! - закричали из толпы. - Спасибо, ума вправил, по хатам выходим красных солдатов.
Заключил он нарочито грубо, словно боясь, что человечность и теплота его слов могут быть ложно истолкованы как слабость:
- Я еду с политичным своим комиссаром, Кандыбою, по вызову самого Орджоникидзе и буду завтра обратно. Все вымыть, вычистить. Обеспечить хлопцев подушками, перинами, одеялами. Не будет в порядке, плохо вам будет. Это вам каже не який там пустомеля, а сам Ваня Кочубей.
XXIII
Пятигорск. Гостиница "Бристоль". Внутри, у лестницы, дежурил брат председателя крайкома РКП (б), Абрам Крайний. В обязанности его как дежурного входило отбирать оружие у входящих. Такой порядок был установлен для всех. Кочубей, по обыкновению, стремительно вбежал по лестнице.
- Товарищ, оружие снимите, - вдогонку потребовал Крайний.
Кочубей мгновенно обернулся. Шагнул назад. Весь напрягся. Озираясь, готовясь ко всяким неожиданностям, искал разумный в его положении выход. Случай на Курсавке остался надолго в памяти комбрига. Тогда близко была бригада, а сейчас "як бирюка в капкан" - пронеслось в голове Кочубея. Пока единственным, посягающим на оружие - ценность, равную жизни, - был только этот худенький рыжеватый мальчик.
- А ты мне его вешал? - прошептал Кочубей, схватив дежурного за грудь.
Подскочил Ахмет, способный на все. Кандыбин растерялся. Наступил один из гневных припадков комбрига, когда неосторожные расплачивались жизнью. Комиссар, прыгнув, стиснул плечи адыгейца, тот с проклятиями пытался вырваться, и кто его знает, какая драма разыгралась бы на лестнице гостиницы "Бристоль", если бы, привлеченный шумом, не выскочил Одарюк. Сразу сообразив, в чем дело, Одарюк приветливо крикнул:
- А, Кочубей! Пожалуйста, заходи.
Кочубей отступил от Крайнего.
- Пожалуйста, заходь, а сами оружию сдирают, - мрачно сказал он, глядя исподлобья на Одарюка. - Так вы боевых командиров встречаете?..
- Это порядок для всех, - понимая, в чем дело, разъяснил Одарюк, - а для Кочубея можно, конечно, сделать исключение. Заходите как есть.
Кочубей нахмурился, слушая Одарюка, известного ему как приближенного главкома, и, недоверчиво озираясь, прошел в номер, где помещался штаб. Огляделся. На стене висела большая карта Северного Кавказа, расцвеченная флажками. На столе тоже карты, стаканы недопитого чая, окурки. Настороженный Ахмет не отходил от Кочубея. Он недружелюбно поглядывал на новых людей, и его тонкое нервное лицо подергивалось. Кочубей, подозвав Кандыбина, сел рядом с ним; положив руку на колено комиссара и насупившись, изучал обстановку. Небольшой коренастый Одарюк, щеголяя офицерской выправкой, подошел к карте. С характерной для него неизменной улыбкой обвел рукой красный шнур, обогнувший пестрые пятна.
- Ну-ка, товарищ Кочубей, сейчас посмотрим, каково ваше положение на фронте. Если что не так - поправите.
Кочубей пренебрежительно махнул рукой.
- Шо то за карта! Понамазюкано черти шо. У меня своя карта. Ахмет, вытяни нашу, боевую.
На стол с грохотом легла знаменитая карта Кочубея. Неграмотный полководец уверенно водил пальцем по известным ему линиям, любовно выведенным карандашом.
- Это Кубань, - объяснял Кочубей, медленно ведя пальцем по жирной зигзагообразной линии реки, - вот тут в гору потекла… чи шо? - улыбаясь, пошутил он, так как карта на этом месте стала торчком; он расправил ее осторожно ладонью. - Во, зараз опять течет нормально.
Одарюк подавил смех. Пощипывая небольшую бородку, он с интересом наблюдал поведение комбрига. Кочубей вспотел. Снял шапку и быстро несколько раз подряд провел ладонью по коротко остриженным волосам. Удивительно точно он указывал места боев, расположения противника. Вырисовывалась подлинная картина фронта. Кочубей знал, где держат линию самые разнообразные части. Он знал районы, занятые Выселковским, Крестьянским, Дербентским, Черноморским полками. Характеризовал лабинские и донские формирования, ругал матросов ставропольского направления.
Спустя час пришел военрук, будущий комфронта, Крузе, выглаженный, упитанно-выхоленный человек.
- Товарищ Крузе, - представил Одарюк. - А это Кочубей.
Буркнув что-то, Кочубей неохотно протянул руку Крузе. Обернувшись к Кандыбину, вполголоса сказал:
- Тоже товарищ… Вся лапа в перстнях, как у девки…
С приходом Крузе Кочубей замкнулся. Неохотно, односложно отвечал на вопросы. Зевая, спросил Кандыбина:
- А шо, комиссар, догадаются они нам колбасы нажарить?
В штаб позвонили. Одарюк, переговорив по телефону, обратился к Кочубею:
- С вами хочет познакомиться Орджоникидзе. Зовет к себе.
У Кочубея проснулись прежние подозрения.
- Пусть он сюда едет, Орджоникидзе-то, - нахмурившись, сказал он.
Орджоникидзе приехал. В комнату быстро вошел сухощавый человек в военной форме. Смуглое длинноносое лицо обрамляла черная шапка волос, постриженная под горшок. Орджоникидзе был энергичен, быстр в движениях. Войдя, он твердо пожал руку Кандыбину, а руку Кочубея задержал в своей руке.
- Вот это, значит, знаменитый комбриг Кочубей? Рад быть знакомым.
Сел рядом и, хлопнув его по колену, подмигнул:
- Тут про тебя, Кочубей, таких страхов наболтали, что я и ехать к тебе боялся, а в тебе и страшного ничего нет.
- Это наш, - подмигнул Кандыбину Кочубей, - это не Сорокин.
Он охотно разговаривал с Орджоникидзе, был доволен и не скрывал своего удовлетворения.
Простой в обращении, склонный к меткой остроумной шутке, Орджоникидзе быстро завоевал симпатии Кочубея.
- Слышал я про вас и вашу правильность, товарищ Орджоникидзе. Раз при царе в тюрьму шел, значит, ни яка там подлиза, а натуральный человек.
Орджоникидзе дружески похлопал Кочубея по плечу.
- Ну, не хвали. Ты тоже с атаманами да дядьками своими богачами не здорово-то целовался.
- Да откуда ты все знаешь, товарищ Орджоникидзе, як вещун, га? - поразился Кочубей.
- Ты ж известный, потому и знаю, - отшутился Серго. - Вот расскажи, как дела у тебя.
- Это насчет фронта? Все товарищам уже рассказал. Бьемся, бьемся, а порядку нет. Дальше Суркулей да Невинки не выбьемся. Кровь льем зря як воду. Вот сгарбузую еще два полка пехоты, будем тогда оперировать, кадюкам головы отрывать да под кручу… Надо до батьки Ленина пробиться, побалакать с ним. Слышал я, шо он тож моей программы придерживается…
Орджоникидзе улыбнулся. Кочубей мучительно подыскивал нужные слова. Высказывал неверие свое в некоторых командиров, удивлялся, откуда приходят поражения и почему так долго держатся кадеты, если львами дерутся его бойцы. Под конец тихо спросил:
- А скажите, товарищ Орджоникидзе, невжель вы с Лениным вот так, як со мной, балакали?
- Да, товарищ Кочубей, - просто ответил Орджоникидзе. - А что?
- Щастливый вы человек, вот шо! Завсегда, кажуть, чернявые щастливые, а вот я белявый…
XXIV
Полный скупой, кочубеевской радости возвращался комбриг на фронт. Вступала в права мягкая прикубанская осень, когда пряной горечью пахнут пожелтевшие пыреи и полынь, когда сухо шелестят ковыли и по степи расходятся плавные белесоватые волны. Давно отряхнулись желтые и пунцовые тюльпаны, и вместо лазоревых цветов адониса торчали жесткие стебли.
Они ехали по обширному Баталпашинскому плато, и выстроченная подковами земля свидетельствовала о великих схватках. Ахмет, нагибаясь, обрывал терн и жевал терпкие ягоды, сплевывая черной слюной. Кое-где серели длинные скирды, пощаженные войной, и в пологих балках бродили поредевшие отары мериносов. Всадники, появлявшиеся то там, то здесь, напоминали снова о не выполненном еще до конца долге.
Кочубей всей грудью вдыхал воздух, молчал и был грустен. Кандыбин не нарушал безмолвия. Он, иногда приподнимаясь в стременах, глядел в ту сторону, где за хребтами и долинами трех горных рек, над ущельем быстрого Урупа, раскинулась станица Отрадная - место рождения и смерти нескольких казачьих поколений Кандыбиных. Хороши земли Отрадненского юрта - хотя под пшеницу, под выпас и сенокос! Чей плуг поблескивает лемехами, отворачивая жирную, как масло, землю извечного кандыбинского надела? Может, уже нагнал генерал Шкуро заморских толстосумов, и по щетинистой стерне зашелестели, словно игральные карты, рулетки…
Попридержав коня, Кочубей подождал отставшего комиссара. Поехал рядом. Тронул его черенком плети.
- Думки, мабуть, одни у нас, Вася, - вполголоса заметил Кочубей. - Нельзя отдавать такую землю кадету. Продадут они ее, гады. Продадут. Найдутся купцы на кубанскую землю…
Он медленно обвел рукой необъятные горизонты.
- Степу края нет, Вася. Дышал бы, дышал, пока грудь, як пузырь, вздулася б, а вот не могу. Бродит у меня в крови какая-то зараза. Гляжу на степь и выгадываю, сколько скирдов фуража можно нагатить. Квитки вижу разные: лакричник, молочай, будняк, и зло с меня выпирает, как опара с макитры. Для сена-то квитки - бурьян. Вот глядит Рой на речку и кажет: "Голубая вода, стеклянная". Ему красиво, а я кумекаю, чи будет эту стеклянную воду мой жеребец пить. Может, она соленая, як рапа, да горькая, як полынь. Забегли мы раз в дубраву. В той дубраве тополи зеленые, белявые, и торчат, як держаки хваток. Левшаков и то начал их красе удивляться. А глядит на тополя Ваня Кочубей да думает: надо выслать старшин да вырубить молодую дубраву на оружие. Держак есть, а на концу наварют ковали железо, вот и пики.
Кочубей искоса поглядел на спутника и, определив, что комиссар слушал внимательно и без насмешки, продолжил свои мысли:
- Вот ты рассказал мне про Чугая и его святокрестовскую дивизию, и взял меня интерес, Вася; кому же они день и ночь фуры гонят? Неужели товарищ Ленин такой… весь хлеб пережует, шо они намолотили? Послать ему надо, раз он дуже отощал, одну фуру хлеба, колбасы чувал да вина ведра два с Прасковеи, для разбавки чаю.
Комиссар не рассчитывал, что сообщение его о героической борьбе за хлеб прикумских партизан может быть настолько наивно истолковано Кочубеем. Комбриг, ожидая ответа, хитро улыбался, точно думая: "Вот и поймал я тебя, комиссар".
Кандыбин повернулся к Кочубею и, насмешливо поглядев в серые, играющие лукавинкой глаза комбрига, спросил:
- А ты, Ваня, не такой? Помнишь, как Деревянников выкачивал Воровсколесскую для Кочубея?
Кочубей насторожился, посерьезнел:
- Шо ты запамятовал, комиссар, шо Деревянников добывал харч для всей бригады? А Ваня Кочубей, может, и съел с того харча со всем своим штатом муки два чувала да штук пять кабанов. А тебе жалко?
- У тебя бригада, а у Ленина вся Россия, а бригада твоя перед всей Россией, как вот этот донник перед всей степью, - сказал Кандыбин, указывая на одинокий куст донника, попавшийся им на пути.
- Да шо там, в Расее, чи хлеб не родит?
- Родит, но недостаточно. Ленин должен накормить армию, рабочих… - убеждал Кандыбин, разъясняя такие простые и обычные понятия.
Кочубей решил так скоро не сдаваться.
- Рабочих на фронт, - категорически заявил он. - Рабочие делали для буржуев, для их мадамов, пудрю, дикалоны…
- А для тебя?
- Ничего для меня они не делали, - запальчиво ответил Кочубей. - Гляди: жеребца кто робыл? Сбрую, седло, черкеску, сапоги, пояс, шапку - сами казаки. Своя кожемяка, шерсть, курпейчатые ягнята. Шашку Осман ковал.
- А маузер? - ехидно спросил Кандыбин.
- А шо маузер? Я его еще в Урмии отнял, а второй под Катеринодаром добыл. Раскидал за его, як кучу навоза, отряд самого Богаевского.
- Жеребца куешь?
- Кую.
- Чем?
- Подковами.
- А подковы?!
- Ну, может, только подковы! - смутился Кочубей. - Да не только подковы. Небось шаровары-то надел алого сукна, а не из домотканины, а бешмет атласный не из холстины, а снаряды, бомбы, винтовки… Мало ты стоишь без рабочего, Ваня. Грош тебе цена в хороший базарный день.
- Ну, ты мною не торгуй, комиссар, - стараясь не поддаваться, но явно конфузливым тоном произнес Кочубей, - мной Деникин торгует. Он дает два мильона за одну только голову, а еще остаются лодыжки на холодец, гусачок на пирожки. Я дорогой.
Кочубей притих, пытливым своим умом додумывая сообщения комиссара. Кандыбин, пользуясь молчанием своего оппонента, рассказал, что и подкова не сразу отковывается, что надо из руды достать чугун, потом переплавить чугун на железо, прокалить его, что у плавильных печей иногда жарче бывает, чем в самом горячем бою. Кочубей, видно исправляя допущенную ошибку, значительно подобрел к рабочим.
- Выходит, надо им помочь, товарищ политичный комиссар, - согласился он, - надо и нам начать обмолот хлеба, що кинули экономщики, да наладить доставку хлеба на Яшкуль. Может, казаки-жители помогут, потрусят закрома, только нужна им плата. Где ж грошей добыть, товарищ комиссар?
Задумался комбриг, а потом встрепенулся от удачно пришедшей мысли: