Внезапно высокомерная физиономия адъютанта изменилась, он вытянулся и опустил руки по швам.
- Черный? Не было, товарищ главнокомандующий… Кто? Рубин и Рожанский? Тоже не приходили… Скоро будете?.. Есть, товарищ главнокомандующий.
Главком прибыл обозленный. Сойдя с машины и отмахнувшись от рапорта дежурного по штабу, он на ходу грубо бросил Гриненко:
- Быстро вызвать Рубина и Рожанского.
С Сорокиным были Черный - начальник гарнизона Пятигорска, Щербина и несколько приближенных. Ординарцы, дежурившие в первой комнате, вскочили. Главком, не обратив на них внимания, прошел в штаб. С приходом главкома штаб ожил. На улице перед домом спешился многочисленный конвой. Начали собираться музыканты и всякие приживальщики, непонятно чем занимающиеся в ставке, но щеголеватые и обвешанные ценным оружием. Явившихся Рубина и Рожанского - председателя ЧК - Сорокин встретил бранью.
- Развели мне ЦИКи, ЧК разные, а порядку нет!
- В чем дело? - еле сдерживая раздражение, спросил Рожанский. - Опять из серии подслушанных разговоров?
- Хотя бы и так! - раздельно произнес Сорокин, вплотную подойдя к вызванным. - Вы знаете о преступлениях и замазываете их.
- Мы отказываемся понимать вас, - передернув плечами, спокойно сказал Рубин и отошел в глубь комнаты.
Сорокин подошел к Рубину, подозвав Рожанского. Смягчив тон и остро переводя взгляд с одного на другого, развел руками.
- В армии у меня бандит и авантюрист, а вы, имея на него материалы, молчите.
- Кто? - почти одновременно спросили они.
- Кочубей.
Рубин и Рожаиский переглянулись и усмехнулись. Главком, следивший за каждым их движением, снова вспылил:
- Немедленно арестовать Кочубея и представить сюда! Он сжег Воровсколесскую, восстановив против революционной армии население. Головорезы Кочубея реквизируют фураж и лошадей, насилуют женщин. На что это похоже!
Уже в машине, объезжая цветник, чтобы попасть к ЦИКу, Рубин тихо сказал Рожанскому:
- Вот и разбери теперь, кто прав, кто виноват. Откуда Сорокин узнал о докладной Невинномысской ЧК?
- У Сорокина своя ЧК. Не доверяет нам. Ты же знаешь, он эсер чистой воды. Посмотри его штат: Рябов, Кляшторный, Костяной - эсеры. Сейчас он диктатор. Надо обуздать его, создав Реввоенсовет армии.
- А Кочубея надо призвать к порядку, пока Сорокин за него сам не взялся.
XVII
Кондрашев дослушивал сообщения кочубеевского комиссара. Он лично знал и ценил Кандыбина и сейчас, вслушиваясь в его спокойную, уверенную речь, был чрезвычайно доволен тем, что с приходом в бригаду Кандыбина почти прекратились разговоры о самочинствах кочубеевцев.
- Как у тебя, Василий Петрович, с партийным ядром? - спросил Кондрашев.
- Хвалиться нельзя, - просто ответил Кандыбин. - Хуже всего то, что все себя считают большевиками, и вот вздумай разграничить их - дело доходит до драки. Прямо-таки исподволь партийную организацию создаю, осторожно.
- Понятно. Еще небольшой вопрос. Вы не хороните убитых в братских могилах? В Курсавке половину кладбища забрали, попы жалуются. Я на днях проезжал мимо. Насчитал шестьсот свежих могил. Это ваши?
- Да! С момента прихода бригады в Суркули. Не считая пропавших без вести.
- Есть такие?
- Бывают случаи. К примеру, вчера пропал черкес Айса, друг Ахмета. Вместе с ним исчез Мусса. Мусса, вероятно, перебежал к белым, а вот Айсу Рой засчитал в пропавшие без вести.
- Меня беспокоит вопрос пополнения, - сказал Кондрашев, закуривая. - Признаться, я ставлю вопрос о проведении мобилизации иногородних и казаков. Есть сомнения насчет казачества, впрочем, я думаю, кто не захочет, тот не пойдет, но зато те, которые придут, уже наверняка будут наши. Как идет пополнение у вас?
- Казаки Шкуро, а в особенности Покровского, группами переходят в нашу бригаду, - ответил комиссар.
- Да, я сам был свидетелем вербовки пленных Кочубеем. После оказались лучшие бойцы. Причины перебежки?
- Белые дислоцируют части по экстерриториальному принципу. Передают, что это тактика Романовского. Мобилизованных в предгорье казаков посылают под Царицын, в корпус Врангеля, а также к Эрдели. Эрдели же казаков черноморских и линейных станиц Кавказского, Ейского отделов - сюда. Но здесь, у красных, их земляк Кочубей, который им более понятен, чем генерал Покровский…
- Бригада растет только за счет перебежчиков? - снова спросил начдив.
- Отчасти, да. Но идут также горцы и жители Рощинки, Георгиевки и других. Ведь Кочубеи-то переселились отсюда в Александро-Невскую. Есть в бригаде и иногородние.
- А они как?
- Тоже любят Кочубея, - улыбнулся комиссар, - и интересно, какими простыми способами он завоевывает любовь. Вот вчера был случай. Прибежал к Кочубею фельдшер второй сотни с обидой: "Ты, - говорит, - казак, и я казак, должен меня понять". - "В чем дело?" - спросил Кочубей. "Побили меня, казака, мужики". Насупился Кочубей и стал выяснять. Оказывается, фельдшера поколотили красногвардейцы-кавалеристы за невнимательное отношение к их раненому другу. Кочубей, выслушав фельдшера, залепил ему в одно и в другое ухо и сказал: "Теперь хвастайся, говори всем: меня, мол, казак побил".
Кондрашев засмеялся. Услышав смех, в комнату вошли один за другим командиры частей. Зашумела беседа о боевых действиях, о геройстве, трусости, победах и разгромах; о знакомых девчатах, о парубковании, о женах и детях, брошенных за огненной чертой фронта. О многом вели беседу боевые друзья… Чадили махоркой, хвалились добытыми клинками и кинжалами, превозносили своих коней, а после пели любимые песни про ясного сокола, потерявшего голубку, про Кубань:
Ой, Кубань, ты наша родина,
Вековой наш богатырь,
Многоводная, раздольная,
Разлилась ты вдаль и вширь…
Пели о вольных станицах, сейчас захлестнутых волной белогвардейского террора, о родных отцовских домах, пылающих по распоряжению генералов и атаманов. Сжег Шкуро дом Кондрашева, бросил в тюрьму родителей, сжег и у других, и поэтому вдвойне ярче горячие слова песни, принимающей новую окраску:
За твои станицы вольные
Жизнь свою ли не отдать…
Ординарец передал пакет. Кондрашев, вскрыв конверт, быстро пробежал содержание бумаги. На станцию Курсавку прибыл политком Аскурава.
Кочубея вызывали для объяснения в Пятигорск. За ним прибыл в специальном поезде политком фронта.
Кочубей явился на вызов в сопровождении одного Ахмета. Оставив адыгейца на перроне и что-то ему пошептав, быстро вошел в вагон. В тамбуре он столкнулся с Кондрашевым.
- Митя, за яки заслуги меня позвали?
Кондрашев, досадливо отмахнувшись, ничего не ответил.
Кочубей долго не выходил. Стоявший на страже у окна вагона Ахмет заметно нервничал. Вдруг, уловив какой-то условный знак начальника, поданный ему через окно, ринулся с перрона и, прыгнув на лошадь, вихрем помчался по направлению к фронту. Поезд дернулся и медленно пошел, но… по полю, к вокзалу, на ураганном аллюре мчались кочубеевцы. Окружив поезд, бросились к вагонам.
- Где батько? Исуса, креста, богородицу!
- Я тут, хлопцы! - крикнул звонко Кочубей, высовываясь из окна вагона.
- Шо за лихо, батько?
- Ой, хлопцы, якись иностранцы хотят меня утянуть.
Заревели партизаны. Вытащили из окна Кочубея. Постреляли вслед составу из карабинов и на плечах отнесли комбрига до коновязи.
- Да не пошкарябали мы тебя, батько, як тащили с первого классу? Кажись, стекло хрустнуло.
- Нет, хлопцы, не пошкарябали. Только тащили вы меня за плечи, а те за ноги, и хрустнула у меня нога, а не стекло. Надо испытать, может, ошибся я с перепугу. Давай гопака.
Два гармониста прокатили над людьми буйную мелодию гопака:
Гоп, кума, не журися,
Туда, сюда повернися,
Хоть не ела, не пила,
Зато весело жила…
Нарядный кочубеевец в коричневой черкеске, расшитой золотым галуном, выкрикивал:
Чай пила с сухарями,
Домой пришла с фонарями…
Плясал Кочубей, приговаривая:
- Не, ничего. Мабуть, стекло хрустнуло. Не, ничего!
XVIII
Объезжая фронт, военрук Старцев задержался у ковыльного кургана, облюбованного комиссаром конной бригады. С месяц не видались друзья и, крепко расцеловавшись, прилегли на Комиссаровой бурке с подветренной стороны.
Старцев был неспокоен и откровенно делился своими сомнениями с Кандыбиным.
- Нет ясности сейчас, Василий, какая была у нас прежде, - говорил Старцев. - Помнишь, когда пришел в станицу гвардейский хорунжий Старцев? Помнишь, как закрутились возле такой приманки атаманцы? Золотые горы сулили, а экономщик Шиянов обещал двух кобылиц и жеребца хороших кровей. Могла бы закружиться голова? Могла, Василий. Ведь коммуны тогда и на пятак не видно было. А не закружилась потому, что была ясность в сердце. Не глядя на их подарки, пошел к Говорову и сказал прямо: "Я большевик, и возьми с меня все, что надо для партии". Он глянул и будто насквозь пронзил меня. Хоть и одноглазый Говоров, а видел на три сажени в землю. Сразу сказал: "Если наш, выступи, расскажи свою программу людям". Высказался я тогда в школе, на митинге. "Ну, теперь видим - свой", - сказал Говоров… И было все гладко, Василий, пока мы сами были в Предгорий. Помнишь, как восстания усмиряли, как рос наш отряд и как его боялись кадеты? Почему же сейчас Шкуро набирает двадцать полков, а тогда один мотался по аулам?
Широкое смуглое лицо Старцева было напряженно, он кусал концы своих пышных усов и, глядя куда-то далеко пустыми глазами, продолжал:
- …Сейчас-то куда больше войска стало. Говорят, сто пятьдесят тысяч, а порядку нет. Каждый сам по себе. Кочергин пока без войска, а только с чином. Матвеев никак не прорвется с Тамани, а может, его уже съели кадеты! Да, кто ждет таманцев, а кто боится: "Черная хмара, мол, ползет от моря". Кондрашев, Кочубей неплохо дерутся, но все на месте. Слухи есть, святокрестовские партизаны здорово колотят Бичерахова да Барагунова. С ним Сорокин решил Озерова послать, большую сволочь, скажу тебе по совести, Вася. Кажется, даже эсер. Вообще не мешало бы связаться с Прикумьем. На совещании командного состава решили послать делегатов в Царицын. На броневиках прорываются делегаты к Царицыну. В Царицыне самого Ленина товарищи Красной Армией командуют. За советом подался к ним, к Сталину да Ворошилову. Все дело, Василий, в Сорокине, - решительно заявил в конце разговора Старцев. - Был когда-то Сорокин наш, а сейчас свихнулся. Пьянка, пятьдесят адъютантов, девки, музыка. А республике - все меньше и меньше.
Суматошный Володька, вынырнув, как из-под земли, прокричал приказ Кочубея и снова сгинул. Комбриг звал комиссара.
Встали. Кандыбин, отряхнув бурку, набросил ее на плечи.
- Кочубей не верит Сорокину, - идя к лошади, раздумчиво проговорил Кандыбин, - слышать про него не может. Но тут, возможно, старые боевые счеты.
Они заметили приближающегося к ним сильным аллюром всадника.
- Кажется, Батышев. Подождем, - предложил Кандыбин.
Батышев круто осадил коня. Поздоровался со Старцевым. Стегнул коня так, что тот взвился на дыбы.
- Сорвался из части. Бригаду стягивают к Семибратскому кургану. Слышно, Шкуро подходит с Крутогорки.
Старцев разглядывал Батышева. На Батышева не мог нарадоваться обычно скупой на похвалу Кочубей. Может, он видел в нем повторение своей доблести. Батышев, подражая Кочубею, часто хмурился. Случайно улыбнувшись, снова старался стать суровым. Он был тоже белокур, но крупней Кочубея. Храбрость Батышева была прославлена далеко по фронту.
Они тронулись в рысь, ветер доносил певучие звуки сбора. Батышев сдерживал коня. С мундштучного железа срывалась розовая пена.
Он, обернув обожженное солнцем подвижное лицо к комиссару, зло кричал:
- Партейных групповодов не мог назначить! Выборами прошли, как и командиры.
- Не важно!
- Важно, комиссар: выбрали беспартейных. Я прикрыл такую лавочку, а хлопцы меня было в шашки…
- За что? - удивился комиссар.
- Старое зашло, - кинул Батышев и рванулся вперед.
- Давай шагом! - крикнул комиссар догоняя. - Толком расскажи и не ори.
- Говорят так: покидали семьи свои, как кутят в прорубь. Деремся, аж спины мокрые, с коней не слезаем. Слухаем командиров. Замечаниев не имеем. Шкоды за собой не числим: барахольства или насчет жителей… Завсегда себя большевиками партейными считали, а сейчас в поле обсевки.
Батышев рассказывал, не глядя на Кандыбина. Конь качался под ним, готовый к карьеру, и трепетно поводил ушами, ловя трубный зов.
- Дальше, не тяни, - торопил живо заинтересованный Старцев.
- Досталось мне, - враждебно кинул Батышев, - за чужие приказы. Отвод я дал беспартейным, Они за клинки.
"Это мы-то не большевики? Может, дождетесь, пока добела вылиняем да с кадетом с одного казана кулеш начнем хлебать…" Рубахи рвали, ранами выхвалялись… А я при чем? Я сам им сочувствую…
- Так зачем ты отвод давал? - возмутился Кандыбин. - Что ж тут страшного? Эх ты, коммунист!
Батышев схватился за эфес, лицо его исковеркала злоба. Но потом, чуть не сбив комиссара, рванулся в сторону и пропал за тернами.
- Вот тебе и кочубеевцы! Да у тебя совсем не плохи дела, Василий. А не хвалишься.
- Хвалиться нечем, - отнекивался комиссар. - Батышева жаль. Теперь мучиться будет. Злой будет в рубке. Молодой еще коммунист, шашкой в партию вписался, на лету.
На Семибратском отлогом кургане всадники разглядели группу командиров.
- Послушаешь сорокинские диспозиции, - предупредил Старцев, поднимаясь с комиссаром на холм, - длинные, "умные".
Кандыбин улыбнулся.
- Особенно Кочубею понравится. Он вместо подписи крест рисует: палец в чернила и на бумагу прикладывает. После любуется: "Это Ваня Кочубей".
- Не скромничай, Васька, ты ж его, говорят, грамоте обучил.
- Где там обучил! - отмахнулся Кандыбин. - Стесняется он. Тогда букварь из сумы вытащит, когда никого нет. А когда возле Кочубея нет людей?!
Бригада ожидала приказа в резервной колонне. На голубой линии горизонта передвигались темные точки - боевая разведка и боевые дозоры.
Выдвинувшись вперед сотни, на карачаевском скакуне скучал Михайлов. Он похлопывал себя по голенищу плетью и лениво обирал колючки с полы черкески.
На холме были Кочубей, Рой, Кондрашев, Гайченец, адъютанты и поодаль Ахмет и ординарцы начдива - горцы из аулов Дудураковского и Кубины, бывшие табунщики черкесских князей Аджиева и Лова.
Кочубей, мучительно морща лоб и зевая, слушал длиннейший приказ о наступлении. Старцев, толкнув в бок Кандыбина, подморгнул и подошел к группе. Приказу предшествовала утомительная диспозиция с характеристикой всех фронтов и боевых колонн войск Северокавказской республики,
Кочубей явно был недоволен. Адъютант читал медленно, нараспев, сочно выделяя названия частей и знаменитых командиров.
Долго перечислял адъютант станицы, занятые Деникиным, которые надо было вернуть Кондрашеву, Стальной дивизии, Морозову, Федько… Когда адъютант окончил чтение, с минуту длилось молчание.
Кочубей облегченно вздохнул и подошел к Кондрашеву.
- Все? - спросил Кочубей.
- Все, - ответил адъютант.
- Бумагу зря переводят, а хлопцам на цигарки нема, - сказал Кочубей, презрительно улыбнувшись.
Вдали голубела линия курганов. За ними, судя по диспозиции, расположились шкуринцы. Взмахнув широким рукавом черкески, Кочубей указал на курганы:
- Вот крайний курган, Митя. Куда мне бить? Вправо аль влево?
- Вправо, - вглядываясь, сказал Кондрашев.
- Ну и все.
Махнул повелительно рукой. Бригадные фанфары, полоща крыльями алых полотнищ, зарокотали уставной сигнал гвардейского похода:
Трубит труба, сзывает, торопит всех бойцов на коня,
Дружнее ударим и грудью спасем от врага
Край нам родной, нам дорогой.
Чур, сплеча поразить врага, все, вперед да ура.
Сразимся, погибнем, позора не имет, кто пал.
Тихим аллюром, кичась спокойствием и пренебрежением к смерти, двигались сотни. Размахнулось правое крыло бригады рыжими мастями донских скакунов, подчиняясь трубным звукам:
Радуйтесь, други, снова в бой с врагом…
Это Кочубей вытягивал клин атаки по переднему уступу. Любовался Кондрашев яркой картиной, и на его лице играла довольная улыбка. Спокойный, на лучшем коне, галопировал Кочубей.
Над простой лукой седла переливался радугой дедовский булатный клинок, выкованный прославленным Османом.
XIX
Суркули остались позади. Мерседес проскочил по утлому мосту речки Суркули, миновал хутора и тяжело пошел на крутой подъем к селу Султанскому. Рядом с Роем примостились Володька и боец-пулеметчик.
Машина, хрипя, пересекала восточную оконечность Ставропольского плоскогорья. В долине реки Томузловки было неспокойно, об этом сообщили Кандыбину дружинники Александровского села. Кочубеевцы переменили маршрут, думая вырваться правобережьем Кумы к Святому Кресту.
Прикумье было насыщена зноем. Чувствовалась близость ногайских степей. Горячий суховей захватывал дыхание. Растительность была обожжена, листья кукурузы жухли, сворачивались в трубки. На горизонте, подгоняемое ветром, быстро увеличивалось какое-то облако. Бурые столбы свивались, падали. Пыльные проселки дымились и, казалось, текли.
Рой плотней уселся и закутался в бурку. Володька лег в кузов и накрылся. Пулеметчик, обвязав пулемет, начал свертывать папироску. Машина мчалась навстречу циклону. Испуганные тушканчики вырывались из-под колес и моментально пропадали. Высоко над головами неподвижно парил коршун. Рой позавидовал спокойствию хищника.
Мерседес врезался в облако черной пыли. В ушах сильнее засвистел ветер, сразу же потерялась видимость, точно машина нырнула в водоворот.
В глаза швырнуло мелко истолченным песком.
- Астраханский дождь! - оборачиваясь, крикнул шофер.
- Мотор не заглохнет? - беспокойно спросил Рой.
- Мой мотор как верблюд! - прокричал шофер и согнулся над рулем.