Уже совсем поблизости от нужной высоты Аугусто изнемог от бега. Ноги подкашивались. Аугусто увидел связистов из своего батальона, которые укрылись за скалами. Он стал и опустился на одно колено.
- Послушайте, - задыхаясь, проговорил он, - надо передать на узел связи приказ командира…
- Ну, нет, парень! Беги и передай сам! - донесся до него голос командира батальона.
Аугусто поднялся и пробежал еще несколько шагов. Но тут же, обессиленный, рухнул ничком на землю. Усталость взяла свое. С пронзительным, все нарастающим шипением приближался снаряд. Аугусто заметил в воздухе какой-то вращающийся блестящий предмет. "Осколок", - подумал он. Ему показалось, что он вот-вот вонзится ему прямо в ноги. Он задрал их. Предмет глухо шлепнулся о землю, и мелкие камешки хлестнули Аугусто по ногам. Он вскочил и бросился туда, где укрывались связисты.
Его обнимали, хлопали по плечу. Один из связистов залился нервным смехом. У других лица были бледные, искаженные страхом.
- Что произошло? - спросил Аугусто.
- Так, пустяки. Считай, что ты вновь родился, - сказал один солдат и движением головы предложил Аугусто оглянуться назад.
Аугусто обернулся. Неразорвавшийся снаряд стопятидесятипятимиллиметрового калибра сверкал на солнце.
Аугусто вздрогнул, так до конца и не уразумев, что только чудом его не разорвало в куски, и бегом направился на узел связи.
Аугусто передал приказ командира батальона и опустился на землю. Он обливался потом и прерывисто дышал. Расстегнул форму, по груди стекали струйки соленого пота. От взопревшего тела шел пар.
- Нет ли чего попить?
- Нет.
С трудом сглотнул вязкую липкую слюну. Закрыл глаза. "А ведь был на волосок от смерти", - подумал он. И подумал совершенно спокойно, без всякого страха. Гремела артиллерийская канонада, слышалось дружное стрекотание винтовок и пулеметов. Узел связи находился в надежном укрытии. Артиллерийский обстрел здесь был почти не опасен. Изредка звенели шальные пули, но на большей высоте и тоже неопасные.
Появился санитар Эррера, андалусец родом из Уэльвы.
- Эй, вы! Там внизу, на равнине, увесистый корнишончик сделал кашу из одного штабного солдатика!
Помолчав немного, он вдруг разразился громким хохотом.
Связисты удивленно уставились на него. Аугусто схватил санитара за ремень и с силой тряхнул.
- Заткнись, а то получишь затрещину!
Теперь Эррера с удивлением воззрился на Аугусто, потом опустился на землю и неожиданно заплакал.
- Будет тебе! - начал успокаивать его Аугусто, ласково трепля по плечу.
Но Эррера заплакал еще сильнее и успокоился лишь спустя некоторое время.
Вскоре Аугусто отправился обратно. Бегом он спустился по склону и укрылся за стеной, в воронке от того самого снаряда, который ранил Конде.
К Аугусто присоединился еще один связист.
- Ну, как тут у вас дела? - спросил Аугусто.
- Да вот бегал с приказом в первую роту. Там они совсем обалдели от страха. Много раненых, много убитых.
- Как у тебя с куревом?
- Скверно.
Вытащил кисет, молча скрутил самокрутку. В этот момент на их головы скатился какой-то солдат. Коленкой угодил Аугусто в лицо.
- Эй, ты, поосторожнее!
- Я ранен, братцы! - простонал тот.
Он показал им руку, из фиолетовой раны струилась кровь.
- Перевяжите, братцы, перевяжите! - умоляюще просил он, протягивая индивидуальный пакет.
Неумело, дрожащими руками они наложили ему повязку. Затем отвели на перевязочный пункт.
Около двух часов обстрел кончился. Раздавались только отдельные винтовочные выстрелы. Затем и они смолкли. Воздух был разреженный, пропитанный пылью и дымом. Стоял крепкий запах медпункта и операционной. Аугусто сделал глубокий вздох. Запах, уж неизвестно почему, показался ему желтого цвета, запах покойника, дезинфекции, смерти. И в то же время это был терпкий запах тимьяна, запах степи, запах жизни, надежды, проникающий до мозга костей.
Луисе один из солдат, которых они утром сменили, подарил банку фасоли и ломоть хлеба. Он подсел к Патрисио и Аугусто.
Расположились поблизости от медпункта. Там в ожидании эвакуации собралось больше двадцати раненых. Один с четырьмя пулями, всаженными пулеметной очередью в ляжку, другой умирал на носилках, лоб его был просверлен винтовочной пулей. Лицо совсем зеленого цвета. Ресницы, брови, щека припудрены глинистой землей. По виску стекала липкая струйка крови и мозговой массы. Еще один лежал, прикрывая руками смертельную рану в живот. Зрелище было душераздирающее. Они лежали на земле, грязные, в пыли и крови. Кто скрючился от боли, кто дрожал в ознобе, кто метался в жару. Плачущими голосами они просили воды, стонали: "О мама!" - или, стиснув зубы, молчали, с потемневшими, нахмуренными лицами. Ледесма, фельдшер из соседней роты, и батальонный священник пытались утешить их.
Чуть в стороне лежали убитые. Их было семеро. Среди них те четверо, которых разорвал снаряд в самом начале обстрела. Смерть настигла их, искромсала, разорвала в куски. Парня, которому оторвало голову, накрыли шинелью, чтобы не видно было изувеченного тела. У других одежда была в беспорядке, пожухлая, рваная, черная от крови - как грубый набросок смерти. В ногах у одного убитого лежал пакет с вырванными снарядом внутренностями. Лиловыми, серыми, зелеными. У другого были разворочены ноги, белели расщепленные кости. Больше всего Аугусто потряс вид убитого юноши. На одной ноге не было сапога, и из кальсон выглядывала желтая нога, грязная от земли, крови и пота. Ноги были сложены так, будто он вытянул их поудобнее в предвкушении сна, вовсе не помышляя о смерти. Но эта нога так красноречиво говорила обо всех пережитых ужасах!..
Ели тут же, по соседству с этим кошмаром. Будто на краю могилы. И ели с аппетитом. Аугусто подумал: "А ведь жизнь, как и смерть, беспощадна!"
Появился младший лейтенант Кастро. На груди - нашивка со звездочкой, значит, звание временное. Был он маленький, толстенький, совсем еще юнец. Видно, нервы его не выдержали. Он был бледен, совершенно потерян, без шапки, волосы растрепаны.
- Не хотите ли поужинать с нами, младший лейтенант?
- С удовольствием, спасибо.
Он сжевал ложку жирной фасоли и кусок хлеба; при этом зеленые глаза его были совсем отсутствующими, невидящими. "Долго это будет еще продолжаться? Мне этого не перенести!" и перед ним вновь и вновь проносились жуткие картины, которые он недавно видел.
- Запить найдется? - спросил он.
- Нет, младший лейтенант. Ничего нет, ни вина, ни даже воды.
- Хуже всего, что воды нет даже для раненых. Черт знает что такое! - проворчал Луиса.
У младшего лейтенанта дрогнули губы, будто он хотел что-то сказать, но промолчал, и только голова его тяжело склонилась на грудь.
Вечером перестрелка возобновилась, но уже с меньшей силой.
- Пошли, поищем воды. Я просто подыхаю от жажды, - сказал Луиса.
- Я тоже. А вдруг нас потребует начальство?
- Не будь наивным, Гусман! Ничего не случится. Могут и подождать.
За холмами проходила дорога. Там был болотистый участок. На него и свернули.
- Хорошо бы отыскать поблизости какой-нибудь источник, - сказал Патрисио.
Источник нашли у дороги. Из него не сочилось ни капли. Грязь была очень густой. На ней отпечатались следы сотен сапог, сотен копыт. В лужах стояла лошадиная моча, кучами лежал навоз. Набрали в платок грязи и выдавили струйку зловонной жидкости.
В это время мимо проходила колонна раненых. "Пить! Пить!" - просили они. Нацедили и им.
Вечером батальоны начали покидать позиции. Солдаты шли молча, хмурые, без песен и шуток.
С наступлением темноты стали вывозить убитых. Их нагрузили на мула, как грузят дрова. Жесткие, навеки застывшие скорбные останки. Двоих засунули головами в чересседельные корзины. Они должны были служить боковыми подпорками. Один из них был юноша, который так потряс Аугусто. Так он и торчал со скрещенными ногами, словно застыв в каком- то дьявольском, гротескном танце. Других убитых сложили на круп, прикрутили веревками, и мул тронулся. Аугусто проводил его взглядом. Вскоре мул и его жуткая ноша растворились в темноте, затем снова возникли на сером экране сумерек. Ноги, скрещенные, словно в танце. Танце смерти. Они топтали ранние вечерние звезды. А звезды омывали голую ступню вечерней росой.
Аугусто уселся на камень и так просидел долго. Луиса и Патрисио уже ушли. Он остался один, погруженный в ночь, словно в удушливый колодец.
Холод вывел его из оцепенения. Зубы выбивали дробь. На высоком холме находился командный пункт батальона. Аугусто направился туда. В темноте мерцал какой-то огонек. Командир батальона сидел возле костра. Разговаривал с офицерами. Гусман взглянул на командира. Он видел его удрученное, хмурое лицо, когда грузили убитых. Теперь командир улыбался. Улыбнулся и ему, Гусману. И Гусман почувствовал себя спокойнее, увереннее.
- Мы потеряли тридцать пять солдат, - сказал Луиса. - И еще двух сержантов и одного офицера.
- Что приуныли, орлы? Нет ли закурить? - спросил подошедший Борода.
- Да это Борода! Откуда ты взялся? Только курить у нас нечего, - ответил Патрисио.
- Что поделаешь. Послушайте, а нам дадут поесть?
- Чего захотел! Скажи спасибо, если дадут банку фасоли, - буркнул Луиса.
- Мне полагается двойная порция.
- Губа не дура!
Вскоре стало известно, что кухня где-то застряла и что придется ложиться спать без еды и питья.
Аугусто, Патрисио и Луиса пошарили в темноте, в поисках места, подходящего для ночлега. Залегли в зигзагообразных канавах. Они были полны камней, крупных и мелких.
- Да тут и часа не выдержишь! - проворчал Аугусто. На противоположном склоне они обнаружили круглую выемку с мягкой землей. Нарвали травы и листьев и устроили ложе. Подморозило, холод стал нестерпимым. Ничего, кроме коротеньких хлопчатобумажных одеял, у них не было.
- Ну, ребята, уж и не знаю, кто может все это вынести! - воскликнул Патрисио, ежась от холода.
- Давайте разведем костер.
Снова принялись рвать тимьян. Луиса отыскал даже кусок доски. Огонек весело вспыхнул, вырвал в темноте лоскут света и через несколько минут потух. Остались жалкие угольки, которые почти не грели. Подошли другие солдаты. Время ползло медленно. Командир батальона, священник и несколько офицеров ушли в единственную землянку, которая находилась на высоте. Бивак погрузился в полную тишину. Погасли все огоньки. Только от очажка Аугусто еще струился слабый красноватый отблеск. Догорала последняя охапка сухой травы. Аугусто помешал легкий, совсем белый пепел, и маленькие угольки потухли. Что-то завтра их всех ожидает? Теперь Аугусто охватил настоящий ужас. Он вспоминал все жуткое, что перевидел сегодня, - и сводящую с ума ярость обстрела, и взрывы, и ежеминутную угрозу смерти. Аугусто вздрагивал, тяжело вздыхал. "А что, интересно, сейчас с Хуаном?" - неожиданно подумал он. И тут же судьба Хуана показалась Аугусто почти безразличной, чужой, далекой. Он даже почувствовал угрызения совести. И тогда большим напряжением воли, почти силком заставил себя погрузиться в воспоминания о Хуане, погрузиться в недавнее прошлое, вдребезги разбитое превратностями и ужасами войны. Он вспомнил путешествие Хуана в Барселону и усмехнулся с невеселой, горькой иронией: "Из всего-то мы делаем трагедию!"
Аугусто оставалось совсем немного до окончания военной службы в Барселоне, как вдруг он получил отчаянное письмо от Хуана. Хуан сообщал, что предприятие, на котором он работал, перестало платить и что ему ничего не остается, как вернуться в свою деревню. Письма от Хуана приходили регулярно. Тон их был отчаянным. Деревенская жизнь казалась ему нестерпимой. Смертельная скука и никаких видов на будущее. Сплошной, беспросветный мрак.
Аугусто не выдержал этих жалостных посланий Хуана и однажды написал ему, что ждет его в Барселоне. "Я помогу тебе всем чем смогу. Я уже говорил о тебе у себя на предприятии. Там обещали при первом удобном случае сделать для тебя все возможное. Кроме того, ты уже знаешь, что у меня тут есть кое-какие связи, и, между прочим, с такими удивительными людьми, как Агирре. Общими усилиями мы тебя так или иначе устроим". Хуан поселился в пансионе на улице Корсега, там же, где жил Аугусто. Аугусто дал ему поручительство. Через несколько недель Хуана приняли на работу. Заработок ему положили такой, что хватало только на еду. Доходы Аугусто тоже были довольно скудными, но он охотно делился ими со своим приятелем. Он приглашал Хуана то в кафе, то в кино, ссужал его деньгами, когда тот встречался с какой-нибудь своей подружкой… "Это ведь в долг, при случае отдашь", - успокаивал он Хуана. Лугу сто чувствовал себя неловко. Вероятно, его помощь и покровительство были для Хуана немножко унизительными. Но нет, Хуан принимал все как должное. И тем не менее чувство неловкости не оставляло Аугусто. Тогда он решил прибегнуть к другому способу. На предприятии, где он работал, сверхурочные часы оплачивались очень хорошо. Он договорился, что сверхурочно вместо него будет работать Хуан.
- Я совсем замотался, - солгал он приятелю. - Да и времени на учебу не остается.
Он был счастлив, что доставил Хуану радость. Ведь так приятно помочь другу. Пожалуй, в мире нет ничего лучше.
- Ты сделал для меня больше, чем родной брат, - не раз говаривал ему Хуан,
В этих случаях Аугусто чувствовал себя необыкновенно взволнованным и был готов на еще большее самопожертвование.
Воспоминания Аугусто были прерваны голосом капрала, который будил спавшего неподалеку часового.
- Вставай, пошли! Аугусто вздрогнул.
- Что случилось? - сонным голосом спросил солдат.
- Подъем!
- Знаешь, иди ты подальше со своими шутками!
- Пошли, пошли! - сердито прикрикнул капрал.
Аугусто мрачно поглядел на них. Но оба тут же растворились в темноте. Аугусто осмотрелся вокруг. Кромешная тьма. Звезды отбрасывают холодный матовый свет, каким отсвечивают орудийные стволы. Было дьявольски холодно. Ночной воздух словно одеревенел, малейшее его движение ранило. Гусман подумал, что все случившееся с ним совершенно нелепо. Ну для чего он тут? И сразу же его охватило чувство беспомощности и безнадежности.
Так провел он всю ночь без сна, дрожа от холода. Болели затекшие плечи и ноги. Мучила жажда. Он лизнул иней, покрывавший его одежду.
Теперь Аугусто думал о своих, о сестре Марии. Вспомнилось, как она дрожащими руками укладывала в его вещевой мешок пижамы, новый костюм, галстуки… Перед отправкой из Леона он отослал все это. Если бы домашние могли его видеть сейчас!.. Мать и сестры вечно твердили ему: "Ради бога, побереги себя. Смотри не простудись! Ради бога!"
Глава третья
Он заметил на горизонте тонкую мутно-молочную полосу. Начало светать. Его охватило неистовое, ребяческое желание орать во все горло, торопить день, только бы он не мешкал с солнцем и поспешил прогреть его тело, почти заледеневшее от стужи.
Он поднялся. Другие еще сидели в оцепенении. Пепел был холодным и серебристым, как вода в луже. Принялся расхаживать взад и вперед каким-то скованным, одеревенелым шагом. Шлепал себя по ляжкам, по телу.
Неподалеку стоял часовой.
- В чем дело?
- Ничего, пытаюсь согреться.
Другие солдаты бродили по лагерю, их фигуры смутно вырисовывались в предрассветной мгле. Стоял серый, промозглый туман. Солдаты двигались медленно, ежась от холода, как бы потеряв ориентировку.
Натолкнулся на Бороду. Тот лежал кверху брюхом и храпел. В бороде сверкал иней, одеяло наподобие кушака было обернуто вокруг поясницы. "Поразительный тип!" - восхищенно подумал Аугусто.
Рядом с Бородой с открытыми глазами лежал Ломас, один из штабных связистов. Аугусто взглянул на него.
- Здорово, старик!
Связист, опершись на локоть, приподнялся. Посмотрел на Бороду. Взглянул своими прозрачно-голубыми глазами на Аугусто.
- Счастливец!
- А ты?
- Не спал всю ночь. От холода зуб на зуб не попадал. Он сел и потянул Бороду за одеяло.
- Надо разбудить. Не то схватит воспаление легких.
- Кто? Этот? Да никогда в жизни! Он выносливее любого мула, - засмеялся Аугусто.
- Как знать.
Аугусто отошел. Ему было жаль этого парнишку. Из-за него у Аугусто и начались нелады с Бородой. Борода прямо-таки приворожил его. Ломас ходил за ним следом, как собачонка. И Борода обращался с ним совершенно бесцеремонно. Ломас был еще мальчик, хрупкий, болезненного сложения, трогательно застенчивый и покорный. Он восторгался силой Бороды. С ним он чувствовал себя одновременно и защищенным и беззащитным. Борода злоупотреблял своим влиянием. Дружбу они свели через восемь или десять дней по прибытии в африканскую казарму. Борода подбил Ломаса стать на раздачу в столовой.
- Давай так: когда я подвигаю тебе свою миску - наваливай без стеснения.
Так доставались ему лучшие куски, и вначале никто этого не замечал. Но вскоре однополчане начали избегать стол, за которым сидели Борода и его приятель.
- Знаешь что, дружок? Напиши-ка родителям, пусть раскошелятся да пришлют посылочку, - уговаривал Борода.
- Зачем? Мне ничего не надо.
- Откуда ты знаешь, милок? Слушайся-ка лучше старших.
Ломас сдался. И тогда началось; раз десять на день слышалось:
- Слетай, орел, притащи ломтик ветчины, что у нас там хранится…
Ломтик исчезал в его ненасытной утробе.
- Пожуй и ты чуть-чуть, милок. Только гляди не налегай! - и Борода разражался раскатистым хохотом.
Борода таскал его по кафе, киношкам, игорным домам. И всякий раз Ломас предупредительно хватался за бумажник.
- Не сердись, орел, платить будешь ты.
Аугусто с любопытством приглядывался к Бороде. Видел, как тот слоняется из стороны в сторону, что-то высматривая, вынюхивая. "Знаешь, милок, лучше тебя нет никого на свете", - вдруг ошарашивал он очередную жертву. "Интересно, что он собирается выудить у этого бедняги?" - размышлял Аугусто. Борода безошибочно достигал цели. Его обычная тактика заключалась в дружеском похлопывании по плечу, шуточках, двух-трех льстивых словах. И всякий раз действовала безотказно. У Бороды была удивительная способность завоевывать доверие людей. Если он к тому же еще старался, то отказать ему было решительно невозможно. Настолько велика была сила его обаяния. Он был законченным эгоистом, и обаяние его было мнимым, но поразительно действенным.
У марокканца, торговавшего горячим шоколадом при входе в казарму, он ежедневно выманивал бесплатно две или три чашки.
- Ну как, земляк? - И Борода обнимал марокканца на шею и дружески прижимал его голову к своему брюху. - Лучше тебя во всем мире не сыщешь. Поднеси-ка, милок, чашечку. Гляди, земляк!
И Борода залпом опорожнял чашку кипящего шоколада.
- Да ты просто герой! - восклицал потрясенный торговец, тараща глаза.
В ответ Борода только испускал свои раскатистые "хо, ко, ко, хо!" Вместе с ним смеялся и марокканец.
- От моего смеха он лишается рассудка, - подшучивал Борода.
Надо сказать, что капрал прямо-таки излучал симпатию. И Аугусто чувствовал это на себе. Но Борода явно злоупотреблял своей силой, и это раздражало Аугусто. Он чванился перед глупцами, помыкал слабыми. И Аугусто в конце концов стал его ненавидеть.