Теперь-то подарил бы их непременно. Подарил бы Полине, а все же хотелось принести их Рите, хотелось после стихов, прочитанных ею на берегу. Прочитанных так, словно написаны они для нее…
Те цветы Ермаков отнес начальнику штаба полка, случайно узнав о его серебряной свадьбе. "Эдельвейсы? - удивился подполковник, держа цветы на ладони. - Дорогой подарок, но принять его не могу. Дарить эдельвейсы женщине вправе тот, кто сам их нарвал. Отдайте своей девушке". - "У меня нет девушки". - "Тогда отнесите к памятнику…"
Ермаков положил эдельвейсы к памятнику павшим на войне однополчанам. К вечеру они исчезли - наверное, убиравший территорию дневальный решил: такие невзрачные цветы недостойны лежать на граните, где высечены имена героев. Люди слишком часто принимают за красоту яркость…
Через два часа бешеной гонки Ермакову почудилось темно-зеленое пятно у горизонта - то могли быть тополя, окружающие военный городок, который лежал на возвышенности. Сержант внезапно воскликнул:
- Смотрите, вон, слева!..
Ермаков повернул голову. Далеко в степи пылила большая колонна, перекатывая через китовую спину увала. Еще дальше угадывалась другая.
- Танки, - сказал Ермаков уверенно.
Он знал: именно там лежат маршруты батальонов в район сбора. Да и вихри пыли, взметенные танковыми вентиляторами, не могли его обмануть.
- Если ваши мастодонты повыползали, то и наши пушки теперь на колесах, - отозвался капитан. - Ах ты черт, опоздали!
- Товарищ капитан, - заволновался Ермаков. - Сейчас будет проселок налево. Подбросьте, а? На "Волге" мы их обязательно перехватим: дороги тут всюду одинаковые и особо крутых мест нет. Мне бы за любой батальон зацепиться - там доберусь… Ну что вам стоит?!
- Хитрый ты парень, Ермаков, - покачал головой капитан. - Я бы сам в погоню кинулся, а самокат? Бросить, что ли?..
Ермаков почти в отчаянии смотрел туда, где медленно текла по степи похожая на желтую комету полоса пыли. Развилка была уже совсем рядом, когда машина так резко погасила скорость, что Ермаков от неожиданности едва не расплющил нос о стекло.
- А-а, черт с ним, с самокатом! - в сердцах произнес капитан. - Не пропадет. Вручу какому-нибудь безлошадному штабисту - еще обрадуется да оценку повысит. Или при дивизионе оставлю - сгодится для связи.
- А мы куда же? - растерянно спросил сержант, когда "Волга" заворачивала на проселок.
- Вам в казарме теперь тоже нечего делать, - ответил капитан. - Может, в районе отыщете своих. А нет, так у нас оставайтесь. Оба связисты?
- Оба.
- Ну, вам дело всюду найдут, и ваши тоже всюду найдутся. Бог современной войны - связь.
"Волга" зацепилась за хвост последней колонны, и Ермаков остановил "летучку". Из ее кабины высунулась рыжая голова знакомого техника.
- Ба! Кого вижу! - весело завопил тот. - Думал, генерал… Да ты и впрямь, как генеральный инспектор: на учения в брюках навыпуск.
- Наших не видели? - спросил капитан, пока Ермаков забирался в кабину "летучки".
- Ищите в своем районе. Всех под метелку! А где полк сейчас, один Тулупов, наверное, видит.
Ермаков глянул в направлении вытянутой руки лейтенанта и заметил летящий низко над холмами вертолет.
Машина тронулась, и сосед опять возбужденно заговорил:
- Вот это сбор был, я понимаю! Днем - никто не ждал. Веришь, весь полк до последней машины и последнего человека вышел! Наши технари даже электрокары выкатили из парка. - Он рассмеялся: - Веришь, выходим последними, полковник Степанян стоит возле радийной машины и орет так, что танки глохнут: "Молодцы, богатыри!.. Докажите, на что способны!"
- Верю. - Ермаков улыбнулся горячности собеседника, еще не остывшего от тех грозных впечатлений, когда полк, несколько минут назад походивший на мирный поселок, вдруг преобразился, оделся в сталь, стал на гусеницы и колеса и, обретя истинное лицо свое, пошел в неведомое, сотрясая землю и небо. Ермакову подобное преображение полка было уже знакомо, и он жалел, что на сей раз оно произошло без него.
…Ермакову пришлось поменять еще много попутных машин, разыскивая свой батальон. По большей части он ехал на верхней броне танков и в открытых кузовах, на остановках перебежками добираясь от хвоста колонны к голове, чтобы в подходящий момент уцепиться за следующую. Рубашка, брюки, ботинки густо покрылись пылью; сухая и мелкая, как измолотое просо, она сушила и стягивала лицо, забивала легкие, и вначале Ермаков зло сплевывал желтую вязкую слюну, а потом во рту пересохло.
Оказывается, район сбора назначили новый, да и не задержались в нем танкисты, и, как всегда случается при внезапном выходе, никто ничего не знал, кроме позывных непосредственных начальников, ближайшей задачи и местоположения соседа.
Смеркалось, когда Ермаков, перебегая от одной колонны к другой, остался на обочине один как перст, растерянный и смертельно усталый. Гул моторов доносился, кажется, из-за каждого холма, но гоняться за ним пешком по холмистой степи, когда ноги дрожат сильнее, чем после тяжелого кросса, было так же нелепо, как ловить тень. Оставалось ждать какую-нибудь тыловую машину…
Легкий вездеход неслышно остановился рядом, дверца распахнулась, и незнакомый Ермакову подполковник в полевой фуражке нетерпеливо спросил:
- Куда вам?
- В первый батальон танкового, - ответил лейтенант равнодушно.
- Садитесь, - сказал подполковник.
В следующий миг Ермаков оказался на заднем сиденье машины, и подполковник, захлопнув дверцу, через плечо спросил:
- Чего вырядились как на бал? - И усмехнулся колюче, очевидно, имея в виду жалкое состояние одежды лейтенанта.
- Прямо из командировки. Не смог переодеться.
- Угу, - кивнул подполковник и скомандовал водителю: - Налево…
Злой голос Ордынцева, распекавшего кого-то из танкистов, прозвучал для Ермакова сладчайшей музыкой. Капитан не удивился ему, только протянул длинную руку для пожатия, прервав рапорт лейтенанта:
- А, примчался! Что ж, командуй. Задачу в выжидательном районе тебе заместитель сообщит, меня сейчас комбат зовет…
Ордынцев обратился к нему на "ты", и лейтенант понял: ротный рад его прибытию. Ермаков еще не дошел до своих танков, когда увидел спешащего навстречу Стрекалина с комбинезоном в руках.
- Держите, товарищ лейтенант. Ой как вы запылились! Давайте, я вытрясу вашу рубашку и уложу в рюкзак.
- Спасибо, Стрекалин, я сам справлюсь. Ординарец взводному, да еще в мирное время, не положен. - Заметив Петриченко, что-то проверяющего в трансмиссионном отделении танка, удивленно спросил Стрекалина: - А этот что тут делает?
Петриченко встал на броне, вытянувшись, пристукнул каблуками, лихо отрапортовал:
- Рядовой Петриченко передан в полное ваше распоряжение со всеми достоинствами и недостатками и с ответственной задачей: заменить временно выбывшего из строя механика-водителя Зайцева.
- Ясно, - произнес лейтенант суховато.
- Разрешите продолжать работу, товарищ лейтенант?
- Разрешаю…
Ермаков направился в другие экипажи, и захватила его знакомая атмосфера выжидательного района: проверка машин, организация полевой службы… Все, чем жил взвод и что он делал, стягивалось теперь в тугой узел, ибо три боевые машины с экипажами составляли боевую единицу, сила и спаянность которой ежеминутно могли подвергнуться жесточайшему испытанию. И потому все личное, не связанное со взводом, отступило куда-то, казалось маленьким, наивным и несложным…
Ночью был марш, потом час сна под охраной дежурных экипажей и на рассвете вызов к ротному. Ермаков прибыл к командирскому танку вместе с Линевым и Зарницыным. Во время сбора старшина возглавил взвод, оказавшийся без офицера. Зарницын любил боевую работу и взводом командовал не хуже иного лейтенанта из молодых. Недостаток тактической подготовки восполнялся богатым опытом, впрочем, взвод почти никогда и не действует в бою самостоятельно…
Ордынцев, сидя на башне, оглядел командиров и приказал достать карты. Пока они их разворачивали, капитан недовольно бросил Зарницыну:
- На марше плохо действовали, прапорщик. Растянули взводную колонну черт-те как. Скажите своим водителям: если опять будут отставать, я кобыльи хвосты к вашим танкам привяжу.
Ермаков попытался выручить безмолвного прапорщика:
- Я думаю, товарищ капитан, молодые водители еще не приноровились к нашим условиям. Пыль слепит, они и отстают. Надо сказать, чтобы шли не по измолотой дороге, а по целине, уступом к ветру.
- Да я уж напомнил. - Зарницын благодарно глянул на лейтенанта.
Линев метнул в их сторону укоризненный взгляд: "Ну зачем гусей дразнить? Или Ордынцева не знаете?"
- А вы, Ермаков, ответите, когда вас спросят, - буркнул капитан.
"Ну вот видишь!" - сказал взглядом Игорь. После случившегося на пляже они впервые стояли плечом к плечу. И если Ермаков легко выбросил из головы, по крайней мере на время, саму мысль о каверзе Игоря, тот, напротив, переживал неловкость и неясность их отношений. Два дня он скучал без друга, мучился от сознания своей вины перед ним и многое отдал бы ради прежних отношений. Многое, но не Риту…
Ровным, твердым голосом Ордынцев начал докладывать обстановку. Командиры взводов быстро наносили на карты положение "противника", который бросил массы своих войск через ворота в горах, и теперь армады его танков и мотопехоты ползли вдоль отрогов, веером растекаясь по степи. Батальон, действуя в авангарде, должен быстрым маршем выдвинуться навстречу одной из сильных передовых групп "противника", подходившей сейчас к бурной и глубокой реке Быстрая, где воздушные десанты "южных" захватили и удерживали переправы. Шли бои за господство в воздухе. Для достижения своих целей "противник" применял тактическое ядерное оружие. Маленькие "радиоактивные пустыни" уже были разбросаны по огромному пространству холмистой степи, отражаясь на штабных картах угрожающими коричнево-синими пятнами…
- Наша рота, - повысил голос Ордынцев, - составляет головную походную заставу батальона.
Ермаков насторожился. Если рота - головная походная застава авангарда, ей не миновать самого пекла. И уж он-то, лейтенант Ермаков, обязательно окажется со своим взводом тем наконечником стального тарана танковой колонны, который первым ворвется в неприятельские боевые порядки и разрушит их, либо сам разлетится вдребезги. Линев как командир первого взвода, к тому же старший лейтенант, считается заместителем Ордынцева, и место его - в главных силах роты. Зарницына Ордынцев в головной дозор не пошлет. Значит, Ермакова…
Лейтенант ловил каждое слово командира, впечатывая его в мозг, - ведь через десяток минут уже ничего не переспросишь и не уточнишь…
Капитан перешел к задачам взводов:
- Старший лейтенант Линев, вы со взводом действуете в головном дозоре…
По серым, сухим губам Ордынцева скользнула усмешка - нельзя было не заметить, как мгновенно выступили веснушки на растерянном лице Ермакова.
"Это он мне за прапорщика…" - мелькнула горькая мысль, и тут же он с надеждой подумал, что, может быть, Ордынцев оговорился…
Но капитан не оговорился, хотя меньше всего он был способен на мелкую месть, которую вдруг углядел в его приказе обиженный Ермаков.
Нюхом старого служаки Павел Ордынцев чуял необычность начавшихся учений. Знал: понадобится предельная внимательность и осторожность. Но и своей врожденной осторожности он сегодня боялся тоже, ибо знал по опыту, как часто на подобных учениях она перерастает в растерянность перед внезапной задачей. Так что не худо иметь под рукой энергичного, изобретательного лейтенанта, который в крайнем случае может подать верную мысль. От Линева ее не дождешься, и в дозоре тот ничего не станет изобретать, а выпусти Ермакова из рук, жди - втянет роту в опасную переделку.
Ордынцев усмехнулся, сравнив двух стоящих перед ним молодых офицеров. Один плакать готов: почему его не сунули в пекло! Другой завидует тому, кого посадили на спокойное место за спиной командира. "Посмотрим, ребята, кому из вас повезло больше. В конце концов, везение - это всего лишь умение делать свое дело. И кто может предугадать в современном бою, где оно возникнет, то самое пекло?.."
Военная тактика с курсантских лет стала любимым занятием Ермакова. Зеленые и синие фигурки танков в его ящике с песком не всегда означали отдельные машины. Порою они превращались во взводы, роты, батальоны, полки… Особенно привлекал Ермакова живой процесс боя, и память его хранила множество известных и придуманных им самим вариантов танковых сражений в самых различных условиях… И вот он стоял перед Ордынцевым со своими разрушенными надеждами хотя бы на небольшую самостоятельность, готовый плакать от предстоящего тоскливого движения в середине ротной колонны, где все делается по общей команде, где взводный оказывается в роли простого исполнителя, живого передатчика сигналов и распоряжений своим подчиненным - все просто, легко и скучно.
Поднимался степной суховей, тонко звенел лозиной антенны на командирском танке, тарахтел созревшим кустиком перекати-поля, тоскливо шуршал окостеневшими стеблями татарника и верблюжьей колючки. Тоскливый ветер среди сумерек и степной сухоты усиливал ощущение неуюта великой холмистой пустыни и собственной мелкоты в том великом движении людей и железа, которое здесь начиналось. А ведь как мог преобразиться для Ермакова этот суровый мир от трех слов в устах капитана Ордынцева!
- Технику проверьте как следует, - давал последние указания капитан. - Вопросы?.. Нет. По местам!
Когда командиры взводов уходили, Ордынцев снова окликнул их, ткнул рукой в небо, где медленно ворочался реактивный гул. - На учениях будут действовать главным образом самолеты двух типов. Вот эти - наши…
В лучах еще невидимого солнца на мгновение блеснули крохотные стальные иглы, летящие в сторону гор. Ермаков вдруг позавидовал летчикам: "Вот кто свободен в бою!" Подходя к танку, он услышал деловитое позвякивание инструментов и песню Стрекалина: "С улыбкой легко умереть, а все-таки лучше - со славой…" Тоже нашел время для песен!
- К машине! - сердито скомандовал лейтенант и, оглядев танкистов, построившихся у лобовой брони, спросил: - Где ваш противогаз. Петриченко? Где пуговица на вашем комбинезоне, Разинков?.. Пять минут сроку, и чтобы на взводном построении вы походили на солдат. А вам, Стрекалин, объявляю замечание за попустительство при исполнении обязанностей командира танка… - Ермаков говорил это, а сам уже понимал, что в такую минуту нельзя быть злым с людьми, и потому добавил мягче: - Запомните, в бой надо идти, как на парад, - в полном порядке и во всей красе…
Через полчаса снова начался марш, но это уже был марш в предвидении встречного боя.
7
Над пепельными холмами и долинами, над седыми распадками выкатывало сухое, пыльное солнце. Казалось, это солнце, едва возникнув над краем степи, всколыхнуло не остывший за ночь степной воздух - в каждой долине заходил свой ветерок; холмы вокруг, ночью выглядевшие высокими и крутыми, стали приземистей, словно их оплавлял нарастающий августовский зной.
Рота шла на юго-восток, вдоль сизой полосы далеких гор. Ветер, усиливаясь, завихрял пыль. Она часто накрывала машины, ослепляя водителей, демаскируя колонну, и Ордынцев приказал двигаться бездорожьем, по траве. Однако на бездорожье, среди одинаковых увалов, холмов и низких сопок, ориентироваться было трудно - скорость начала падать. Линев, видимо, боялся потерять маршрут: он то жался к наезженным полевым дорогам, то едва полз, раздумывая, в какую из ближних лощин повернуть, то совсем останавливался, и расстояние между головным дозором и главными силами роты недопустимо сокращалось. Ордынцев не утерпел и дважды отругал Линева по радио, вызвав сердитое замечание комбата.
Сейчас танки дозора снова маячили в полукилометре по курсу колонны. Линев вел их обочиной пыльной, размолотой гусеницами дороги. По обе стороны от дозора тянулись длинные пологие увалы. Они сходились впереди тупым клином, образуя маленькую седловину, и дозор сейчас явно не выполнял своей задачи: между этими увалами он был слепым, как и вся рота.
"Ну чего он ползет? - злился Ермаков. - Чего он ползет как черепаха! Сам же себе все и портит. Да проскочи ты на полном ходу эту лощину, стань в той седловинке за увалами, высунь голову, осматривайся, ориентируйся, пока рота тебя догоняет. И тебе хорошо, и нам спокойно. Лиха беда, если на полкилометра уйдешь с маршрута! Поправят. Степь-то, она просторная. А то ведь, пока ты тащишься вслепую, мы все в мышеловке. Вымахнут сейчас из-за гребней с пушками наготове - от нас только дым да металлолом останутся!.."
Ермаков знал: пока никто из-за увалов не вымахнет - по всем данным до рубежа вероятной встречи с "противником" не меньше часа ходу, но больно уж робко и неуверенно действовал Линев, это могло разозлить кого угодно.
Игорь словно услышал друга: машины дозора наконец увеличили скорость. Они приближались к углу, образованному пологими высотами, и танк Ордынцева в голове ротной колонны тоже пошел веселее.
Верхняя броня накалилась, жгло руки, лежащие на откинутой крышке командирского люка, хотелось пить, от бессонницы и зноя голова тупела, казалось, лишь туго застегнутый шлемофон удерживает в ней живые мысли, иначе бы они смешались, расплылись, утекли, как расплавленный металл из дырявого тигля.
Три серые точки, возникнув над горизонтом, мгновенно выросли в размерах. Ермаков еще не успел понять, что роту атакуют истребители-бомбардировщики, как справа, над увалом, возникла пара тонких злых стрел, и "чужие" самолеты сизыми треугольниками прянули вверх, закручивая головоломные спирали противоракетного маневра. И все же один пронесся над колонной, оглушающий гром упал с неба, вдавливая тело Ермакова в открытый люк, и весь танк словно присел… Еще казалось, что не от стука двигателей, а от самолетного рева дрожит броня у плеча, когда в наушниках возник торопливый удивленный голос Линева:
- Впереди - тысяча метров - две колонны танков. Курс - встречный, на броне - белые полосы…
Ермаков не поверил: Линев не иначе как видит мираж. Когда чего-нибудь ждешь, и не то померещится, особенно в знойной полупустыне. Снова высунулся наружу, уперся руками в край люка, пытаясь приподняться выше, но он мог бы и не делать этого. Над покатыми спинами увалов, едва различимые на фоне дальних холмов, клубились, текли, отлого восходя к небу, желто-седые полосы пыли. Встречные колонны шли параллельными дорогами в километре одна от другой, шли на полной скорости, вероятно, как и рота Ордынцева, уверенные, что до "противника" далеко. Но разве не могли их дозоры или разведка прятаться за увалами? Значит, они спешат образовать клещи…
Огорошенный, Ордынцев остановил роту, начал поспешно докладывать обстановку комбату, потом умолк, видимо, решая, как ему поступить, когда пора бы уже отдавать приказ.
- Десятый! Вы поражены авиабомбой - выходите из колонны.