Мэйтэй, почуяв опасность, попытался увильнуть.
– Но ты же всегда говорил, что читаешь по-латыни.
– Читаю, конечно. Ты мне переведи.
– Как так "читаю, конечно, ты мне переведи"?
– Все равно как. Я прошу тебя перевести на английский. Ну-ка!
– Что еще за "ну-ка"? Что я тебе - прислуга, что ли?
– Не важно. Ты переведи.
– Знаешь, давай оставим латынь. Послушаем лучше поучительную историю Кангэцу-куна. Он сейчас рассказывает самое интересное. Решающий момент! Самый опасный! Обнаружат или не обнаружат его скрипку? - И Мэйтэй с видом чрезвычайно заинтересованным поспешно вернулся к группе любителей скрипки.
Хозяин был безжалостно покинут, а Кангэцу-кун продолжал:
– В конце концов я спрятал ее в старую корзину! Да, да, в корзину, которую подарила мне моя бабушка, когда я уезжал в колледж. Эта корзина была когда-то приданым бабушки.
– Вот уж старье… Что-то она не очень подходит для скрипки эта корзина. Как ты думаешь, Тофу-кун?
– Да, как-то не подходит.
– Чердак тоже не подходит, - отпарировал Кангэцу.
– Ничего, ты не огорчайся. Хоть и не подходит, зато можно сочинить стих: "Тоскливой осенью прячу скрипку в корзину" Как, господа?
– Вы сегодня много сочиняете, сэнсэй, и всё старинные стихи в одну строчку.
– Да разве только сегодня? Стихи возникают в моей голове постоянно. Даже покойный поэт Масаока Сики щелкал от изумления языком, когда слушал мои стихи.
– О сэнсэй, вы были знакомы с господином Сики? - восхитился наивный Тофу-кун.
– Нет, лично знаком не был, но мы читали друг другу свои стихи по беспроволочному телеграфу, - нашелся Мэйтэй.
Удивленный Тофу-кун замолчал, а Кангэцу-кун, посмеявшись, снова устремился вперед.
– Итак, я нашел место, где прятать скрипку. Тогда встал другой вопрос: как ею воспользоваться? Если бы можно было ограничиться тем, чтобы, закрывшись от людей, доставать ее время от времени из корзины и любоваться ею, все было бы просто. Но ведь не для любования же я ее купил! Она предназначена для того, чтобы по ней водили смычком. Но когда по ней проводят смычком, она издает звук. А как только она издаст звук, ее немедленно обнаружат. К тому же с южной стороны за изгородью жил сам главарь "утопленников".
– Как скверно, - выразил сожаление Тофу-кун.
– Да, конечно, это было скверно. Звук сразу выдал бы тебя, - сказал Мэйтэй. - Можно украдкой есть и пить, делать фальшивые деньги, но заниматься украдкой музыкой невозможно.
– Если бы она не издавала звуков, я бы как-нибудь управился…
– Погоди-ка. Вот ты говоришь: "Если бы она не издавала звуков". Есть вещи, которые невозможно скрыть, хотя они и не издают звуков. Давно уже, когда мы жили в храме Коисикава и сами для себя готовили пищу, с нами вместе жил некий Судзуки Тоосан. Он страшно любил мирин. Он покупал мирин и пил его целыми бутылками. И вот однажды, когда Тоо-сан отправился куда-то на прогулку, Кусями-сэнсэй украдкой выпил…
– На кой мне черт мирин этого Судзуки? - заорал вдруг хозяин. - Это ты сам выпил!
– Гм… Я думал, ты книгу читаешь. Думал, можно рассказывать спокойно. А ты, оказывается, все-таки слушаешь? С тобой нужно ухо держать востро. Это про таких, как ты, говорят: "Все слышит й видит за восемь кварталов". Впрочем, ты прав. Я тоже пил этот мирин. Это правильно, я пил. Но ведь поймали тебя! Одним словом, господа, слушайте. Вообще Кусями-сэнсэй пьет плохо. Но тут он дорвался до чужого и выпил сколько влезло. Какой это был ужас! Вся физиономия у него опухла и покраснела. На него страшно было смотреть!
– Замолчи! Латыни не знает, а туда же…
– И вот вернулся Тоо-сан. Потряс он бутылку, видит - половины нет. Он сразу понял, что это кто-то из нас, и принялся нас осматривать. Видит, Кусями-куна скрючило в углу. Он весь красный, как лакированная кукла…
Тофу, Кангэцу и Мэйтэй захохотали. Захихикал и хозяин, не поднимая головы от книги. Не смеялся лишь Докусэн-кун. Видимо, он устал от умственного напряжения над доской и теперь спал, уронив голову на доску и похрапывая.
– И еще есть кое-что, что не звучит, но обнаруживается. Как-то я отправился на горячие источники Убако. Мне пришлось там жить в одной комнате с каким-то дедом, кажется хозяином мануфактурной лавки, ушедшим на покой. Мне, конечно, было все равно, мануфактурщик он или старьевщик, но мне одно было неприятно. Дело в том, что уже на третий день у меня кончились сигареты. Вам, господа, вероятно, известно, что Убако - очень неудобное место. Стоит в горах один-единственный домик, где тебя кормят. А купаться можно в источнике по соседству. Сигарет там достать невозможно. А как известно, когда чего-нибудь нет, то еще больше хочется. Я не такой уж заядлый курильщик, но когда я вспоминал, что сигарет у меня нет, курить начинало хотеться прямо-таки нестерпимо. А мой сосед, этот старый негодник, приехал в Убако с целым мешком табака. Сидит это он передо мной, развалившись на циновках, и покуривает. Мало того что не предлагает мне закурить, но еще и пускает дым в мою сторону! И это бы еще ничего, но он пускает дым кольцами, пускает вверх, в сторону, пускает завитками, пускает через нос и через рот - одним словом, вовсю показывает, что курит.
– То есть как это - показывает?
– Ну, наряды же показывают? Вот и он показывает, что курит.
– Чем так мучиться, лучше бы попросили у него.
– Ну, нет. Я же мужчина!
– Что, разве мужчине нельзя попросить табаку?
– Может быть, и можно, да я не попросил.
– И что же вы сделали?
– Просить я не стал. Я просто украл.
– Ого!
– Однажды дед взял полотенце и отправился купаться. Ну, думаю, если курить, то только сейчас, и принялся наслаждаться его табаком. Не успел я вдоволь накуриться, как раздвинулись сёдзи, и передо мной словно из земли вырос хозяин табака.
– Значит, он не купался?
– Он вспомнил по дороге, что забыл кошелек, и вернулся. Черт знает что! Как будто кому-нибудь нужен его кошелек!
– Видите ли, если учесть, что случилось с табаком…
– Ха-ха-ха… У деда был острый глаз. Ну ладно, кошелек оставим. Раздвинув сёдзи, он, конечно, увидел, что комната полна дыму - ведь я в один присест выкурил дневную порцию. Недаром говорится, что дурная слава слышна за сто ри. Он сразу все понял.
– И что он вам сказал?
– Старик был, наверное, умудрен жизнью. Он молча завернул в бумагу табак, которого могло хватить сигарет на шестьдесят, и протянул его мне. "Если вы курите такой плохой табак, - сказал он, - можете курить на здоровье". И пошел купаться.
– Вот что называется эдоским характером!
– Уж не знаю, эдоский там или мануфактурный, но после этого мы с дедом очень подружились. Я провел там две недели замечательно.
– И все это время угощались дедовым табаком?
– Да, конечно.
– Ну что, со скрипкой покончили? - осведомился хозяин и отложил книгу. Видимо, он сдался.
– Нет еще. Самое интересное только начинается. Стоит послушать. Кстати, как зовут сэнсэя, который заснул на доске го? Да, Докусэн-сэнсэй. Пусть и он послушает. Вредно так долго спать. Разбудите его, пожалуйста.
– Эй, Докусэн-кун! Поднимайся! Интересный рассказ! Поднимайся, говорят тебе! Видишь, все считают, что вредно столько спать. Твоя жена будет беспокоиться.
– Э? - Докусэн-кун поднял голову. По его бороде тянулась блестящая нитка слюны. - Ох, как я вздремнул… Сон спустился на меня, как облако на вершину горы. Ох, хорошо поспал!
– Это всем известно, что ты спал. Но ты, может быть, соизволишь подняться?
– Могу и подняться. Что-нибудь интересное?
– Сейчас будут на скрипке… Что делают на скрипке, Кусями-кун?
– Понятия не имею.
– Я буду играть на скрипке, - сказал Кангэцу-кун.
– Вот оно что. Сейчас он будет играть на скрипке. Докусэн-кун, подсаживайся к нам.
– Опять скрипка? С ума сойти можно.
– Ты-то не сойдешь. Ты же из тех, кто играет на бесструнных инструментах. А вот Кангэцу-куну придется - кии-пии, кии-пии - ему вот придется плохо. По всей округе будет слышно.
– Вот как? Вы что, Кангэцу-кун, не знаете, как играть на скрипке, чтобы не было слышно?
– Не знаю. Если вы знаете, научите, пожалуйста.
– Да чему здесь учить? Взгляни на белую корову, что бредет по дороге, и все поймешь, - сказал Докусэн-кун. Кангэцу-кун решил, что он несет эту белиберду спросонья, и переспрашивать не стал. Он снова приступил к рассказу.
– В конце концов я придумал. Весь следующий день - день рождения императора - я опять провел дома. Я то открывал, то закрывал корзину. Но вот наступила ночь, и под корзиной запел сверчок. Тогда я решительно извлек из корзины смычок и скрипку.
– Наконец-то, - сказал Тофу-кун.
– Теперь будь осторожен, - предупредил Мэйтэй.
– Прежде всего я проверил смычок - от рукоятки до наконечника.
– Ты выражаешься, как скверный торговец саблями, - заметил Мэйтэй.
– Знаете, когда подумаешь, что именно в этом твоя душа, чувствуешь себя точно так же, как самурай, который ночью при свете лампы осматривает любимый клинок. Сжимая смычок, я затрясся.
– Настоящий гений, - сказал Тофу-кун.
– Сумасшедший, - проговорил Мэйтэй.
– Ну, играй же скорее, - приказал хозяин.
Докусэн-кун молчал и всем своим видом выражал покорность судьбе.
– К моему восторгу, смычок оказался в полном порядке. Затем я приблизился к лампе и тщательно, со всех сторон осмотрел скрипку. И представьте себе, в течение этих пяти минут под корзиной непрерывно пел сверчок.
– Представили, представили. Играй же скорее.
– Нет, играть я еще не могу. О, что за счастье! На скрипке тоже не оказалось ни одного изъяна. "Итак, все в порядке", - подумал я и поднялся на ноги…
– Ты что, куда-нибудь пойдешь? - осведомился Мэйтэй.
– Ну слушайте же, не перебивайте! Не могу я рассказывать, когда меня перебивают на каждом слове…
– Господа, молчите! Тс!
– Да ты один только и болтаешь, - сказал хозяин.
– Ах да, простите, пожалуйста. Внимание, внимание!
– Я взял скрипку под мышку и сунул ноги в дзори. Я вышел из дверей и прошел несколько шагов, но тут остановился. Нет, думаю, погоди…
– Ну вот, я так и знал, что где-нибудь случится короткое замыкание.
– И зачем тебе возвращаться? Ведь сушеной хурмы больше не осталось…
– Господа, мне очень неприятно, что вы все время надо мной подшучиваете. Я тогда буду рассказывать одному только Тофу-куну. Так вот, слушай, Тофу-кун. Я вернулся в комнату, закатался с головой в красное одеяло, которое купил за три йены двадцать сэн, дунул на лампу и потушил свет. И что бы ты думал? Стало совсем темно! И я не мог найти свои дзори.
– А куда ты собрался?
– Ну… Ты слушай. Все-таки я с большим трудом отыскал дзори и вышел на улицу. Ночь была звездная и лунная. Землю покрывали опавшие листья. Я был закутан в красное одеяло, под мышкой у меня была скрипка. Я шел на цыпочках все дальше вправо… Когда я подошел к подножию горы Коосин, зазвонил колокол храма Торэйдзи. Звук колокола проник под одеяло, вошел в мои уши и наполнил гулом мою голову. Как ты думаешь, который был час?
– Не знаю.
– Девять, вот который. В эту долгую осеннюю ночь я решил подняться по горной дороге на восемьсот метров до Одайра. При других обстоятельствах я ни за что не решился бы на это, ибо я по характеру робок и пуглив. Но вот что интересно: когда ты охвачен одной великой идеей, страха не чувствуешь. Мысль о страхе даже не приходила в голову. Душу переполняло лишь одно желание - играть на скрипке. Одайра находится на южном склоне Коосин. Поднимитесь туда в хорошую погоду, и вы увидите плато с прекрасным пейзажем. Через сосны виден весь город… А площадь этого плато примерно триста квадратных метров. Посередине плато возвышается скала с плоской вершиной площадью в восемь циновок. К северу от скалы находится пруд Унонума, окруженный камфарными деревьями со стволами в три обхвата. На горе в маленькой хибарке когда-то жили люди, промышлявшие добычей камфары. Возле пруда и днем неприятно бывать, хотя добраться до него нетрудно, так как саперные войска проложили туда дорогу. И вот я поднялся на эту скалу и уселся, расстелив предварительно одеяло. Впервые в жизни поднялся я на эту гору в такую холодную ночь. И через некоторое время неприятная атмосфера, царившая здесь, стала действовать мне на нервы. В такие моменты только чувство страха может привести человека в смятение. Но если страха не испытываешь, дух твой становится удивительно ясным. Когда я просидел так минут двадцать, у меня появилось ощущение, будто я живу один в громадном хрустальном дворце. У меня было такое чувство, словно мое тело, да и душа тоже, сделаны из агар-агара, то есть совершенно прозрачные. И я перестал понимать, то ли я нахожусь в хрустальном дворце, или хрустальный дворец находится во мне.
– Вот ведь неприятность, - серьезно сказал Мэйтэй.
– Изумительное душевное состояние, - восхитился Докусэн.
– И если бы такое состояние продлилось до утра, я, возможно, так и просидел бы в рассеянности на скале, даже не вспомнив о том, что пришел сюда сыграть на скрипке.
– А там водятся лисы? - осведомился Тофу-кун.
– Вот таким образом сидел я не помня себя, не зная, жив я или мертв, когда внезапно сзади, из глубины старого пруда раздался голос: "Гя-а!"
– Вот оно!
– Этот голос громовым эхом прокатился по горам, и я тотчас же очнулся…
– Вот теперь я спокоен, - сказал Мэйтэй, держась за сердце.
– В великой смерти обретаешь обновленный дух, - сказал Докусэн-кун и многозначительно поглядел на Кангэцу-куна. Но тот не понял и продолжал:
– Очнувшись, я огляделся по сторонам. На горе Коосин царила тишина. Не было слышно ни звука. Что же это за голос? Это не был голос человека - потому что он был слишком резок. Это не был голос птицы - потому что он был слишком громок. Это не был голос обезьяны - потому что в этих местах обезьяны не водятся. И не успел я подумать обо всем этом, как покой, в коем пребывал я до того момента, внезапно рухнул. У меня в голове заметались тысячи мыслей, как при встрече его высочества принца Артура метались по улицам жители столицы. Храбрость, спокойствие, здравый смысл - все эти редкие гости моей души мгновенно испарились через открытые поры моей кожи. Сердце под ребрами принялось отплясывать танец "сутэтэко". Ноги задрожали, словно туго натянутая нить воздушного змея. Я схватил скрипку под мышку, накрылся одеялом, спрыгнул со скалы, одним духом сбежал с горы, добежал до дома, забрался в постель и уснул. Даже теперь я не могу вспоминать об этом без содрогания, Тофу-кун.
– А дальше?
– Это все.
– Как все? А твоя игра на скрипке?
– Какая там могла быть игра? Там же кричали "гя-а!". И ты бы тоже не смог играть на моем месте.
– У меня такое чувство, будто в твоем рассказе чего-то не хватает.
– Я рассказывал то, что было. А что вы скажете, господа? - И Кангэцу-кун с победоносным видом оглядел слушателей.
Мэйтэй расхохотался.
– Вот так штука! Много же ты потрудился, чтобы довести рассказ до конца! А я-то все ждал: вот-вот в стране восточного принца появится Сандро Беллони! - Мэйтэй остановился, ожидая, что его спросят о том, кто такой Сандро Беллони, но не дождался и продолжал: - Сандро Беллони играл на лире в лесу при луне, распевая итальянские песни, ты же потащился со скрипкой на гору Коосин - это все мотивы с одинаковыми поступками. Он испугал луну, а ты сам испугался барсука на старом болоте и тем самым сделал шаг, отделяющий великое от смешного. Представляю, как тебе было обидно!
– Да нет, не особенно, - спокойно отозвался Кангэцу-кун.
– Все выламываешься, лезешь на гору играть на скрипке, вот тебя и пугнули! - брюзжащим голосом заявил хозяин.
– Благородный муж думает о жизни и в логове дьявола, - со вздохом сказал Докусэн-кун. Еще не было случая, чтобы Кангэцу-кун понял, что говорит Докусэн. Да и только ли Кангэцу?
– Ну хорошо, Кангэцу-кун, - сказал Мэйтэй. - Ты как, все шлифуешь свои шарики в университете?
– Нет. Я последнее время был на родине и потому не занимался. Да и надоели мне уже эти шарики. Все собираюсь бросить это занятие.
– Как же бросить? - нахмурился хозяин. - Ведь ты тогда не станешь доктором наук.
– Доктором? - Кангэцу-кун засмеялся. - А для чего мне становиться доктором?
– Да ведь тогда и свадьбу придется отложить. Лишние неприятности тебе и твоей невесте…
– Свадьбу? Какую свадьбу?
– Твою, конечно.
– И на ком же я женюсь?
– На барышне Канэда…
– Хо!
– Что "хо"?! Ведь вы же договорились?
– Кто договорился? Если им хочется распускать всякие слухи, это их дело!
– Нет, ты погоди. Слушай, Мэйтэй, ты знаешь, о чем идет речь?
– Это относительно Носа? Ну, об этом весь мир уже знает. Эта тайна известна всем… Ко мне уже приходили из газеты и спрашивали, когда газета удостоится чести опубликовать фото жениха и невесты. Тофу-кун уже три месяца ждет этой свадьбы, он сочинил по этому случаю длиннейшую поэму, называется она "Песня орла". Он уже боится, что этот шедевр превратится в зарытое сокровище, потому что Кангэцу-кун не становится доктором. Правда, Тофу-кун?
– Не так уж я боюсь, как вы об этом говорите, но мне, конечно, хочется опубликовать произведение, в котором выражены мои чувства.
– Вот видишь, Кангэцу-кун, очень многое зависит от того, станешь ты доктором наук или нет. Так что ты уж как-нибудь держись, шлифуй свои шарики.
– Хе-хе-хе… Простите, что я доставил всем столько беспокойства, но мне уже нет необходимости делаться доктором.
– Это почему? - спросил Кусями-сэнсэй.
– Как почему? Да потому, что у меня уже есть законная жена.
– Вот так так! - воскликнул Мэйтэй. - Когда же ты успел? В этом мире только успевай поворачиваться! Кусями-кун, вы слыхали? Оказывается, у Кангэцу-куна уже есть семья!
– Положим, детей у меня еще нет. На что это было бы похоже, если бы у меня появились дети через месяц после свадьбы!
– Скажите, - произнес хозяин тоном прокурора, - где и когда вы совершили бракосочетание?
– Как когда? Приехал я на родину, а она там, оказывается, уже ждет меня. Бониты, сэнсэй, которые я вам принес, получены от родственников в качестве свадебного подарка.
– Как? Три ломтика в свадебный подарок? Что за жадность!
– Да нет, подарили много, но привез я вам только три.
– И она твоя землячка? Такая же смуглая, как все другие жители ваших краев?
– Да, совершенно черная. Как раз мне под стать.
– А что ты думаешь делать с Канэда? - осведомился хозяин.