И он объяснил. Далеко за Средиземным морем, далеко за Балканскими горами, далеко-далеко среди равнин Центральной Европы венгр по фамилии Андраши ждал, чтобы его спасли. Я, конечно, не имел ни малейшего представления, кто такой Андраши и почему было так важно его спасти. Но Билл об этом кое-что знал. Андраши был, по-видимому, знаменитым ученым.
- В какой-то там атомной физике, - добавил Билл. - Ну да суть не в этом. Лондон требует вывезти его. И поскорее.
- Так за чем же дело стало?
- Я сейчас вам покажу.
Билл подвел меня к большой настенной карте.
Поперек этой карты оккупированной Гитлером Европы тянулась толстая голубая линия, обозначавшая реку Дунай.
- Ну, до его южного берега, - объяснил Билл, - у нас все в порядке. Там действуют югославские партизаны, которых мы снабжаем. Но вот по ту сторону этой черточки, на северном берегу Дуная, все гораздо сложнее. А почему? А потому, что это равнина, плоская как стол, и партизан там нет, во всяком случае, почти нет. Но там-то этот Андраши и ждет нас. В оккупированном городе Нови-Сад, где, кажется, полным-полно солдат и полицейских.
- Погодите-ка, - перебил я, стараясь разобраться. - А почему он не может переправиться на южный берег, к югославским партизанам? - Я ткнул указкой. - Ведь тут, на южном берегу Дуная, прямо напротив Нови-Сада, действуют югославские партизаны? Вот же красный кружок, вон тот маленький кружок… - Я вгляделся в карту. - Как называется это место? Плава Гора?
- Именно. Плава Гора. Небольшой горный массив на южном берегу Дуная, и у партизан там действительно есть кое-кто. Прямо напротив Нови-Сада, как вы и сказали. Мало того, иногда они переплывают Дунай, хотя он там шириной почти три четверти мили, а по северному берегу разбросаны доты и он усиленно патрулируется.
- Ну так пусть Андраши переберется к ним, а они отправят его дальше по партизанским тропам.
- Спасибо за совет, - сухо заметил Билл. - Только Андраши не желает довериться партизанам. Он ставит условием, чтобы мы прислали за ним своего человека.
- Можно спросить, откуда вам столько известно?
- Нельзя. Но во всяком случае, мне это известно.
Билл вернулся к письменному столу, и мы снова сели.
- В какой-то мере нам повезло, - продолжал он. - У нас есть в Югославии один человек. Капитан какого-то стрелкового полка. Попал в плен к немцам во время греческого разгрома и спрыгнул с поезда. Некий Руперт Корнуэлл. Судя по тому, что я слышал, он для такой операции не слишком подходит. Но он полон рвения, находится почти на месте и даже говорит по-венгерски. Только ему необходим радист.
Помолчав, я сказал:
- Есть, конечно, Блейден. Если вам удастся его извлечь.
- Откуда?
- Из военной тюрьмы номер два в зоне канала, если я не ошибаюсь.
Билл вздохнул, устало и озабоченно.
- За что он туда попал?
- Нарушение субординации, дерзость, отказ подчиниться приказанию. Откуда я знаю? Я его не сажал.
- Так почему вы его рекомендуете?
- Потому что никого другого нет. А он уже выполнял такие задания.
И я пересказал ему послужной список Блейдена. Не так уж много, в сущности: он довольно долго сидел в тылу у немцев в Ливии, сообщал сведения о транспортных передвижениях и получил за это медаль. Что еще? В личном деле Блейдена есть заключение психиатра, к которому его посылали.
- Придает большое значение тому, что Блейден долго был безработным, прежде чем пошел в армию в тридцать девятом. В Тайнсайде, по-моему. И еще что-то о гражданской войне в Испании.
- О гражданской войне в Испании? Так он что, красный?
- В том-то и дело, что, по-видимому, нет. Да и какое это теперь имеет значение?
Билл задумчиво покачал головой.
- Вы действительно лучше никого найти не можете? Что же, придется рискнуть.
И вот, нажав на нужные кнопки, мы добились освобождения недоумевающего Томаса Блейдена, рядового Тайнширского полка, и вернули ему сержантские нашивки, которых он было лишился. Затем мы отправили его в Палестину потренироваться в прыжках с парашютом. Десять дней спустя меня официально уведомили; что сержант Томас Блейден сброшен в Югославии. Мы с Биллом неофициально выпили по этому поводу.
- Ну, пожелаем удачи этим двум беднягам, - сказал Билл. - Она-таки им потребуется.
Да, она им очень требовалась.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава 1
Потом все могло пойти по-другому, но Том Блейден не думал, что будет потом. Пока же он против обыкновения вел себя осмотрительно. И не напрашивался на неприятности. Наоборот. Ел он досыта, спал в тепле и даже научился ездить верхом. Если бы ему было кому писать - но писать ему было некому, - он написал бы именно это. Только это, и больше ничего. Он сидел на своей лошади в лиловатом сумраке ранней зари и ждал Бору, нисколько не расстраиваясь, что писать ему некому.
Бора вылетел из ворот крестьянской усадьбы - могучий добродушный великан на могучем терпеливом коне, - хлопнул Тома по спине, выкрикнул прощальные слова благодарности хозяину усадьбы и скрылся в утреннем тумане, завопив:
- Поехали, Никола, поехали!
Он не имел ничего против того, чтобы Бора хлопал его по спине, орал на него и называл Николой или как-нибудь еще.
Они ехали, и мало-помалу зимнее солнце начало разгонять утреннюю дымку. Со всех сторон их надежно оберегали леса Плавы Горы. Да и вообще случиться ничего не могло. За те месяцы, которые ему пришлось провести в здешних местах, он твердо уверовал, что в две переделки подряд тут не попадают, а они накануне чуть было не влопались в хорошую переделку. Еще немного, и они среди бела дня наткнулись бы прямо на большой дозор усташей, здешних нацистов, объезжавших лес. Но Бора вовремя успел их услышать. Усташи ехали и пели - и слава богу, что пели. Причем, как ни странно, песню, которую всегда поют партизаны. Только слова, конечно, были другие.
И вот теперь, на следующее утро, когда ничего не могло случиться, ему хотелось завести с Борой их старый спор. Он сказал бы ему: "Видишь, я был прав. Все эти рассусоливания - один только треп. Слова всегда разные, а вот песня та же самая". Только вслух он ничего не сказал. Потому что эти местные нацисты в прошлом году сожгли деревню Боры и потому что жена Боры погибла в огне. Он ничего не сказал, но пока Бора что-то мурлыкал себе под нос, а их лошади трусили по тропке под лесистым обрывом, он опять обдумывал факт, который для него был неопровержимым доказательством. Он помнил, как лежал в песке пустыни и считал немецкие транспортные машины, проезжавшие по шоссе. Он помнил, какую песню пели немцы. В английской армии ее тоже пели. Лили Марлен, девушка, которую любили по обе стороны фронта, королева Ливийской пустыни в паршивом тысяча девятьсот сорок втором году.
Он прикинул. А ведь он здесь уже давно. Прошло почти три недели с тех пор, как Корнуэлл отправился на север, на тот берег Дуная. Еще день-два пути через Плаву Гору, и он сам доберется до Дуная, и тогда будет ясно, как идет эта их дурацкая операция. Бог знает почему он чувствовал себя счастливым.
Незадолго до полудня они остановились, и Бора достал из седельной сумки еду. До Главицы им осталось ехать часа два, сказал он.
- А на Главице должна быть десятка. Если только их оттуда не перебросили.
Том безмятежно кивнул. О чем беспокоиться, когда тебя ведет такой человек, как Бора?
- Знаешь, Никола, можно будет поесть у них, - решил Бора и удовлетворенно рыгнул по обычаю стариков.
И он снова запел. На его маленьком крючковатом носу капельками оседала влага расходящегося тумана, а губы были полуоткрыты - не то в улыбке, не то из-за привычки дышать ртом.
Том понимал, чему радуется Бора. Еще несколько недель - и внезапно, за один-два дня, кончится зима. Весна вступит в свои права, солнце станет жарче, деревья раскинут шатры для всех, кто нуждается в приюте, А нуждаются в нем многие. И они будут ночевать в лесу, всегда в лесу, а не в горестных домах, опоясанных мерзлыми бороздами, которые оставили гусеницы танков, когда зимой враг жег деревни, не в грязных сараях и конюшнях, а в зеленом спасительном лесу.
Они сели на лошадей и поехали вниз по склону, в долину, которая отделяет гряду Венац от одинокой Главицы. Вместе с ними по склону спускались высокие деревья. Сквозь редеющий туман уже можно было разглядеть глубоко внизу зеленые луга, а за ними вдали тянулась известково-серая равнина, где враг нервно усиливал охрану, где проходила железная дорога, неимоверно важная железная дорога, которая связывала Германию с Грецией. Том смотрел на все это со спокойным удовлетворением. За этой южной равниной, видимые лишь в самые ясные дни, вставали горы Югославии и простирались кровавые поля сражений; а за горами далеко-далеко было море, а за морем - Италия и будничный армейский мир, публичная арена продвижений по службе, медалей и респектабельности. Совсем другой мир, думал он. И слава богу. Мир, которому он не нужен. Мир, который не нужен ему.
Они ехали к Главице, и Бора перечислял тех, кого они могли там встретить.
- Станко, - говорил он. - Станко там будет обязательно. Он отрядный связной, знаешь ли, и его место там. Ну, и с ним его Милай. И еще Милко. И Мирослав…
Опытная старая лошадь шла плавно. Спускаясь по тропе, она приседала на задние ноги, и седло поскрипывало. Над головой смыкались ветки в хрусталиках, оставленных туманом. День был ясный, и вдали на серой равнине кое-где голубели пятна неба, отраженного в воде. Ему было хорошо, и он слушал, как Бора говорит о десятке, с которой им предстоит встретиться. Это все были старые друзья Боры. Старые друзья его самого.
- Станко там будет обязательно, - говорил Бора. - Его место там. Такие уж у него обязанности.
Том понимал, как Бора относится к Станко. Когда враг сжег в прошлом году Рашинцы, родную деревню Боры, Станко тоже был там, тоже смотрел на огонь из леса у гребня. А потому Бора относился к Станко по-особому, и главное тут было то, что Бора винил себя в гибели жены даже больше, чем немцев, которые сожгли ее в церкви вместе с тридцатью тремя односельчанами.
Они говорили об этом среди снегов на Главице, когда несколько месяцев назад ждали там самолета с Базы, который должен был сбросить им боеприпасы и продовольствие. Самолета, который так и не прилетел. И пока они сидели в бесплодном ожидании вокруг костерка из сухого хвороста, Бора высказал все, что думал о себе. "Но ты же не мог бы ничего сделать, Бора, даже будь ты там". Само собой. Но суть, как выяснилось, заключалась совсем в другом. Бора ушел от жены как раз перед началом войны - не к другой женщине, настойчиво объяснял он, подкладывая тонкие прутья в слабое пламя, а просто ему надоело. Не ладилось у них, вот и все. "А если б я остался, знаешь ли, так я бы ее, пожалуй, и бить начал. Ну, раз-другой, почему бы и нет? И она бы ничего не сказала, да толку-то что?"
Вот он и ушел из Рашинцев на другой склон Плавы Горы, на дунайский склон, где у него был виноградник, который достался ему в наследство от дяди с материнской стороны. А в Нешковаце была вдова, приятная такая женщина, и все вроде бы складывалось к лучшему. Но теперь, когда Рашинцы сожгли, он чувствовал себя виноватым, и никакие слова не могли его разубедить. Он винил себя с ожесточением, которое медленно разгоралось в ненависть, неторопливую, непреходящую ненависть, в ту же ненависть, которая грела их всех - и Марко, и Станко, и остальных. А потому Том сказал:
- Конечно, Станко там будет, можешь не волноваться.
Предсказать это нетрудно, решил он про себя, - где же еще ему и быть? Станко там не будет, только если произошло что-то очень серьезное, а ничего такого явно не произошло.
Копыта зацокали по выложенной камнем дороге на дне долины у подножья Главицы, а потом, замедлив шаг, лошади начали взбираться на гору. И все произошло точно так, как он предполагал. Когда три четверти подъема остались позади и они добрались до первых деревьев леса, широкой полосой опоясывавшего вершину, их окликнул невидимый часовой. Они с облегчением остановились и подождали, чтобы он их узнал. Потом поехали дальше и увидели молодого Милая из Нешковаца, который укрывался с винтовкой среди густых кустов.
- А, так ты здесь, Милай! - крикнул Бора, - Я так и думал, что ты здесь.
Часовой, большеглазый паренек в выгоревшей немецкой куртке, даже покраснел, так он им обрадовался. Он крикнул из своего тайника:
- Там жарят свинью, Бора. Здравствуй, товарищ Никола!
- Здравствуй, Милай. А про свинью ты всерьез?
Паренек расхохотался. С хрустальных деревьев словно посыпались искрящиеся брызги смеха.
- Поезжайте, поезжайте, не то ее всю съедят!
Глава 2
Они поехали вперед, лес вскоре расступился, и на лысой вершине Главицы они увидели десятку, собравшуюся под одиноким деревом. Бора сказал:
- Ах, черт, а они и правда разжились свиньей!
К ним навстречу неторопливо двинулся человек. Это был Станко. Он держал под уздцы их лошадей, пока они, спешившись, разминали затекшие ноги, а потом привязал поводья к колу и только тогда пошел впереди них к продолговатой куче раскаленных углей. С двух ее концов в землю были вбиты рогульки, на которые опиралась березовая жердь с тушей молодого кабанчика. Аромат жареной свинины мешался с запахом древесного дыма и дубовой щепы.
- Ешьте, ешьте, - приглашал Станко. хлопая в ладоши и сияя простодушной радостью, которая, несомненно, порождалась воспоминаниями о молочных поросятах, жарившихся в другие дни, совсем другие, когда виноградник этого высокого сутулого крестьянина славился на всю Плаву Гору и был известен даже за Дунаем, где на широких равнинах Паннонии жили крепкие хозяева, любители вкусно поесть и выпить.
Бора наклонился над жаркими углями. В алых отблесках его лицо и протянутая рука словно занялись огнем. Том смотрел, как Бора вонзает нож в тушу, и глубоко дышал всей грудью: хорошая еда несет в себе чистую и благую силу.
Станко, питавший, как им всем было известно, то уважение к жизни, которое воплощается в некоторую церемонность, вежливо осведомился:
- Едете с равнины? Бора кивнул.
- Да, из самого Язака. Мы там ждали Марко и капитана.
Станко переступил с ноги на ногу, надолго задержав в воздухе приподнятую ступню в широкой сандалии, как будто перед прыжком, - тощий журавль, танцующий на мощных ногах. Он объявил нерешительно, словно оставляя им возможность усомниться в этом известии:
- Говорят, к фашистам в Емельяновом Дворе пришло подкрепление из Митровицы.
- А мы этих усташей видели! - Хохот Боры раскатился тяжелой волной. Он хлопнул Станко по плечу, словно лесоруб, валящий дерево, и взревел: - Мы с Николой видели их вчера! Милях в десяти отсюда, а то и меньше.
Станко скривил губы.
- Милай тоже их видел. - Он искоса посмотрел на Бору. - Мы тут сидим тихо. Таков приказ. - Помолчав, он медленно добавил: - Мы их пропустили.
Это разумелось само собой. Бора вежливо согласился:
- Вы правильно сделали, Станко. Вот и мы тоже. Их было четырнадцать… а Никола тощ, как жердь, знаешь ли… - Он неуверенно пожал плечами, в лад общей мысли, невысказанной мысли, понятой и принятой. - Я сказал себе: до другого раза. Не всегда же мы будем выжидать, сказал я.
- Четырнадцать? - переспросил Станко. - Милай сказал - двенадцать…
- Да, двенадцать…
- А, черт, знаешь ли, мне все равно, сколько их было. Еще же не время! - Блестящим от жира кулаком Бора сдвинул на затылок заячью шапку. Его растрепанные, прилипшие ко лбу волосы отливали влажной чернотой, точно вороньи перья. - Нам не все равно, сколько их?
И Бора внезапно успокоился. Он обводил их взглядом, лукавым, притворно простецким - человек-гора, топящий их одного за другим в своем благодушии, подмигивая, ухмыляясь, разжигая их смех. Том ждал, когда очередь дойдет до него, а смех уже подбирался к его горлу. Хорошая минута, думал он. Слишком уж хорошая…
И все-таки он был застигнут врасплох.
Голова Боры перестала поворачиваться, его подбородок дернулся - немножко, совсем немножко, но и этого было достаточно. Они все обернулись.
Из-за вершины к ним донеслись крики.
Том увидел, как из леса в дальнем конце поляны выехала кучка всадников. Он дернул ремень своей винтовки, но Бора схватил его за локоть. Первый всадник махнул рукой и пустил лошадь рысью. Бора сказал негромко:
- Эх, Никола, значит, новости не из хороших.
Он поднял могучий кулак и опустил его на плечо Тома.
Больше никто ничего не сказал. Они молча глядели на подъезжающих всадников. На Марко, мчащегося рысью, и на капитана, и на двух бойцов позади - на маленькие фигурки, предвещающие беду, которые стремительно приближались к ним, силуэтами вырисовываясь на бледном небе Сриема в мартовское утро на середине их жизни. Они ждали в молчании.
Марко был уже совсем близко. Вокруг него взлетала ледяная пыль. Холодный солнечный свет падал на щуплого, пригнувшегося к седлу человека. Они увидели знакомый желтый шарф, длинную серую выгоревшую куртку, автомат с деревянным прикладом, торчащий над его плечом и сбоку. Они окликнули его, расступаясь, чтобы он мог въехать в середину их круга. Они протягивали руки к поводьям его коня, который теперь пошел шагом, и жаркое дыхание усталого скакуна смешалось с их дыханием. Марко перекинул ногу через седло и спрыгнул на землю. И тут они закричали, здороваясь с ним.
Марко притопывал и бил ладонью о ладонь, радуясь встрече с ними. Несколько секунд все что-то громко говорили. Они собрались все вместе, а Марко расхаживал между ними - маленький и тощий, с нескладной головой и землистым от болезни лицом. И вот уже он обрушил на них залп слов, пронизанных бешеной энергией, которая каким-то образом умещалась в его тщедушном теле.
Они слушали, хотя это было ненужно. Все было ясно с той минуты, когда они его увидели.
Оставляя скверные новости напоследок, Том выбрался за их круг.
- Том! - крикнул Корнуэлл.
И он схватил поводья, давая время Корнуэллу спешиться, давая время им обоим приладиться друг к другу. На это всегда требовалось время.
Он сказал Корнуэллу с глупым смущением, быстро на него поглядев и сразу отведя глаза:
- Я вас тут не ждал.
- Да, я знаю, - сказал Корнуэлл. - Но начинаются неприятности, и большие. Совсем скоро. Уже завтра, насколько я понял, - Он весело улыбнулся. - Мы решили, что лучше будет вытащить вас из Язака, если вы еще оттуда не уехали.
Том спросил:
- Значит, вы добрались до Андраши?
Корнуэлл хлопал себя ладонями по груди.
- Да, я до него добрался. Вернее, до них. Их двое. Его дочь…
- Дочь? Значит, набирается целая компания?
- И это тоже… Трудностей будет много.
Они наконец посмотрели друг на друга прямо и открыто. Корнуэлл весело улыбнулся:
- Ну, рад вас видеть, Том.
Он улыбнулся в ответ, уже почти без неловкости.
- Тяжело было… на том берегу?
- Нелегко. - Но Корнуэлл думал о другом. - Ну как, получили, Том? Эту… как вы ее называете? Длину волны?
Корнуэлл старался не показать, насколько это для него важно. Том взглянул на него с одобрением и кивнул.
- Нет, правда, получили?
- От связного с гор десять дней назад. И у меня есть для вас радиограммы.
- Вы не шутите? Передатчик правда работает? Вы установили связь?
- Конечно, работает.
Корнуэлл, сдерживаясь, пробормотал!
- Чудесно, правда?