Со спокойной душой я встал из-за стола, дружески простился со всеми и передал исполнение обязанностей командира роты на время моего отсутствия лейтенанту Шишлину. Не испытывая никакого тщедушного угрызения совести, я пошел готовиться к многообещающему вечеру - дню рождения Аделины и знакомству с Натали.
…Если бы только знать. Если бы я только мог предположить!..
Меня учили: "Ум да разум не даются разом. Во всяком деле - сначала подумай!"
Но что я мог? Сколько бы я ни думал потом, предвидеть все, что могло произойти, было невозможно.
ПОЛИТДОНЕСЕНИЕ НАЧАЛЬНИКА ПОЛИТОТДЕЛА 425 СД 26.05.45 г.
Доношу, что 25.05 с.г. в третий раз произведен тщательный осмотр с пролазкой помещений и вещей всего личного состава дивизии на предмет изъятия спиртных напитков и трофейных жидкостей. Во время проверки помещений в квартире командира 2-й стрелковой роты обнаружена спрятанная его связным красноармейцем Разиным канистра, около 8 килограмм, с сиропом, состоявшим из смеси метилового спирта и грушевой эссенции. Канистра изъята, сироп уничтожен.
Кроме того, проработаны приказы войскам 1-го Белорусского фронта, 71 армии и СНК, касающиеся спиртных напитков и трофейных жидкостей.
1. До всего офицерского состава приказ командира корпуса доведен под расписку.
2. В полках перед строем рядовому и сержантскому составу объявлено содержание приказа и проведены специальные беседы.
3. В политинформациях постоянно обращается внимание на недопустимость пьянки, на повышение бдительности и усиление воинской дисциплины.
4. Выпущены листовки, санитарные памятки.
Полковник Фролов.
34. Выбор подарка
Просьба, а точнее Володькино требование, какой преподнести подарок на день рождения Аделины, его невесты, повергло меня в замешательство и очень расстроило.
Вернувшись из расположения роты после грустного обеда и разговора с Лисенковым с каким-то тягостным ощущением на душе, я должен был отдохнуть и решить, что из собранной мною коллекции редких трофейных патефонных пластинок, найденных в брошенных немцами домах и виллах, выбрать и, ради лучшего друга, буквально оторвать от сердца.
Немцы любили музыку и песни, в каждом доме мы находили проигрыватель, даже не один, а в отдельной, рядом стоящей специальной тумбочке в образцовом порядке в конвертах содержались пластинки. У простых немцев - чаще народная музыка, песни и обязательный набор патриотических солдатских - "Был у меня товарищ" (времен еще Первой мировой войны), "Путь далек", "Все проходит, вслед за декабрем всегда приходит снова май" и самая знаменитая - "Auf dich, Lili Marlen" ("С тобой, Лили Марлен").
У зажиточных и особенно очень богатых немцев - обширные коллекции классической музыки: пластинки с записями концертов и симфоний Вагнера, Бетховена, Баха.
На джаз в гитлеровской Германии всегда был строжайший запрет как на музыку неарийскую, негритянскую - "артфремд", что означало чужеродное, разложение, декаданс. Но, как выяснилось, джазовая музыка, несмотря на официальные запреты идеолога Геббельса, существовала.
Как-то в одном из возродившихся в первые послевоенные дни ресторанчиков - он располагался в полуподвале соседнего дома - я слушал музыку. В полутемном зале с несколькими столиками играл эстрадный оркестрик - желтый тромбон, ободранное пианино, инкрустированная гитара. Трио пожилых музыкантов: одному лет шестьдесят, двое остальных чуть помоложе. У старшего цветной платочек торчал из пиджачного верхнего кармашка, кармашек, однако, находился не слева, а справа, свидетельствуя, что пиджак уже побывал в перелицовке. В этот вечер играли танго "Мария". Зажгли свечи, и в их слабом свете я увидел перед собой женщину, которая, уткнувшись в платок, сдерживала рыдания. Соседка успокаивала ее, прижималась щекой к щеке, обнимала, целовала… Но не выдержала сама и, припав к плечу подруги, заплакала тоже. Плакали и сзади, плакали рядом… Зал плакал и тихо напевал танго "Мария".
Вероятно, это была популярная когда-то песенка, и с этой мелодией у очень многих связаны воспоминания, может быть, о юности, может быть, о любви, а может быть, просто о спокойной жизни.
Сыграй мне на балалайке
Русское танго, танго, ритм которого
Мою душу наполняет.
Сыграй мне так, чтобы я забыл все на свете.
Мне сегодня это нужно.
Сыграй мне, чтобы я забыл про заботы,
Чтобы я был счастлив.
Сыграй мне на балалайке
Русское танго.
В конце концов, оно не обязательно должно быть русским.
Может быть и испанским.
И в самом деле: все равно
Под какую музыку целоваться,
Лишь бы это было
Сладкое танго любви.
И у меня защемило сердце. Это танго напомнило мне знаменитые у нас до войны мелодии "Голубые глаза" и "Скажите, почему" популярного композитора Оскара Строка.
Среди музыкальных трофеев, к своему огромному удивлению и радости, не веря глазам своим, я вдруг обнаружил пластинки известных и любимых мной русских исполнителей романсов, песен, джаза тридцатых годов Константина Сокольского и запретного уже в те времена Петра Лещенко.
Моя мать, приезжая в отпуск, всегда привозила бабушке пластинки. Они звучали каждый вечер в нашем доме, и мать под мелодии танго и фокстротов обучала меня в детстве танцам. Заигранные, они трещали, скрипели, хрипели, заедали, искажая голоса исполнителей, но слова известных песен из репертуара Сокольского и Лещенко - "Аникуша", "Татьяна", "Не уходи", "Сашка", "Алеша", "Моя Марусечка", "Степкин чубчик", "Дымок от папиросы" и многих других я знал наизусть.
И вот спустя годы в моих руках неожиданно - и где - в Германии! - оказалось целое сокровище: в роскошных пакетах - голубые и вишневые с серебром, синие, красные, черные с золотом - великолепные пластинки этих исполнителей, записанные в сопровождении оркестров Франка Фокса и Генигсберга, производства самых знаменитых звукозаписывающих фирм "Колумбия", "Беллакорд" и "Одеон", выпущенные в Англии, Америке и Риге.
Звучание голосов и оркестра было потрясающим. Я гордился своей коллекцией пластинок, слушал их постоянно: они воскрешали теплые и радостные воспоминания довоенной мирной жизни. И сейчас, в ожидании предстоящего праздника, пела душа, и я напевал вместе с Лещенко озорную "Настеньку":
Нынче мы пойдем гулять,
Будем мы с тобой плясать
До тех пор, как звезды в небе
Станут потухать.
Ну, идем же, спляшем, Настя, Настя, Настенька,
Мы с тобой, голубка, ноченьку подряд!
Так с тобой попляшем, Настя, Настя, Настенька,
Что у нас с сапог подметки отлетят!
Пусть сегодня веселья дым столбом пойдет,
Завтра все равно - пускай хоть черт все поберет!
Раз живем на свете, Настя, Настя, Настенька!
Раз лишь молодость бывает нам дана!
Мои пластинки нравились и Володьке, и Мишуте, и Коке, и Арнаутову, на прослушивание всегда собиралась компания, но никогда и никому я их не давал из-за боязни, что разобьют, покарябают, заиграют. А тут предстояло ради лучшего друга подарить Аделине шедевры, которые мне были очень дороги.
Я долго перебирал, тасовал, любовно оглаживал их и, скрепя сердце, отобрал всего девять пластинок из указанных в Володькином списке двенадцати: три в исполнении Сокольского - танго "Утомленное солнце", на обороте "Дымок от папиросы", "Чужие города" - "Степкин чубчик"; фокстроты "Брызги шампанского" - "Нинон" и шесть записей Петра Лещенко: танго "Не уходи" - на обороте "Студенточка", "Вино любви" - "Последнее танго"; фокстроты - "Синьорита" - "Капризная, упрямая", "Сашка" - "Алеша"; народные песни - "Прощай, мой табор", "Миша", "Чубчик" и "Эй, друг гитара" и положил их в кофр.
Я сознавал, что преступил один из основных законов офицерского товарищества, офицерской дружбы - что мое, то твое! - безусловно, сознавал и мучился, но пересилить себя и поделать с собой ничего не мог.
ДОНЕСЕНИЕ
24.05.45 г.
Доношу, что начальник второго хирургического отделения госпиталя капитан медслужбы Садчиков Николай Трофимович, 1907 г. рожд., урож. гор. Туапсе, Краснодарского края, русский, беспартийный, образование высшее, находясь на территории Польши и Германии, собрал большую коллекцию, всего свыше двухсот штук, патефонных пластинок различных симфоний, и среди них немецкого композитора Рихарда Вагнера, произведения которого были любимой музыкой Гитлера и его окружения.
Как теперь выяснилось, используя служебное положение, Садчиков систематически устраивал прослушивание всевозможных симфоний, в том числе и Вагнера, в присутствии врачей, медсестер и военнослужащих, находящихся на излечении в госпитале. Свои действия Садчиков пытался объяснить тем, что он так называемый "меломан" и без музыки жить не может, а на раненых она будто бы действует благотворно и, более того, якобы способствует заживлению ран и ускоряет выздоровление.
Капитану Садчикову официально разъяснено, что любовь к музыке не может служить оправданием пропаганды и распространения любимой музыки Гитлера и тем самым насаждения в советских людях фашистской идеологии. Он строго предупрежден о возможной уголовной ответственности за подобные действия.
17 пластинок музыки Вагнера изъяты по акту и уничтожены, а симфонии других композиторов немецкого происхождения, как- то Бетховена, Баха, Шумана, Моцарта, Мендельсона и Шуберта,ему предложено слушать только у себя на квартире, наедине, о чем у него мною отобрана расписка.
Зам. нач. политотдела эвакогоспиталя.
ВНЕОЧЕРЕДНОЕ ДОНЕСЕНИЕ
Военному Прокурору 71 армии.
Доношу, что в приемный покой ЭГ № 2763 24 мая с.г. в 20.00 доставлен рядовой фронтовой трофейной бригады красноармеец Воробьев Дмитрий Александрович, 1922 г. рожд., по поводу отравления неизвестной жидкостью.
Обстоятельства отравления следующие: Воробьев добыл у неизвестных немцев бутылку спирта, содержимое бутылки разбавил квасом и всю ее выпил. Через 20 минут он почувствовал себя плохо: появились жжение в груди, сжимающие боли в сердце, озноб, закружилась голова и он потерял сознание. В санчасти полка провели обильное промывание желудка, но состояние его ухудшалось, появились судороги, спутанность сознания.
При поступлении в ЭГ состояние Воробьева крайне тяжелое: температура 39°, небольшая желтушность кожи и склер глаз, зрачки расширены, на свет не реагируют, ро г раскрывается с трудом, изо рта запах, напоминающий хлороформ, на языке изъязвления, левая щека припухла, синюшного цвета, по-видимому в результате травматизации тканей роторасширителем и языкодержателем в момент оказания первой помощи в санчасти, сознание сумеречное, частые судороги ног, пульс замедлен до 46 ударов в минуту.
Несмотря на оказание медицинской помощи: инъекций камфоры, кофеина под кожу, глюкозы внутривенно, вдыхание карбогена и кислорода, Воробьев, не приходя в сознание, 25 мая с.г. умер.
При химико-токсилогическом исследовании в крови и моче Воробьева обнаружен метиловый алкоголь в количестве: в крови - 5 %, в моче - 7,5 %. Посмертный диагноз: острое отравление метиловым спиртом.
Кроме того, должен указать, что две недели тому назад из этой же части были доставлены трое бойцов с аналогичной картиной интоксикации, о чем было сделано соответствующее донесение. В промывных водах желудка у всех троих отравившихся лабораторией также было установлено наличие метилового алкоголя.
Начальник ЭГ.
* * *
Звучал патефон, неповторимый голос Лещенко настраивал меня на предстоящее торжество и знакомство с Натали, как бы советуя мне:
Все, что было, все, что ныло,
Все давным-давно уплыло!
Утомились лаской губы
И натешилась душа,
Все равно года проходят чередою,
И становится короче жизни путь,
Не пора ли и тебе с измученной душою
На минутку все забыть и отдохнуть…
и я не слышал, как у меня в номере появилась Габи.
- Guten Morgen, - сказала она, хотя приближался вечер; на ней было розовое платьице-сарафан с накладными карманами и вышитой на груди собачкой, в волосах белый бант, на ногах белоснежные носочки и красивые красные туфельки - чистый, ухоженный немецкий ребенок, как картинка.
- Гутен таг, - поправляя ее, ответил я и, сняв иглу с пластинки, остановил патефон.
- Brot!.. Кусотшек клеба! - по обыкновению, заученно проговорила она.
Я этой просьбы ждал и неторопливо достал из комода и протянул ей три печеньица из остатков офицерского дополнительного пайка. Она деловито сунула их в карман и тут же снова попросила:
- Zigaretten.
У нас в деревне маленькие дети, когда им давали печенье или пряник, сейчас же засовывали их в рот и немедля съедали, она же, приходя ко мне, ни разу этого не сделала, и я не сомневался, что ее заставляют попрошайничать мать или бабушка, и в свои неполные пять лет она твердо знает, что все полученное здесь надо унести и отдать взрослым.
- Zigaretten, - настойчиво повторила она и протянула ладошку.
- Найн!
Эго была ее обычная уловка или игра: попросить сигареты - которые я ей никогда не давал - и после моего отказа тут же потребовать что-нибудь сладкое. Как я и ожидал, тотчас послышалось тихо и жалостно:
- Kompot… Gib mir Kompot…
При этом она состроила обиженную физиономию и, подойдя ближе, взяла меня за руку, словно просила моей защиты. В который уж раз я подивился хитрости или плутовству этого ребенка и снова подумал, что всему этому ее, очевидно, учат взрослые - бабушка и мать. Впрочем, не только в провинции Бранденбург, но и во всей Германии из миллионов немцев она была одной из немногих, к кому я мог испытывать добрые чувства - я даже забывал иногда, что она немка, и, хотя до поездки в Левендорф оставалось немного времени, я счел возможным на десяток минут расслабиться и угостить ее и самого себя. В ванной из-под струйки холодной воды, круглосуточно фонтанировавшей в биде, я взял банку компота из черешни, принес большие фарфоровые блюдца и чайные ложечки.
Мы расположились, как и обычно, в проходной комнате в мягких креслах у распахнутого настежь окна, я открыл банку и положил ей полное блюдце крупной мясистой ягоды, затем положил и себе - такой вкусной черешни, какую я ел тогда в Германии, я больше никогда не встречал. Прежде чем начать, Габи по привычке оглядела оба блюдца, желая убедиться, что ее не обделили. При всей моей любви к компотам я не забывал, что она ребенок, накладывал ей больше, чем себе, и спрашивал:
- Гут?
И она, улыбаясь, поднимала совсем по-русски свой большой, размером с миндалину, пальчик и отвечала:
- Gut!
Верхние ветви уже терявшей цветы сирени теснились перед окном, у левой створки грозди дотягивались до верха стекла. По- весеннему свежая, промытая дождиком зелень не могла не радовать глаз. Мы в молчании, не спеша, с удовольствием ели прекрасный холодный компот, я выплевывал косточки в листву, Габи - она стояла в своем кресле на коленках - пыталась мне подражать, но у нее чаще всего не получалось, косточки падали на широкий мраморный подоконник, и каждую мне приходилось поддевать ложечкой и выбрасывать в окно.
Маленькие светлые облака плыли в бледно-лазурном небе, легкий ветерок тянул из сада, и было так славно, так хорошо, чувство приятного умиротворения охватило меня, как и обычно, когда я садился в это мягкое кресло у окна.
Надо было окончательно определиться с подарком и, наверное, продумать все, что предстояло вечером: детали своего знакомства с Натали - она представлялась мне красивой блондинкой с хорошей фигурой - и поведения на дне рождения. Но почему-то уверенность, что и так все сложится без всяких затруднений и шероховатостей, появилась во мне - я расслабился до благодушия, и в эти минуты не хотелось ничего обдумывать, прикидывать и репетировать.
…Капитан Арнаутов любил, отдыхая, раскладывать пасьянсы, подражая тем самым своему кумиру - великому полководцу Александру Васильевичу Суворову, который, как он рассказывал, в любых условиях раскладывал их - и дома, и в походах, и в напряженной обстановке, особенно - "дорожку" и "косынку". И сейчас у себя в номере Арнаутов, очевидно, раскладывал пасьянс и по обыкновению негромко напевал - оттуда доносилось раздумчивое, на мотив, схожий с мотивом "Аникуши": "Гранд-пистон сменился гранд-клистиром… Позади осталась жизнь моя…" Я тогда еще не знал, что это слова из старинной русской офицерской песни, точнее из песни офицеров-отставников. Только спустя сорок с лишним лет, перешагнув в седьмое десятилетие своей жизни, я ощущу и осознаю актуальность и всю неотвратимую правоту этих слов.
Я слышал, что в связи с окончанием войны в штабе дивизии уже подготавливаются списки офицеров, подлежащих демобилизации; разумеется, Арнаутов по возрасту подпадал под увольнение в первую очередь. Призванный в армию в порядке исключения после гибели сына и письма Сталину, он был самым старым из офицеров не только в дивизии, но, наверно, и в корпусе, и в армии, и было ясно, что отстоять его даже Астапычу не удастся. Мысли о предстоящем неминуемом расставании со стариком и о его дальнейшей судьбе в последнюю неделю не раз посещали меня и крайне огорчали.
Со сколькими людьми за последние два года разлучила меня война, точнее пули и осколки снарядов и мин, с некоторыми - на время, с большинством - навсегда… Арнаутов и Лисенков были первыми из близких мне людей, с кем мне предстояло расстаться в мирное время. При всех различиях и всяческой несхожести имелось у них и общее: как и Лисенков, отставной гусар не имел ни родных, ни даже дальних родственников, дом, где он жил до войны в Воронеже, был разрушен бомбежкой, как и Лисенкову, ехать ему после демобилизации было некуда. Предлагать же ему, как Лисенкову, отправиться ко мне в деревню и поселиться в нашей избе у бабушки - я понимал, сколь нелепо это будет выглядеть.
Лисенков был вдвое моложе и в десятки раз практичнее, изворотливее старика отставного гусара, я не сомневался, что и на гражданке он не пропадет, женится и пристроится - лишь бы не воровал, - а вот где и как проведет остаток жизни отставной гусар Арнаутов, я, сколько ни размышлял, сообразить не мог.
К предстоящей своей неизбежной демобилизации Арнаутов относился внешне спокойно и, как всегда, с юмором:
- Не надо меня утешать! Мне пятьдесят девять лет, я самый старый во всей дивизии, смотришь в зеркало и уже видишь череп без кожи и растительности. Война кончилась, и меня уволят первым. Армия - это не пристанище для престарелых, и в аттестации при увольнении еще напишут: мышей не топчет и женщин - тоже.
Позавчера, когда, поужинав, мы поднялись к себе, а старик по обыкновению отправился играть в преферанс, с почти часовым опозданием приехали Володька и Кока. Они привезли трофеи: немецкую двадцатилитровую пластмассовую канистру, полную пива, и свыше десятка больших вяленых вобл, добытых, как оказалось, на армейском продовольственном складе через одну из многих Кокиных знакомых, лейтенанта интендантской службы.