- В Вологде какой-то черт у меня ее взял на час и не вернул, - мрачно сказал капитан. - Я как раз до того места дочитал, когда Долохов кричит, чтобы пленных не брали. Когда Петю Ростова убили.
- А мне неинтересно, до какого вы места дочитали, - совсем ослабев, сказал Бобров, - факт тот, что опять книжки нет. С чернильным пятном была на переплете?
- С чернильным! - грустно подтвердил капитан.
Бобров замолчал и закрыл глаза.
Многоуважаемый майор Наталия Федоровна!
Сим напоминаю Вам, что ровно тридцать лет тому назад в этот самый день Вашего рождения один молодой доктор - не будем сейчас называть его фамилию - сделал Вам предложение. Это предложение Вы встретили грустной и насмешливой улыбкой. Вы заявили молодому влюбленному доктору, что Вам совершенно не в чем себя упрекнуть, так как Вы давно любите другого молодого доктора, которого зовут Николаем Ивановичем. Вы заявили также, что вам странно, как можно было всего этого не замечать. Потом Вы захохотали и смеялись до слез, влюбленный же в Вас молодой доктор выскочил из Вашей комнаты как ошпаренный и не появлялся у Вас ровно год.
Двадцать девять лет тому назад молодой влюбленный доктор все-таки пришел к Вам и к Вашему молодому Николаю Ивановичу, который уже называл Вас Тата и спрашивал, куда девались его ночные туфли и кто взял со стола очень хороший, его любимый мягкий карандаш.
Впрочем, это все вздор.
Гораздо существеннее другое: проснувшись сегодня ночью и подумав о своей старости, я вдруг решил, что у меня есть семья и я вовсе не холостяк. У меня есть мой госпиталь, и в нем такие люди, у которых я тоже почти что могу спрашивать, где мои ночные туфли и мой прекрасный, главный, мягкий карандаш. Совершенно серьезно: госпиталь давным-давно перестал быть для меня только местом службы. Жизнь моя нынче до смешного неотделима от работы, и со страхом думаю я о старости и о том, что наступит день, когда я выйду "на покой", в общем уйду, чтобы более не возвращаться.
Характер у меня плохой, и Вы должны быть счастливы, что не вышли за меня замуж.
Давеча извинялся перед своей хирургической сестрой за то, что грубо на нее накричал.
Скоро общефлотская конференция. Хотите знать, о чем я буду делать сообщение? Вот, пожалуйста: "О применении общего обезболивания при первичной хирургической обработке огнестрельных переломов бедра и голени". Удивились? Удивляйтесь, удивляйтесь! Вы еще более удивитесь, когда узнаете, что эту работу я начал еще в первые дни войны. Вот Вам! Ну, а как Ваши панариции? Все на том же месте? Пора, пора дальше двигаться, неловко столько времени на одном месте торчать. Будьте здоровы. Почему Николай Иванович не прислал мне свою последнюю статью? Я ее в чужих руках видел.
Ваш Левин
15
Утром госпиталь осматривал генерал-майор медицинской службы Мордвинов - начальник санитарного управления флота. Высокий, плечистый, с красивым открытым лицом, он быстро ходил по палатам, разговаривал с офицерами, просматривал истории болезней, заглянул в аптеку, в лабораторию, побывал на кухне, или, как тут положено было говорить, "на камбузе", потом велел собрать весь персонал левинского отделения и, глядя в лицо Александру Марковичу блестящими черными добрыми глазами, поблагодарил Левина и его помощников за прекрасную работу и за образцовое состояние отделения. Подполковник ответил негромко и спокойно:
- Служим Советскому Союзу.
- Люблю бывать у вас, подполковник, - говорил Мордвинов, широко шагая по дороге на пирс. - Что-то есть в вашем отделении неуловимо правильное, особое, что-то характеристическое, чисто ваше. У других тоже неплохо бывает, и прекрасно даже бывает, и лучше, чем у вас, но не так. А у вас особый стиль. Настолько особый, что вот повар этот новенький, длинноносый такой, хоть он, наверное, и не плох, а видно - не ваш. Камбуз - чужой, не притерся еще к общему стилю. Вы несогласны?
- Не могу отыскать повара хорошего! - угрюмо ответил Левин. - Прислали - и хоть плачь.
- Да, совсем из головы вон! - вдруг воскликнул Мордвинов и, остановившись, повернулся к Левину всем корпусом. - Что это вы, батенька, я слышал, сами собрались на спасательной машине работать?
- Считаю, товарищ генерал…
- Никуда вы летать не будете, что бы кто ни считал, - очень тихо, но со служебным металлом в голосе перебил Мордвинов. - Ясно вам, товарищ подполковник? И не бросайте на меня убийственных взглядов, я с вами говорю сейчас не как Мордвинов с Левиным, а как генерал с подполковником. И при-ка-зы-ваю никуда не летать…
- Ну уж один-то раз я слетаю, Сергей Петрович, - бесстрашно и намеренно переходя на имя-отчество произнес Левин, - один-то разок мне обязательно надо слетать. Потом военфельдшер будет, но несколько первых раз.
- Прошу уточнить формулировку - первый раз или первые несколько раз.
- Первые разы, Сергей Петрович, потому что немыслимо.
- Вы полетите первый раз, один-единственный раз. И на этом разговор кончен. Ясно?
- Есть! - сказал Левин, услышав в голосе Мордвинова ту нотку, которая означала, что разговор окончен.
На пирсе, за будкой, среди пассажиров, ожидающих рейсового катера, сидел на чемодане Шеремет и делал вид, что читает газету: Левин почувствовал на себе его быстрый и недобрый взгляд.
- Уезжает, - негромко произнес Мордвинов. - Пришлось снять товарища. Вчера до трех часов пополуночи бил себя в грудь и произносил покаянные речи. Тяжелое было зрелище, скажу откровенно, даже жалко его стало…
Он помолчал, потом легонько вздохнул:
- К сожалению, совсем избавиться от него немыслимо. Есть дружок-покровитель, и довольно, знаете ли, номенклатурно-руководящий. Нахлебаемся мы еще горя от товарища Шеремета и будем хлебать, покуда не переведутся у нас любители особо подготовленных бань…
- А разве такие у нас есть? - не без ехидства спросил Левин.
- К сожалению - водятся.
- Но единицы же?
Мордвинов покосился на Левина умными глазами и спросил:
- Вы что меня разыгрываете?
Потом пожал руку Левину и на прощанье напомнил:
- Апеллировать к нашему начальству, то есть непосредственно к командующему, не рекомендую. У нас с ним насчет полетов ваших на спасательной машине общая точка зрения. Так что ничего, кроме неприятностей, от жалобы на меня не наживете. Договорились?
- Договорились! - согласился Александр Маркович.
- А военфельдшера я вам дам хорошего. У меня один такой есть на примете - стоящий парень и разворотливый.
Генерал легко взбежал по трапу на катер и помахал Левину рукой. У будки Александр Маркович почти столкнулся с Шереметом.
- Ну что, довольны? - спросил полковник с недоброй усмешкой.
- Пожалуй что да! - ответил Левин. - Хуже вас не пришлют нам начальника, вы и сами это знаете…
16
- И еще пройдитесь! - приказал Левин. - Мускулатуру свободнее! Корчиться не надо! Я лучше знаю, как вам надо ходить! Прямее, прямее, не бойтесь, ничего не будет!
Бобров прошелся прямее. Солнечные блики лежали на линолеуме под его ногами. Он старался ступать на них.
- Раз, два, три! Тут не тянет, в икре? Вот здесь, я спрашиваю, не тянет?
Летчик сказал, что не тянет. Потом они сели друг против друга и покурили. Левин протирал очки, Бобров думал о чем-то, покусывая губы.
- Будешь, будешь летать, - сказал Левин на "ты", - не делай такой вид, что тебе твоя жизнь надоела и что ты не хочешь торговать пивом в киоске. Есть такая должность - киоскер. Так вы, товарищ Бобров, не будете киоскером. Вы будете как-нибудь летчиком.
Бобров смотрел на Левина исподлобья, недоверчиво и раздраженно. В самом деле, иногда Левин не мог не раздражать. Чего он дурака валяет?
А Левин вдруг сказал грустно:
- Знаете, Бобров, мне иногда надоедает вас всех веселить и забавлять. И еще когда вы делаете такие непроницаемые лица. Посмотрите на него - он грустит, и посмотрите на меня - я веселюсь.
Летчик улыбнулся кротко и виновато.
- А я ничего особенного, - сказал он, - просто, знаете, скучно без самолета. Все наступать начнут, а я тут останусь. И главное, что сам виноват, вот что обидно. Не увидел, как он, собачий сын, из облака вышел. Надо же такую историю иметь. Хорошо, что вовсе не срубил, - плохой стрелок. Кабы мне такой случай, я бы сразу срубил. Нет, я б ему дал!
И, как бы наверстывая потерянное в разговоре время, он стал быстро ходить по ординаторской из угла в угол. Потом остановился и осведомился:
- Вот история, да? А ведь мне командующий сказал: "Теперь пойдешь на машину к подполковнику Левину. На спасательном самолете поработаешь".
Левин, стараясь сохранить равнодушие, промолчал.
- Так что вы теперь вроде мой начальник, - сказал Бобров. - Чем скорее подлечите, тем скорее летать с вами начну. Самолет-то готов?
- Разные доделки делают, - сказал Левин, - так, ерунду. В общем, можно летать хоть завтра.
И зашумел.
- Кто так ходит? Так ходить - все равно что лежать! Надо быстро ходить и аккуратно. Вот смотрите на меня. Вот я иду! Вся нога работает! Вся нога действует! Ничего не выключено! Ну-ка, сейчас же идите со мной! Дайте руку! Вот идут двое мужчин. Вот какая у них энергичная походка! Раз, два, три! Еще! Раз, два, три! Еще! Теперь быстро сядьте. В пояснице не болит? Нисколько? Сейчас вы отдохнете два часа и сегодня же начнете заниматься лечебной гимнастикой. Я к вам пришлю Верочку, это ее специальность.
Проводив Боброва до палаты, он надел старый, истертый, рыжего цвета реглан и отправился вниз - туда, где расчаленный тросами у самого ската на залив стоял огромный серый поплавковый самолет. Там, на ящике, покуривал Курочка и рядом с ним грелся, как большой кот на солнце, Калугин. Солнце здесь, за полярным кругом, еще вовсе не грело, но Калугин для самого себя делал такой вид, что греется, и даже ворчал, в том смысле, что нынче сильно припекает и не пойти ли в тень.
- Привет! - сказал Александр Маркович. - Как идут наши дела? Кстати, я думал насчет красного креста. Все-таки имеет смысл нарисовать. Знаете, на фюзеляже и на плоскостях…
- Вы считаете? - спросил Калугин угрюмо и насмешливо.
- Я учился в Германии, - сказал Александр Маркович, - и немного знаю этот народ. Так невероятно, так дико себе представить…
- А вы не слишком задумывайтесь! - по-прежнему угрюмо посоветовал Калугин. - Сейчас не время задумываться. Всю эту сволочь, которая лезет к нам, надо бить беспощадно. Авось придут в себя…
- У меня был профессор-немец, - грустно и негромко продолжал Левин. - Патологоанатом. Светлый ум и…
- Вот для него вы и хотите налепить на самолет красный крест? - перебил Калугин. - Так он не увидит вашего креста. Потому что, если он порядочный человек, то сидит в концлагере и ждет, покуда мы его освободим. Во всяком случае, я лично не советую вам рассуждать насчет красного креста нынче…
- Да, да, это, конечно, так, - согласился Левин и задумался, вспоминая своего патологоанатома.
Все втроем они сидели и курили, щурясь на блестящую воду залива, и на далекие дымки кораблей, и на противоположный берег, слегка розовеющий своими снегами.
- Да, война-войнишка, - сказал вдруг Калугин и опять замолчал.
У него была такая манера: произнести одну, оторванную от всего фразу и опять надолго замолчать.
А Курочка насвистывал. У него был удивительный слух и никакого голоса, но свистел он отлично - тихо, едва слышно и необыкновенно мелодично, будто не человек свистит, а где-то далеко-далеко играет большой оркестр, и слышно не все, что он играет, а только самое главное, самое трогающее и самое нужное в эти мгновения.
- А потом все мы возьмем и умрем, - опять сказал Калугин со злорадством в голосе. - И тот, кто жил, как свинья, исчезнет навеки, как будто его и не было.
- А тот, кто жил человеком? - осторожно и негромко спросил Левин.
- Надо, товарищи, надо жить по-человечески, - опять сказал Калугин, не отвечая на вопрос Левина, - а то вот этак и прочирикаешь.
И опять надолго замолчал, угрюмым взглядом глядя на спокойные воды залива.
- Боброва к нам назначили на нашу машину, - сказал Левин, - скоро подлечится, и можно будет начинать работу. Он пилот первоклассный.
Курочка с интересом посмотрел на Левина. Потом потянулся и, окликнув сержанта из аэродромной команды, пошел к самолету.
Одевал Александра Марковича майор Воронков у себя в комнате. Тут же на стуле сидел Бобров и говорил, что ничего этого не нужно, что в машине тепло, отсеки отапливаются, а в унтах доктор не сможет работать.
- Еще парашют ему прицепите, - сказал Бобров, когда майор надел на Левина желтую капку, - чудак, ей-богу, человек. Все равно подполковник там все это скинет.
- Ну и пусть скидывает, а я делаю как положено, - сказал Воронков сердито. - Подполковник человек в годах, мало ли что может случиться. А капка не помешает.
Машина стояла на воде, - в окна комнатки Воронкова было видно ее огромное, китообразное, как казалось Левину, тело. Механики прогревали моторы. Из серой "санитарки" два незнакомых матроса носили тюки на катер, с катера их втаскивали в самолет.
- Одного оборудования таскаем, таскаем, - сказал Бобров. - Богадельня, а не самолет.
Он считал своим долгом ворчать по поводу спасательного самолета и всячески критиковал все, что там делалось.
- Ты погляди, майор, - сказал он Воронкову, - ты погляди, сколько всего таскаем. Очень теперь легко будет в воду падать, если что случилось. Товарищ подполковник к каждому боевому самолету в сопровождение такое чудо-юдо назначит. Касторка там, клистир, все, что от науки положено.
- И очень неостроумно! - сказал Левин. - Тяжело шутите, товарищ Бобров.
Он закурил папиросу и сел. Майор Воронков смотрел на него издали.
- Если не знать нашего подполковника, - сказал Воронков, - то можно подумать, что он какой-нибудь там отец русской авиации или там дедушка русского парашюта, верно?
- Дедушка, бабушка, - пробурчал Левин, разглядывая себя в маленькое бритвенное зеркальце Воронкова. - Мне лично кажется, что я как раз очень похож на бабушку. В моем возрасте вообще как-то так случается, что некоторые особи мужского пола становятся похожими не на дедушек, а на бабушек…
- Это как же? - не понял Воронков.
- А очень просто. Впрочем, я шучу. Скажите, ожидается сегодня какая-нибудь операция?
Воронков кивнул.
- Что ожидается?
- Воевать сегодня будем. Имеются такие сведения, товарищ подполковник, что немцы свою живую силу и технику погрузили на транспорты и угонять собрались из северных вод. А наша авиация постарается эти транспорты утопить. Ясно?
- Неужели эвакуируются? - спросил Левин.
- А чего же им дожидаться?
- Туда бы с бомбочками подлетнуть, - сказал Бобров, - а мы вот летающую больницу построили. Вынем из воды товарища летчика в нашу больницу и сейчас ему температуру смерим. И анализы начнем делать.
- Вот видите, как он меня ненавидит, - кивнул Левин на Боброва. - Просыпается с чувством ненависти ко мне и засыпает с таким же чувством. И все потому, что на спасательный самолет назначен.
- А вы на него не обращайте внимания, - посоветовал Воронков, - или призовите к порядку. Разболтался парень. Ну и характер, конечно, кошмарный. Бобров, верно у тебя кошмарный характер?
Александра Марковича слегка познабливало, и хотелось лечь, но сегодня ожидалась возможность вылета спасательной машины в первый рейс, и он не мог не полететь. Ждали долго - часа два. Потом заглянул Калугин, вытер ветошью руки и рассказал, что будто бы разведчик Ведерников первым засек караван, но транспорты скрылись в фиорде и сейчас их не могут обнаружить. То, что караван был, это подтверждено снимками, Калугин сам видел снимки - караван серьезный, вымпелов пятнадцать, если не считать кораблей охранения.
- Отыщется, - сказал майор Воронков.
- Он теперь отстаиваться будет, - сердито сказал Бобров, - я ихние повадки знаю. Как увидит, что разведчик повис, - так под стенку в фиорде и там в тени отстаивается. Неделю может стоять.
Калугин не согласился с пилотом. Нынче не те времена, чтобы отстаиваться. Фюрер небось приказал поскорее везти солдат в Германию, там тоже аврал, земля горит. Нет, сейчас они отстаиваться долго не будут.
- "Букет", "Букет", я - "Ландыш", - спокойно произнес голос из репродуктора. - "Букет", я - "Ландыш". Вижу корабли противника. Буду считать. Прием, прием!
- Это Паторжинский, - сказал командующий Петрову, - у него глаза похлестче всякого бинокля. Уже увидел.
И стал жадно слушать.
По лестнице быстро поднялся Зубов, повернул к себе микрофон и официальным голосом заговорил:
- "Ландыш", я - "Букет", "Ландыш", я - "Букет", на тебя наводят истребителей противника, внимание, "Ландыш", внимание, прием, прием!
- Что там такое? - спросил командующий.
- Перехват, - сказал Зубов. - Шесть "фокке" вышли на охоту. Дежурный, воды сюда пришлите напиться!
Опять сделалось тихо. Только в репродукторе как бы кто-то дышал и даже, может быть, ругался. Потом вновь Паторжинский, назвав себя "Ландышем", заговорил: "Шесть транспортов противника и внушительный конвой". Он пересчитал их: "Четыре эсминца типа "маас", пять "охотников" и четыре тральщика".
- Давайте! - сказал командующий, взглянув на ручные часы. - Пора!
- Есть! - ответил Зубов.
Петров стоял неподвижно, навалившись руками на балюстраду вышки. Телефонист соединил и подал трубку начштабу.
- В воздух, - негромко сказал Зубов. - Желаю удачи! - И еще тише спросил: - Полковник? Давайте!
Зина принесла воды в графине и стаканы. Начштаба выпил залпом стакан, потом еще половину. И когда ставил стакан на поднос, в воздухе со стороны большого аэродрома завыли моторы.
Командующий смотрел молча, подняв кверху бронзовое в лучах вечернего солнца лицо. Синие глаза его потемнели, маленькой ладонью он постукивал по балюстраде, точно барабанил костяшками пальцев. Потом, не глядя в микрофон, сказал:
- Шестой, убрать ногу! Ногу убрать, шестой!
- Та не убирается, ну шо ты будешь делать! - ответил шестой отчаянным голосом.
Командующий улыбнулся.
- Спокойно! - сказал он в микрофон. - Спокойно, шестой!
"Нога" наконец убралась.
- Волнуется, - сказал Петров, - это Ноздраченко, знаете? Крученый парень, испугался, что на посадку обратно пошлете!
Командующий все смотрел вверх. После штурмовиков пошли бомбардировщики. Тяжелое гудение наполнило все небо, машины шли низко, над самой вышкой, точно прощаясь с командующим. Он снял фуражку, хотел положить ее на балюстраду, но промахнулся и положил мимо. Зина тотчас же подняла, отряхнула о коленку и положила на круглый столик.
Краснофлотец принес бланк с радиоперехватом: противник объявил тревогу на всем побережье. Эскадрильи группы "Викинг" и "Германия" уже пошли в воздух.
С залива потянуло холодным ветром.
В третьем перехвате было написано, что противник поднял в воздух всю группу "Норд". Одно за другим передавались сообщения с постов. Зубов сел на табуретку, вытянул ноги и замолчал.