13
- Вчера командующий мне поднес пилюльку, - сказал Левин. - Как вам не стыдно, Федор Тимофеевич. Неужели вы думаете, что я ребенок, играющий в игрушку? Наша затея серьезное дело, и я это хорошо понимаю.
Курочка молчал и улыбался, с удовольствием глядя на Левина. Он любил сидеть в тепле левинской ординаторской, любил слушать, как ворчит доктор, любил попить у него некрепкого чаю с сухариком. Сам того не зная, он любил Александра Марковича.
- Что же будет с сегодняшним испытанием?
- Будем испытывать, - сказал Курочка. - Денег испытания не стоят, риску тоже нет, почему же нам не довести испытания костюма в его нынешнем состоянии до конца? Командующий, во всяком случае, считает испытания полезными. Ну, а потом подумаем. Вы несогласны?
Пришел Дорош, потом явился Калугин, через несколько минут после него - Шеремет.
Начсан был несколько бледен и говорил томным голосом. С Левиным он поздоровался демонстративно вежливо, но с некоторым оттенком официальности. Усевшись на диван, он стал напевать едва слышно, чтобы они не думали, что с ним все кончено.
"В крайнем случае мне угрожает склад, - думал он, напевая из "Риголетто".
- Это, конечно, очень неприятно, это значит - я погорел, но зато должность тихая, и если вести себя прилично, то хуже не будет. А оттуда я напишу ему".
Про этого человека он всегда думал как бы курсивом. Когда-то Шеремет угодил этому деятелю и начальнику и с тех пор держал его "про запас", никогда не тревожа пустяками, а пописывая изредка бодрые письма и оказывая маленькие, но симпатичные знаки внимания его супруге и его семье, находящимся в эвакуации. И от него он получал иногда короткие писульки, написанные чуть свысока, но все же дружеские и, как думал сам Шеремет, "теплые".
Вот этот он и должен был впоследствии, не сразу, но обязательно помочь Шеремету, - конечно, не здесь, а где-нибудь в другом месте, там, где шереметовская расторопность и услужливость будут оценены по достоинству. Ночью, вспомнив о нем, Шеремет твердо решил держаться бодрее.
И нынче он опять подумал, что не все еще окончательно потеряно, что грустить на виду у всех нет причин и что нынче же он напишет жизнерадостное фронтовое письмо ему и его семейству.
А подумав так, он тотчас же энергично втиснулся в общий разговор Дороша, Левина, Курочки и Калугина.
* * *
- Ну не везет же нам с погодами, - сказал краснофлотец Ряблов. - Покуда вы болели, товарищ подполковник, погоды были во! А поправились, опять море играет!
Он подал руку Левину и перетащил его на корму, туда же перетащил Шеремета и Курочку. Дорош и Калугин сели на передние банки.
"Сердце красавицы склонно к измене…" - напевал Шеремет, глядя на серые пенные валы и на далекий силуэт эсминца. Потом он открыл портсигар, угощая офицеров толстыми папиросами. "И к перемене, - напевал он, предлагая взглядом свои папиросы, - и к перемене, как ветер мая".
Папирос у него никто не взял, он зажег зажигалку-пистолет и прикурил, аппетитно причмокивая. Матросы подняли весла. Старшина вопросительно взглянул на Шеремета - старшего в звании.
- Давай, давай, - сказал Шеремет, - давай, друже, побыстрее. Провернем эту формальность сегодня - и обедать. С вас хороший обед нынче, товарищи костюмные конструкторы.
Потом он похвалил костюм. Вышло даже так, что нынешние испытания вовсе не нужны, потому что всем известно, какое это замечательное достижение - костюм.
Курочка молча улыбался.
Левин тоже вдруг улыбнулся и толкнул Федора Тимофеевича локтем в бок.
- К прежней вешке, товарищ подполковник? - спросил старшина.
Александр Маркович кивнул. Серые низкие тучи быстро бежали по небу. С визгом из-за скалы вынырнуло несколько чаек - косо раскинув крылья, помчались за шлюпкой.
Покуда шли к вешке и покуда заряжали Дорошу грелки и аварийный паек, - стемнело. Весело показывая белые зубы, Дорош помахал комиссии рукою и прыгнул в волны, потом перевернулся на спину и закричал:
- Ну и штука! Великолепно, товарищи, замечательно! Давай за мной, я поплыву!
- Этот нас погоняет, - усмехнулся Курочка и наклонился к воде, чтобы лучше видеть. Но ничего не увидел, кроме мерцающих волн да белой пены, что неслась по заливу.
Шеремет курил и с деловым видом глядел на светящуюся стрелку хронометра. Время шло нестерпимо медленно.
- Э-ге-ге! - кричал Дорош. - Ищи меня, ребята! Э-ге-ге-ге!
- Право, не следует задерживаться, - сказал Шеремет. - Все ясно, люди сработали прекрасную вещь, о чем тут можно толковать!
- Салонные условия испытания, - сказал Курочка. - Залив, шлюпка идет. Надо думать об океане, о травмированном летчике, а не о детских игрушках вроде этой.
И засмеялся злым тенорком.
- Но вода и тут имеет минусовую температуру, - с недоумением ответил Калугин. - Что же касается до травмированного летчика, то Дорош, если я не ошибаюсь, плывет сейчас с протезом. И вообще я не понимаю твоего тона, Федор Тимофеевич.
- А я понимаю, - сказал Левин.
Курочка предложил выпить, и Калугин открыл фляжку с коньяком. Шеремет светил фонариком, покуда всем налили, и, сердито фыркая, выпил свой стаканчик.
- Э-ге-ге-ге! - кричал Дорош. - Ищите меня, хлопцы, бо я далеко.
Это ему казалось, что он далеко, на самом деле шлюпка шла за ним следом. И при свете сильного электрического фонаря все видели, как Дорош ест и даже пьет.
Акт писали в госпитале, в ординаторской. Курочка, Калугин и Дорош сидели рядом на клеенчатом диване и пили чай стакан за стаканом. Шеремет расхаживал по комнате из конца в конец.
- Ну, так вот, - сказал вдруг Курочка, - я думаю, что резюмировать это надо в следующем духе…
Он обвел всех веселым взглядом, подумал и заговорил медленно, подбирая слова:
- В таком духе, что испытания прошли удовлетворительно, что костюмчик в общем и целом, и так далее… но! Но! Вот тут-то и есть загвоздка. Но костюмчик не предусматривает случаев падения летчика в бессознательном состоянии лицом вниз, понимаете?
В ординаторской стало очень тихо. Шеремет остановился. Зажигалка горела в его руке, он так и не закурил.
- А ведь падение лицом вниз вещь распространенная, не так ли? - спросил Курочка. - Поэтому предложить авторам костюмчика разработать и решить задачу автоматического поворота или поворачивания пострадавшего на спину в воде. Так? Ну-с, и покуда авторы эту задачу не решат, дело полагать законсервированным.
Шеремет наконец прикурил.
- Этим мы и закончим, - сказал Курочка, - но не навсегда, конечно, а только на нынешнем этапе. Вопросы есть?
Вопросов не было. Александр Маркович молча писал, "…полагать законсервированным", - написал он и поставил жирную точку.
14
Размеренно нажимая подошвой башмака на педаль умывальника, Александр Маркович мыл руки. Это было скучное занятие - мыть руки перед операцией, он издавна приучал себя в это время думать на определенные темы и вот уже лет пятнадцать не замечал процесса мытья рук. Это был совершенно механический процесс - сначала мыло и щетка, потом Верочка подавала йод, потом поливала руки Левина спиртом и сама говорила: "Готово". Если она не говорила этого слова, он еще десять минут мог держать свои большие ладони лодочкой.
Верочка была как будильник с резким, трещащим голосом.
- Готово! - сказала Верочка и открыла перед ним дверь. Он вошел в операционную, держа руки ладонями вперед, и, прищурившись, посмотрел на стол, на котором лежал Бобров.
Лицо летчика было неподвижно, но глаза с сегодняшнего утра словно бы побелели и оттого потеряли прежнее выражение собранной и напряженной воли. Теперь Бобров уже не мог справиться с физическими страданиями, они были сильнее его, они одержали над ним победу.
Капитан Варварушкина подала Левину рентгеновский снимок, но не в руки, а на свет, так, чтобы он мог все видеть еще раз, но ни до чего не дотрагиваться. Жуя губами, он рассмотрел все четыре снимка и подошел к столу. Брезгливое выражение появилось на его худом лице. Это означало, что ему трудно. Он все еще жевал губами, как старик, как его отец, когда он приехал к нему прощаться в больницу, - отец умирал от рака.
- Скорее бы, товарищ начальник, утомился я, - сказал Бобров сердито.
Наверное, он не узнал Левина, потому что теперь у доктора был завязан рот и белая шапочка была надвинута на самые глаза, почти закрывая мохнатые брови.
Внезапно он начал ругаться - очень грубыми словами. Это случается с людьми, когда их наркотизируют. Потом Анжелика Августовна подала Левину скальпель. Верочка по его знаку спустила ниже рефлектор. Капитан Варварушкина изредка, ровным голосом сообщала, какой частоты и наполнения пульс. Минут через десять Левин сказал Анжелике:
- Надо меньше думать про завивку ваших кудрей и больше про дело. Надо соображать головою.
Еще несколько погодя он крикнул:
- Что вы мне даете? Я вас посажу на гауптвахту!
- Я даю вам то, что нужно, - басом ответила Анжелика Августовна. - Я соображаю головой.
- Извините, - сказал Левин.
Опять сделалось тихо. Верочка подставила тазик. Туда с сухим стуком упал осколок.
- Оставьте ему на память, - велел Левин и извлек длинными пальцами еще два осколка.
Бобров дышал ровно, но с всхлипами. Варварушкина изредка привычным жестом гладила его по щеке. Верочка еще раз показала Левину снимки. Он долго вглядывался в них, держа руки перед собою, и наконец решился. В сущности, он решился уже давно, а сейчас он только подтвердил себе свое решение. Боброва повернули на столе. Все началось сначала.
- Продолжайте наркоз! - сказал Александр Маркович.
Через несколько минут он увидел почку. Осколок засел в ней глубоко, и с ним пришлось повозиться. Дважды у Левина делались мгновенные головокружения, но он справлялся с собою, и только на третий раз велел Верочке подать капли, приготовленные перед началом операции.
Верочка оттянула повязку с его рта и вылила капли ему в горло. Операция длилась уже более часа.
Даже Варварушкина стала тяжело дышать. Анжелика Августовна дважды роняла инструменты. Верочка вдруг шепотом сказала: "Боже ж мой, боже мой!"
- Кому не нравится, тот может убираться вон, - сказал Левин. - Или, может, тут есть слишком нервные люди?
Никто ему не ответил. Никто даже не понял, что он сказал. Все знали - подполковник болен, ему тяжело, операция сложная, если хочет - пусть ругается любыми словами. Может быть, ему от этого легче.
Прооперировав Боброва, он сел на табуретку и закрыл глаза.
Большое поле с рожью и цветочками проплыло перед ним. Цветочки покачивались на ветру, рожь ложилась волнами, и тени бродили по ней.
Левин открыл глаза.
Анжелика стояла перед ним с градуированной мензуркой в руке.
- Это немножко спирту, - сказала она. - Двадцать граммов. И тридцать граммов вишневого сиропу. Вам будет очень хорошо. Пожалуйста, Александр Маркович, будьте так добры!
Маленькие круглые глазки Анжелики были печальны и полны сочувствия.
Левин выпил и опять закрыл глаза.
Теперь он увидел снег. Снег падал и падал, и цветочки покачивались в снегу. Это уже была чертовщина.
- Я полежу полчаса, - сказал Левин. - В ординаторской. Пусть мне принесут туда чаю и сухарик. Через полчаса позовите меня. И подготавливайте этих двух… этих двух молодых людей. Один - резекция голеностопного сустава, а другой - пальчики. Опять я не помню фамилии.
Он виновато улыбнулся:
- Хороший, чуткий врач непременно знает фамилию и имя-отчество. Когда я был молодым, мне все это давалось легко, а теперь я помню только сущность дела, а остальное забываю. Наверное, меня пора выгонять вон…
- Ну что вы такое говорите! - возмутилась Анжелика.
- То и говорю. Еще есть кто-нибудь на сегодня?
Варварушкина молча кивнула головой. Да, еще один истребитель. Его только что привезли. Доктор Баркан считает, что надо оперировать.
- Хорошо, я посмотрю, - сказал Левин. - Проводите меня, пожалуйста, Верочка, меня тошнит, и эти отвратительные головокружения.
Верочка взяла его под руку и повела к лестнице. Чтоб не выглядеть жалким, он надменно улыбался и по дороге сделал замечание двум санитаркам, разносившим обед.
- Сейчас вам чайку принесу и сухарики, вы себе пока отдыхайте, - сказала Верочка, - и до вас никого не пущу. Матроса с автоматом поставлю у двери.
Александр Маркович лег.
Закрывать глаза он боялся.
Лукашевича вызывать уже поздно. Баркана как хирурга он толком не знал. Надо все делать самому. А тут эти проклятые цветочки перед глазами и поле, в котором растут злаки. Он никогда точно не отличал рожь от пшеницы. И цветы он тоже путал: разные там гортензии или левкои.
Или еще хризантемы.
Верочке он сказал:
- Принесите сюда шприц, моя дорогая, и ампулу с кофеином. Вот я выпью свой чай и полежу, а потом вы мне впрысните кофеинчику.
Верочка принесла и то и другое и привела с собою капитана Варварушкину. Та спокойно села возле Левина на диван и теплыми пальцами взяла его запястье. Он смотрел на нее снизу вверх близорукими без очков глазами и тихо улыбался.
- И ничего смешного, товарищ подполковник, - строго сказала Варварушкина. - Я нахожу, что Шеремет был прав. Такое расходование самого себя по меньшей мере нерентабельно.
Левин все еще улыбался. Дверь скрипнула, вошел Баркан. За ним просунулась Анжелика.
- Послушайте, убирайтесь все отсюда! - сказал Левин. - Или человек не может немного отдохнуть? Даже странно, что вы еще не вызвали начальника госпиталя и замполита.
Попив чаю с ложечки, он снял китель и засучил рукава сорочки. Анжелика взяла из рук Верочки шприц и сделала ему укол. Варварушкина подала ему очки. Баркан, заложив руки за спину, сердито глядел на Левина кофейными зрачками.
- Ну, можем идти, - сказал Александр Маркович. - Я отлично себя чувствую. Пойдемте, гвардейцы от медицины. Пойдемте, дети, вперед, и выше мы должны смотреть, вот как!
Он открыл дверь и, напевая под нос "Отцвели уж давно хризантемы в саду", пошел по знакомому до мельчайших подробностей коридору к той палате, куда привезли раненого истребителя. Очки его блестели. Халат - накрахмаленный и серебристый от глажения - приятно похрустывал. В зубах Левин держал мундштук, и это придавало всему его облику выражение залихватской независимости. Кроме летчика-истребителя, только что привезли еще стрелка-радиста и двух молодых парней из команды аэродромного обслуживания - они оба попали под бомбежку. Баркан работал у одного операционного стола, Левин у другого. И каким-то вторым зрением Александр Маркович видел, что Баркан действует уверенно, спокойно, сосредоточенно и умно. А Баркан чувствовал, что подполковник - следит за ним, - и злился. Злился, еще не понимая, какому высокому чувству подчинена вся жизнь этого крикливого, скандального, неуживчивого человека.
- Если я не ошибаюсь, мне сейчас был учинен в некотором смысле экзамен? - спросил в коридоре Баркан.
- Не говорите глупости! - ответил Александр Маркович.
После операций был еще вечерний обход и перевязки, на которых он присутствовал, сидя, по обыкновению, в углу на табуретке и покрикивая оттуда каркающим голосом. К ночи, съев свою манную кашу и омлет из яичного порошка, он велел себе поставить кресло в шестой палате, где лежали после операции Бобров и капитан-истребитель. Бобров не спал - смотрел прямо перед собою еще мутным, не совсем понимающим взглядом. Истребитель стонал. Дежурная сестра поила его с ложечки водою.
- Дайте ему еще морфию, - сказал Левин, - а утром посмотрим. И принесите мне сюда сегодняшние газеты, я еще не читал. Там, у меня в кабинете на столе.
Просидев еще часа два, он на всякий случай заглянул во все палаты и в коридоре прислушался к шепоту вахтенного краснофлотца. Тот сидел у телефона с "рцы" на рукаве бушлата и не то молился, не то произносил слова какого-то заклинания.
- Вы что шепчете, Жакомбай? - спросил Левин. - Шу-шу-шу? Что за шу-шу-шу?
Краснофлотец встал, обдернул бушлат и улыбнулся доброй и сконфуженной улыбкой.
- Ну? - еще раз спросил Левин.
- Разные слова учу, - сказал Жакомбай. - Много слов есть красивых, а я не знаю, как говорить по-русски. Например: "интеллигенция советская", "интеллигент". В книжке написано.
- Ну и что же такое, например, "советский интеллигент"? - спросил Левин.
- Например, вы, товарищ подполковник, есть советский интеллигент. Так мне сказала старший сержант, и так мы все понимаем.
Казах теперь не улыбался, он смотрел на Левина серьезно.
- Вы есть советская интеллигенция, - сказал Жакомбай, - которая означает в вашем лице, что все свои научные знания и весь свой ум, который у вас имеется, вы до самой смерти отдаете для советских людей и ни с чем не считаетесь, как вы! И день, и ночь, и опять день, и идти не можешь, под руки ведут, и делаешь!
Он внезапно перешел на "ты" и сразу заробел. Левин молчал. В тишине вдруг стало слышно, как щелкают ходики.
- Я был в морской пехоте - боец, - сказал Жакомбай, - наше дело было - граната, штык, автомат, до самой смерти бить их, когда они сами не понимают. А вы, товарищ подполковник… мы тоже про вас знаем. Извините меня.
- Ну, хорошо, спокойной ночи, Жакомбай, - вздохнув, сказал Левин. - Спать пора.
И пошел к себе вниз - по крутым и скользким, сбитым ступенькам.
Дня через два, ночью, по своему обыкновению он наведался к Боброву. И сразу же услышал целый монолог, который ему показался бредом.
- От своей судьбы не уйдешь, - говорил летчик, - и как вы от меня, товарищ капитан, ни бежали, судьба нас вот где столкнула. Будьте ласковы, выслушайте до конца! Сначала я получил эту книжку сам лично у библиотекарши на Новой Земле. Она мне лично поверила и под честное слово дала.
В Архангельске на Ягоднике эту книжечку под названием "Война и мир", в одном томе все части, у меня на денек взял капитан Лаптев, потом эта книжка была в Свердловске - уже в транспортную авиацию попала. На Новой Земле я в библиотеке, конечно, за жулика считался. В Мурманске, на Мурмашах мне про эту книжку сказали, что ее некто Герой Советского Союза Плотников вместе с горящим самолетом оставил в Норвегии в районе Финмаркена…
- Вам не следует говорить, Бобров, - сказал Левин, не совсем еще понимая, бредит летчик или нет. Но летчик не бредил.
- Я осторожненько, товарищ подполковник, - сказал он. - Но, честное слово, все нервы мне вымотали с этой книжкой. А товарищ капитан, как меня где увидит, так ходу. Давеча на аэродроме прямо как сквозь землю провалился.
- Никуда я не проваливался, - обиженным тенором сказал капитан. - Зашел в капонир, а вас даже и не видел.
- И Финмаркен оказался ни при чем, - продолжал Бобров, точно не слыша слов капитана, - книжка там действительно сгорела, только "Петр Первый" Алексея Толстого. А библиотекарша Мария Сергеевна мне в открытке пишет, что ничего подобного она от меня никогда не ожидала. Теперь есть летчик один, Фоменко, он истребителям, оказывается, эту книгу отдал, когда они перелет к нам делали. Отдал?
- Ну, отдал, - сердито ответил капитан. - Мне отдал.
- Вот! - уже задыхаясь от слабости, воскликнул Бобров. - Вам отдал. А куда же вы, извините за нескромность, эту книгу дели?