- Ну и что? Раза два были в кино, потом в театре. А потом, знаешь... Мама в это дело вмешалась... Я думала - она будет отчитывать меня, а мама бросилась в слезы - пропадет, дескать, твоя молодость с нами, хворыми, сходись ты с этим ученым - поживешь как человек. Столько она слез пролила, что я начала думать - а может, она права? В эти дни и пошли слухи, что Милявский бросает свою семью, а я как-то увидела его двух девочек и решила -ни за что я на это не пойду. Почему-то припомнилась "Бесприданница" Островского. Седая старина. А я на двадцать втором году Советской власти собралась делать то же самое? Нет, мамочка, прости. Наплевать мне на эти звания, на положение и зарплату. Я должна человека любить. А если нет этой самой любви, так лучше одной... - Вера помолчала и вздохнула: - Видишь, какую речь произнесла. Чтобы ты лишнего не думал... И если тебя устраивает наша дружба - давай руку.
Сергей подал руку Вере и ощутил крепкое пожатие.
- Пойдем. Хватятся - будут искать.
Они шли по шоссе, С речки тянуло прохладой. Вера прислонилась к Сергею плечом, и он бережно взял ее под руку.
Стояла необыкновенная тишина. Лес темнел ровной грядой, журчала между сваями река, где-то посвистывали, устраиваясь на ночь, птицы.
Звезды стали ярче и крупнее, и асфальт темнел, как ровная черная река.
Когда подошли к лагерю, Вера неожиданно сказала:
- Ты понравился Оле. А я прислушиваюсь к ее мнению.
- Она ведь ребенок, может и ошибиться, - улыбнулся Сергей.
- У этих ребят очень зоркий глаз, и они обычно не ошибаются. Скажи спасибо, что ты встретился с Олей.
- Спасибо, - сказал Сергей и весело засмеялся.
Глава девятая
КАТЯ
Во время летних каникул у Федора всегда находилась работа в деревне. То он ездил подручным на комбайне, то косил, то помогал у молотилки. В это лето он решил стать шофером полуторки. Если бы у него спросили, зачем он это делает, он, наверное, не ответил бы. Просто ему было хорошо у себя дома, он любил горячие знойные дни лета, когда жизнь из села перемещалась в поле, где до позднего вечера трещали моторы и звенели песни. Особенно он любил песни, которые пели девчата по ночам. Были эти песни какие-то особенные, тихие и протяжные, и Федору казалось, что нет на свете ничего прекраснее этих сельских летних ночей и до боли родной деревни.
Иногда над ним подшучивали:
- Тебе бы не на учителя, а на бригадира учиться.
Федор считал, что одно другому не мешает.
Ранним утром он был в колхозном гараже. Это было единственное кирпичное здание в деревне, рассчитанное на пять машин и небольшую мастерскую. Заведующий гаражом, первый тракторист в колхозе, Кирилл Григорьевич встретил Федора с усмешкой:
- Овладеваешь? Это похвально и, вместе с тем, знаешь, не совсем. Вот ты прыгаешь, как кузнечик, с одного на другое. А любовь у тебя к чему? Есть ли у тебя любовь к технике? Тут без любви никак... Вот, к примеру, посажу я тебя стажером к Николаю, а ты прокатаешься лето без толку... А мне шофера нужны. Купим новые машины, а людей нет...
Фёдор терпеливо слушал ворчливого завгара и почему-то вспомнил, как тот в первые дни колхозной пахоты пригнал из Могилева единственный трактор. Как они,мальчишки, бежали следом, с удовольствием вдыхая теплый запах машины, стремясь перекричать оглушительный стук мотора. А за рулем сидел с гордым видом бывший слесарь петроградских авторемонтных мастерских, их односельчанин Кирилл с развевающейся под весенним ветром седой шевелюрой и трепещущим красным знаменем, которое прикрепил он к тракторной трубе перед выездом в поле.
- Обещаю, что не прокатаюсь зря, - успокоил Кирилла Григорьевича Федор. - Мне самому права нужны будут до зарезу.
- Это зачем? - с любопытством спросил завгар.
- Так сразу и сказать? - улыбнулся Федор.
- Так сразу и скажи.
- Хочу собственную легковушку собрать. Буду жить в деревне, а если, например, в театр или еще куда захочу, - завел машину, и пожалуйста.
Кирилл Григорьевич громко расхохотался:
- Ты что, американец какой? Собственный автомобиль захотел? А еще будущий советский учитель. И чему вас там учат?
- Не смейтесь, дядька Кирилл, - серьезно сказал Федор. - Собственный мотоцикл можно купить? Можно. А придет время - и машины купим. Американцы ездят, а мы что - косые?
- Нет у тебя пролетарской косточки, - заметил завгар. - Поэтому так и рассуждаешь. Ну, ладно. Это со временем пройдет. Давай к Николаю. Скажи - по моему распоряжению стажером.
Николая Федор хорошо знал. Это был долговязый молодой парень с маленькой детской головкой. По этому поводу односельчане часто злословили. Один из них приехал как-то из Могилева, рассказывал, будто на его глазах с Николаем произошел такой казус.
Стояли они за прилавком магазина. Ждали своей очереди. Продавщица как-то подозрительно посмотрела на Николая раз, потом другой, а на третий не выдержала и приказала, возмущенная:
- Мальчик, слезь с прилавка!
Все удивленно обернулись. Никакого мальчика на прилавке не было, лишь над прилавком возвышалась маленькая ребячья голова Николая.
Федор нашел Николая в боксе, под машиной. Узнав, в чем дело, Николай высунул голову из ямы и улыбнулся:
- Слухай, это здорово! Давай-ка сразу за дело. Прошприцуй рулевые тяги.
Федор глянул на свою белую косоворотку:
- Я, пожалуй, переоденусь...
- Эх, ты, - упрекнул его Николай, - прежде всего за тряпочки трясешься? Ладно. Дам тебе спецовку. Я ею еще не пользовался.
Вначале шприц не слушался Федора. Он неплотно прижимал его к масленкам, и нагнетаемый солидол кусками стекал со шприца. В яме было тесно и грязно, над головой висел замасленный двигатель, а Николай сидел наверху, на старой покрышке, курил и инструктировал:
- Слухай, ты шприц нажимай на масленку до щелчка. Когда щелкнет, значит, можно гнать солидол. Бывает, что масленка забита грязью. Надо взять ключ, повернуть масленку или заменить ее. Понял?. Потом возили с железнодорожной станции минеральные удобрения.
В кабине было душно, пахло бензином и гарью, а рядом сидел Николай и ворчал:
- Это твой батька только может, месяца два как отсеялись, а он заготовкой занимается на будущую весну. Ну и пробивной, беда.
В первый день на полуторке Федору не понравилось. В поле под свежим ветром было куда приятнее, но отступать не хотелось - острый на язык Кирилл разнесет на всю деревню, а притом Федор действительно хотел овладеть машиной - не боги ведь горшки лепят. Вон в прошлом году он сдал на права мотоциклиста и даже принял участие в первомайской демонстрации. Сзади к багажнику приделали подставку, на которую поднялась заядлая гимнастка института, и он проехал мимо трибуны возле драматического театра под аплодисменты. Он не видел, какую там за его спиной гимнастка делала фигуру, но рассказывают, что это было красиво, а его похвалили за отличное управление мотоциклом.
Было еще несколько поездок с Николаем, и чаще всего Федору приходилось или загружать или разгружать машину. Наконец Федор не выдержал:
- Я у тебя грузчик или стажер?
- Слухай, Федя, - пытался его успокоить Николай. - Вот перед уборкой станем на профилактику, тогда и начнем.
- После уборки в институт надо будет.
- Ну, ладно, семь бед, один ответ...
Они выехали на проселочную дорогу и стали в стороне.
- Ну, видишь вот эту педаль? Это педаль сцепления. Вот это педаль тормоза, а это вот акселератор - это значит педаль газа.
- Это я давно знаю.
- А если знаешь, садись за баранку. Ты ж мотоцикл водишь, а принцип у этих машин один. Ну, давай.
Федор сел за руль, осмотрелся.
Мотор работал. Федор выжал педаль сцепления, включил первую передачу и плавно отпустил педаль сцепления. Мотор застонал, и машина тронулась с места,
Федор вырулил на дорогу и поехал.
- Давай вторую! - крикнул Николай,
Федор выжал педаль сцепления и включил вторую передачу. Машина пошла быстрей. - Давай третью! - крикнул Николай.
Федор включил и третью, и четвертую. Машина бежала по проселку, поднимая столбы пыли. Николай смотрел вперед и весело смеялся.
- Слухай, Федя! - орал он ему в ухо. - Ты ж здорово водишь! Ну просто здорово. Я все боялся дать тебе баранку. Вон там остановись, дадим задний ход, развернемся и обратно...
Федор и сам был удивлен тому, что поехал сразу, без всякого. Сказалась езда на мотоцикле и то, что он внимательно следил за длинными ногами и руками Николая. От него не ускользало малейшее его движение, и он был готов к тому, чтобы вести машину самостоятельно.
В уборочную страду работали на равных. Николай был доволен своим стажером и успехи его каждый раз старался взять на свой счет.
- Видели, какого шофера я дал колхозу, а вы говорите - мальчик с прилавка... Будь здоров!
Элеватор находился на железнодорожной станции. Дорогу к нему Федор знал назубок - изучил, где какая рытвина, где какой подъем. Пока стоял под разгрузкой - смотрел на проходящие поезда. Они проносились с грохотом, как незнакомые миры, и Федору всегда хотелось узнать, какая жизнь течет за вагонными окнами, куда и зачем мчатся беспокойные поезда, когда совсем неплохо можно жить и работать на одном месте.
Был конец августа. Близилась к концу его работа в колхозе. Схлынул с полей поток машин, и очередь на элеватор сразу уменьшилась.
Федор выгрузил зерно и решил заскочить на станцию за куревом. Он оставил на стоянке свою полуторку и вышел на перрон. Издали раздался гудок паровоза - приближался пассажирский. Федор по привычке решил проводить и этот поезд. Он купил пачку "Беломора", закурил и неторопливо пошел по перрону.
Поезд с грохотом ворвался на станцию. Ветер и пыль обдали Федора, и вместе с ветром пришел запах нагретого под солнцем металла. Скрипнули тормоза, раздался свисток главного кондуктора, и вагоны тронулись. Поезд стоял тут всего одну минуту.
Федор остановился. Мимо проплывали вагонные окна, Кого он только не видел за те две-три минуты, которые поезд шел мимо перрона. И старика в очках, читающего за столиком газету, и серьезного, даже чем-то недовольного мужчину, который, высунувшись в окно, курил и возмущенно сплевывал, и девушку с парнем, занятых своим разговором, и малыша, прильнувшего к стеклу так, что носик его сплюснулся.
Федор улыбнулся и только хотел завернуть в калитку, как увидел на перроне знакомую фигуру. Женщина только что сошла с поезда, потому что у ног ее стоял довольно большой чемодан. На руках она держала ребенка и маленькую дамскую сумочку.
Федора бросило в жар. Он не мог не узнать эту молодую женщину, он заметил бы ее среди тысячи тысяч. Это была Катя.
Федор хотел немедленно уйти, уехать, не видеть ее с малышом на руках. Потом передумал. "Ну и что же, - спокойно сказал он самому себе. - Это жизнь, и от этого никуда не денешься. Она молодая мать, она, наверное, счастлива. Не будь хамом, раздели с ней это человеческое счастье или хотя бы отвези Катю домой. Странно, что никто не встретил ее у этого поезда".
Федор пошел навстречу Кате. Она тоже сразу узнала его. Глаза ее на мгновение зажглись, в углах губ промелькнула слабая улыбка и тут же пропала.
- Здравствуй, Катя, - сдерживая бешеный стук сердца, глухо сказал Федор. - С приездом.
- Спасибо, Федя. Так получилось, что я даже телеграмму не послала. Мама бы, конечно, встретила.
- Ладно. Давай твой чемодан и поедем. Я здесь на машине.
- Спасибо, Федя, - без особой радости произнесла Катя и пошла вслед за Федором. Заплакал ребенок. Катя остановилась, развернула одеяльце, поправила простынку, покачала ребенка на руках, и тот успокоился.
Федор ждал. Он поставил чемодан на землю и смотрел на Катю. Кажется, она совершенно не изменилась. Такая же, как была в школе. Может быть, только прическа иная. Волосы гладко зачесаны, собраны на затылке в узелок. И глаза стали другими. Нет в них веселых чертиков, грустные у Кати глаза. И как будто недовольно она тем, что приехала в родные места. Нет, что-то изменилось в Кате. Федор еще не мог сказать, что именно, но перед ним была какая-то другая, серьезная и чем-то встревоженная Катя.
Подошли к машине. Федор стал на подножку, положил чемодан в кузов, открыл кабину:
- Садись.
Катя снова как-то равнодушно поблагодарила, села в кабину, осторожно положила на колени ребенка и захлопнула дверцу. Она даже не удивилась, что машину поведет Федор, как будто знала давным-давно, что так вот произойдет их встреча после долгой разлуки.
Федор вел машину осторожно. Он боялся потревожить малыша и, если признаться откровенно, хотел показать свое мастерство. Но Катю и это не трогало. Она безучастно смотрела на дорогу, совершенно не замечая своего давнего школьного друга.
- Надолго? - не выдержал молчания Федор.
- Не знаю, - ответила Катя. - Может быть, насовсем.
Федора снова обдало жаром. Что-то случилось очень важное, если Катя так говорит. Просто так Катя бы не говорила.
- Случилось что-нибудь? - чуть не задохнувшись, спросил Федор.
Вместо ответа Катя вдруг тихонько всхлипнула. Крупные слезы потекли по ее щекам.
- Живете здесь, как на другой планете, - с обидой заговорила она. - Там, на Дальнем Востоке, идет настоящая война. Люди кровь свою проливают, а вас это как будто не касается... - Катя замолчала. Только изредка всхлипывала и, чтобы Федор не видел ее слез, отвернулась и смотрела в окно кабины.
- Ты имеешь в виду Халхин-Гол? - спросил Федор. Катя не ответила. Она по-прежнему смотрела в окно.
Только плакать, кажется, перестала.
- Про Халхин-Гол мы знаем, - продолжал Федор. - Типичный конфликт со стороны японцев. Они ведь все время задираются с нами. То на нашей границе, то на границе с нашими друзьями.
- Конфликт... - словно про себя сказала Катя. - И слово-то какое придумали... А ты знаешь, что там умирают наши люди, чтобы вы тут... на машинах спокойно ездили... - зло сказала Катя, и Федор почувствовал, что она бросила камешек в его огород. - Надо будет, и мы не побоимся смерти, - твердо сказал Федор и замолчал.
Молча доехали они до деревни. Федор подрулил прямо к дому Кати. Пока он снимал чемодан, Катя сидела с ребенком в кабине. Потом вышла и направилась вслед за Федором, который понес чемодан во двор,
Дома никого не было.
- Возьми ключ под поветью, - попросила Федора Катя. - Вон там...
Федор открыл дверь, пропустил Катю с ребенком и поставил у порога чемодан.
- Проходи, садись, - равнодушно, только для приличия, пригласила Катя.
- Не могу, некогда, - отказался Федор и добавил; - Вот уж радости будет матери.
- Будет... - нехотя согласилась Катя, и в это время снова заплакал ребенок. Заплакал громко, с надрывом. Федор закрыл за собой дверь и направился к машине. Его провожал громкий детский плач.
Федор сел в кабину, обескураженный встречей с Катей. Нет, не так представлял он себе эту встречу. Ему всегда казалось, что Катя чем-то виновата перед ним и наступит час, когда она горько раскается за то, что так скоропалительно уехала с Владимиром на Дальний Восток. Раскается и скажет, что всегда думала только о нем, мечтала о времени, когда они снова будут рядом, и встреча эта будет очень радостной и счастливой. Но Федор, оказывается, ошибался. Ошибался, как наивный школьник, который с трудом постигает простые азбучные истины. Совсем она не думала о нем. Никогда. Совсем она не мечтала о том времени, когда будут рядом, Никогда. Ехали вот в кабине и даже не удостоила взглядом. Ребенок, конечно. Куда ж от него денешься... И вообще, с Катей что-то произошло...
Федор ехал на ток мимо медицинского пункта. Решил зайти и сказать Катиной матери, что привез долгожданную гостью. На пороге вспомнил, что зовут ее Ксения Кондратьевна.
Она встретила его в прихожей немым вопросом,
- Я Катю привез со станции, - как можно бодрее произнес Федор, но это его сообщение не только не обрадовало Ксению Кондратьевну, а, наоборот, вызвало страх.
- Боже мой! - всплеснула руками Ксения Кондратьевна. - Боже мой! Она мне писала, что Володя уехал в Монголию. Ой, что-то случилось!... - Она схватила платок с вешалки и, как была, в халате, бросилась на улицу мимо удивленного Федора.
Вечером вся деревня знала, что сын Концевого и зять Ксении Кондратьевны лейтенант Володя убит на Халхин-Голе. Пока еще далекая от них война вырвала первую жертву, и все вдруг поняли, что она не так уж далека, что колеса войны, надетые на ось Рим - Берлин - Токио, гремят уже возле границ Польши, а это - рукой подать.
Сентябрь в институте начался тревожно. Были мобилизованы в армию запасники из состава преподавателей и студентов старших возрастов. Иван, Эдик и Сергей собирались у Федора в комитете, и тут Иван садился на своего излюбленного конька и доказывал всем, что не сегодня-завтра начнутся такие события, которые переменят всю расстановку сил в пользу нашей страны, и надо готовиться к революциям на Западе.
Прежде всего, по утверждению Ивана, это должно случиться в самой Германии, потому что раздувшаяся империя фашистов должна неизбежно лопнуть, как лопались до этого империи татарских ханов, и прочих, и прочих. С Иваном спорили до хрипоты, но как бы там ни было, а война действительно стояла у порога, и хлопцы, сгорающие от нетерпения и тревоги, не знали, что делать.
Между тем Федор старался каждый выходной съездить в свою деревню.
- Мало ли что может случиться, - предупреждал его Иван, - а ты к мамочке на печку...
- Пойми ты, надо мне, надо... - пытался убедить его Федор, но это было бесполезно.
- Ты видел, как по лесам горят костры, куда собираются мобилизованные. Люди получают обмундирование, оружие, а мы...
- Да погоди ты, - отмахивался от него Федор. - В горкоме сказали, что это нас не касается и не надо будоражить ребят...
Федор мчался домой на любом попутном транспорте - то поездом, то машиной, - ему хотелось встретиться с Катей. А встретиться было не просто. Катя почти не выходила из дома, а Ксения Кондратьевна почему-то оберегала ее от друзей и знакомых. Федор считал, что Ксения Кондратьевна допускает серьезную ошибку - со школьными друзьями Кате было бы легче переносить свое горе. Напрасно ходил Федор возле дома Кати, а вот сегодня, увидев его на улице, Катя сама позвала:
- Что вы все как сговорились? Никто носа не кажет...
- Да некогда... - радостно оправдывался Федор. - Сама знаешь - учеба.
- Вот поэтому я тебя и позвала. Мы тут с мамой советовались, как мне дальше быть. Я ведь там заочно курс пединститута закончила. Вот... - Катя подошла к этажерке с книгами, взяла общую тетрадь в потертой обложке, достала зачетную книжку и подала Федору.
- Ого, круглая отличница! - воскликнул Федор. - Так что ж ты сидишь? Пиши заявление, давай мне, а я все оформлю...
- Сделаешь, Федя? - живо спросила Катя, и глаза ее на мгновение весело сверкнули.
- Ну, конечно же, сделаю, чудачка ты... - Федор был счастлив, что она училась, что ему доверила такое серьезное дело, и он, безусловно, в "блин разобьется", чтобы Катю приняли в их институт.
- А почему на заочное? - спросил вдруг Федор и кивнул па детскую кроватку: - Сколько твоему казаку?
- Это казачка, - улыбнулась Катя. - Через две недели годик.
- Вот и оставь дома в яслях. Ксения Кондратьевна, наверное, не откажется присмотреть за ней после работы.