Глава пятая
ФЕДОР
- Ну, добро, - сказал Федор, сверкнув черными глазами. - Для Милявского по важному делу я отлучился в город, а для вас - еду домой. Тут моя деревня в трех километрах, может, слыхали, Барсуки?
- Слыхали, - ответил Эдик. - С батькой туда в грибы ездили.
- Пойду за подкреплением, - сообщил Федор. - Студент на порог - матка за сало. Как-нибудь побываем у меня в гостях. Хорошо? - Федор повернулся и пошел, ловко перешагивая глубокие борозды.
Он шел и думал о хлопцах, с которыми только что встретился и подружился.
"Интересные ребята", - заключил Федор и пошел искать Милявского. Он нашел его в группе первокурсниц. Казалось, от вчерашней неприятности не осталось и следа. Он охотно помогал девчатам уносить к далекому бурту наполненные корзины и все время обращался к большеглазой девушке в спортивных брюках.
Когда Федор подошел, Милявский снял пенсне, протер его.
- Я вас слушаю.
- Я выяснил обстоятельства, - серьезно сказал Федор. - Думаю, что студенты заслуживают порицания по комсомольской линии. Особенно один из них.
- Если он на первом курсе показывает себя с такой стороны, что же будет к, четвертому? - обращаясь не столько к Федору, сколько к большеглазой студентке в спортивных брюках, говорил Милявский. - И это педагог...
- Я хотел бы попросить вашего разрешения на день отлучиться в комитет, - попросил Федор.
- Ну, как же, как же... Согласуйте там, увяжите, расскажите о нашем трудовом энтузиазме.
- Обязательно. - Федор повернулся и зашагал прочь, слыша позади веселый смех девчат и приятный баритон Милявского.
"Фальшивый какой-то, ненастоящий", - подумал про Милявского Федор, а когда вышел на дорогу, увидел параконную подводу, ехавшую в сторону Барсуков. Федор поравнялся с возницей - им оказался незнакомый, давно небритый мужчина, и спросил:
- Подбросите до Барсуков?
- Садись, - равнодушно сказал мужчина,
Федор устроился на повозке полулежа. Ныла спина, и хотелось немного отдохнуть. Он смотрел на колесо телеги, обутое в железный обод. Оно вертелось, поднимая с колеи серый рассыпчатый песок, и, поднимаясь кверху, разбрызгивало его по спицам. Это движение колеса было однообразным и утомительным, но оно напоминало Федору годы детства, когда вот так же лежал он в повозке и смотрел на колесо, то утопающее в песке, то увязающее в грязи, и в этом движении было постоянное стремление вперед.
Федор часто ездил с отцом-землемером то в город, то в деревни - близкие и далекие. Федор не помнит, чтобы у отца было свободное время поиграть с ним или поговорить, - отец всегда куда-нибудь спешил. Когда Федор был где-то в классе пятом, отец взял его с собой на собрание и сказал:
- Будешь писать протокол.
- А что такое протокол?
- Люди будут выступать, а ты запишешь самое главное. Вот послушай...
Всю дорогу отец втолковывал Феде азы канцелярии, и Федя с удовольствием слушал отца, которого считал самым умным человеком на свете.
Отец Федора в империалистическую был унтер-офицером, в гражданскую командовал ротою и сохранил военную выправку, суконный френч, на котором латунные пуговицы сменил на обыкновенные. В разгаре спора отец быстро распалялся и, доказывая правоту, потел от возбуждения. Лицо его покрывалось розовыми пятнами, он доставал выданный матерью носовой платок и начинал им вытираться. От этого лицо его розовело еще больше.
Подъехали к деревне. Федор спросил:
- Папа, а зачем этот протокол?
- Понимаешь, сынок, это будет, может, пятое, а может, шестое собрание, насчет колхоза.
- А, знаю про этот колхоз, - сказал Федя, - Там все будут под одним одеялом спать. - Что ты плетешь? - зло спросил отец.
- А я не плету, - огрызнулся Федя. - Витька Севастьянов говорил.
- Дурак твой Витька, - сказал отец. - А батька его кулацкий прихвостень. Как это все под одним одеялом? Это же сколько километров материи надо на такое одеяло, да и как столько людей положить в одном месте? Разве что на выгоне где-нибудь,
Федор засмеялся,
- Ты чего?
- Вот было бы здорово! Я лег бы поближе к Витьке да как пнул его ногой во сне...
- Дитя ты горькое... Так вот про этот самый протокол. Надо, чтобы там было записано, о чем будут говорить люди. Это там, где раздел - слушали, а где постановили - надо записать, что именно постановили. Сдается мне, что сегодня примут правильное постановление.
Отцовские слова не оправдались. Собрание гудело на сотни голосов. В школьном клубе собрались и мужчины и женщины и даже, заметил Федор, между рядами шмыгали ребятишки.
Выступление отца встретили шумом.
- Товарищи! - пытался успокоить людей отец. - Товарищи... Не поддавайтесь на провокации. Я вижу - некоторые хотели бы сорвать сегодняшнее собрание, потому что чувствуют - не сегодня-завтра народ будет работать и жить по-новому. А они не желают этого. Наоборот - если все останется, как было, - у них по-прежнему и богатство, и достаток, а вы живите как хотите.
- Хватит, слыхали! - раздался из угла визгливый женский голос.
- Тихо! - пытался кто-то в зале навести порядок, но часть женщин и мужчин, словно сговорившись, орали что-то непонятное, и в этом хаосе звуков можно было разобрать только одно:
- Не хотим!
- Закрывай собрание!
- Пошли!
Федор с испугом и недоумением посмотрел на отца, Видя, что собрание срывается, он начал нервничать, кричать, стучать кулаком по столу, Это словно подлило масла в огонь.
- Ты на нас не ори! Не запряг еще в хомут, комиссар!
- Пошли, бабоньки!
Дверь клуба распахнулась, народ хлынул на улицу, Правда, несколько мужчин задержались. Они потоптались у порота, закурили и тоже начали расходиться. Один из них сказал отцу:
- Ты не серчай, землемер. Горяч ты больно... А тут, брат, все рассчитали, чтобы тебя выбить из колеи... Ничего, не огорчайся, приезжай еще.
Отец хотел что-то сказать, а потом махнул рукой, сел и начал сворачивать цигарку. Руки его дрожали, табак рассыпался. Наконец он свернул козью ножку, прикурил ее над большой лампой, что стояла на столе, и сказал полному мужчине, который молча сидел за столом:
- Ну, что, местная власть? Начнем все сначала?., А потом отца выбрали председателем колхоза. И это были самые страшные для семьи дни. Мать плакала и просила его отказаться от этой работы, потому что в дом подбросили уже несколько записок с угрозами, и с вечера мать завешивала окна чем только могла, чтобы с улицы ничего не было видно.
В свободное от школы время Федор тенью ходил за отцом - он твердо решил охранять его и, если надо будет, - предупредить об опасности. Отец заметил это и строго приказал ему сидеть за уроками, а не слоняться по колхозной усадьбе без надобности.
И все-таки то, чего опасались мать с Федором, случилось. Поздней ночью, когда отец возвращался из правления, возле дома раздался выстрел. Мать, а за ней Федор в одном белье выскочили на улицу. Отец стоял за углом дома и держался за плечо.
- Ничего... Ничего... - успокаивал их отец, с трудом входя в хату.
На пороге он потерял сознание и не приходил в себя, пока мать с Федором делали перевязку.
Отца увезли в больницу, а в деревню приехал милиционер. Он неделю прожил в правлении, ходил по селу, расспрашивал, да так ни с чем и уехал. Только через полгода, когда из деревни уезжал обоз с раскулаченными, отец услышал предостерегающее признание:
- Жаль, промазали по тебе. Но ничего, даст бог свидимся... Федор думал, что отец бросится к повозке, стащит преступника, позовет милиционера. Но отец как-то скупо улыбнулся и проговорил:
- Скатертью дорожка...
Девять лет без перерыва работает в колхозе отец, работает на ферме мать. Когда Федор окончил школу, семейный совет был коротким - дело в том, что отец с матерью да и сам Федор давно решили, что он пойдет в педагогический. А решение это родилось еще в пятом классе.
Федор много читал. Правда, чтение это было бессистемным - рядом с детскими книжками попадались книжки для взрослых, в которых Федору не все было понятно, но читал он быстро, как говорят в школе, - бегло.
Однажды учитель литературы из седьмого класса пришел за Федором прямо на урок и увел его к старшим ученикам.
- Вот, - сказал учитель. - Это Федя Осмоловский. Из пятого класса. Сейчас он сядет за стол и прочитает вслух несколько отрывков из хрестоматии. Постыдитесь- вам, семиклассникам, дает урок ученик пятого класса, и поучитесь, как надо читать.
Федя рассказал об этом дома. Он не заметил, обрадовался отец или нет, но в доме стало правилом - в свободное время Федор читал вслух газетные новости, статьи и даже рассказы.
- Быть тебе учителем, сынок, - сказал однажды отец. - У тебя получается. И слушать тебя будут. А это главное...
Повозка застучала по булыжнику. Это значит, что до Барсуков осталось полкилометра. Федор спрыгнул, поблагодарил возницу, который даже не обернулся на его слова, и пошел пешком.
Он вспомнил свой разговор с Иваном и Эдиком и улыбнулся. Было в конфликте с Милявским такое, что пришлось пережить самому Федору. И кто знает, кануло это в прошлое или живет, теплится по сей день, то и дело вспыхивая новым огоньком, беспокойным и тревожным.
Они учились с Катей в одном классе. После его выступления перед семиклассниками Катя написала ему записочку, которая была свернута в виде порошочка. Мать Кати была фельдшерицей, и Катя, наверное, помогала ей делать порошки. На этом порошочке была надпись карандашом: "Феде". А внутри Федор прочитал: "Молодец!" и подпись "Катя". Конечно же, Катя могла просто подойти к Федору и поздравить его с успехом. И Федор, наверное, не обратил бы на это никакого внимания, потому что в классе его поздравляли в тот день почти все. А вот записка Кати, самой красивой девочки в классе, стала для Федора событием необычным, которое сразу вызвало его живой интерес.
Конечно, в ответ на эту записку Федор мог бы подойти и устно поблагодарить Катю, но он считал своим долгом на записку ответить запиской. Правда, она содержала не только благодарность. Федя так осмелел, что назначил Кате встречу в классе после уроков.
Это первое свидание так и не состоялось. Когда ребята ушли из класса, появилась техничка тетя Зина, поставила ведро с водой, положила мокрую тряпку, взяла в руки веник и сказала:
- У вас что тут, сбор какой-нибудь или вы оставлены в наказание?
Чтобы тетя Зина чего-нибудь не подумала, Федор пробормотал нечто несвязное и убежал домой.
После этого случая записок больше не писали. Правда, у Кати и Федора появилась своя, никому не известная тайна, и это волновало не меньше, чем "порошочек", полученный некогда от Кати. Они здоровались как-то по-особому, одними глазами, так же прощались, и никто из одноклассников не мог заподозрить у Федора или Кати какие-то особые отношения. А в девятом классе Федор сам смастерил порошочек, в середине которого было всего лишь три слова: "Я тебя люблю".
На эту записку ответа не последовало, а Федор постеснялся поговорить с Катей. Единственное, на что он мог решиться, - это пройти мимо ее дома, чтобы как-нибудь случайно встретить Катю еще раз.
Так оно и получилось. Еще издали Федор через окно увидел Катю. Она танцевала под патефон с каким-то военным. Федор узнал и военного - с Дальнего Востока приехал в отпуск сын Кирилла Концевого Владимир. Он служил там лейтенантом и носил в петлицах два кубика.
Сердце Федора оборвалось - так вот почему он не получил ответа на свою записку. Ну, ничего, утешал он себя, "тот Владимир скоро уедет, а мы тут без него разберемся. А что касается танцев под патефон - это тоже временное явление - девушки обожают военных и отказать Владимиру в удовольствии потанцевать Катя, конечно же, не могла.
О, наивная юность! Как часто она ошибается.
Владимир уезжал на Дальний Восток не один, а с Катей. Это событие взбудоражило всю деревню, всю школу. Сообщали, что с матерью Кати беседовала классная учительница. Катина мама сказала, чтобы школа не вмешивалась в личную жизнь ее дочери.
В сельсовете Владимира и Катю отказались регистрировать на том основании, что Катя не достигла совершеннолетия. И это не остановило Катину маму. Ошарашенные одноклассницы Кати бесконечно шушукались, забывая об уроках. И тогда в класс пришел директор, седенький маленький мужчина с бородкой. Он сказал, что случай с Катей из ряда вон выходящий, что школа очень жалеет о том, что учебу оставляет такая способная ученица и что об этом обо всем Катя в будущем очень пожалеет. И еще он сказал, что комсомольская организация школы должна усилить воспитательную работу среди старшеклассников, перед которыми встают очень важные жизненные проблемы.
Федор слушал директора без особого внимания, точно так, как и разговоры, которые шли в деревне и в школе вокруг Кати. Он никак не мог свыкнуться с мыслью, что сам он и его одноклассники так быстро и незаметно повзрослели, что девчата даже могут выйти замуж. Федор не мог понять, почему принимаются такие неожиданные решения, как решение Кати. Они росли вместе с Катей, дружили, может быть, и любили друг друга. Катя знала точно об отношении к ней Федора, и вдруг все это отброшено, как ненужное, постороннее. Федор был подавлен.
Да, уехала Катя на Дальний Восток, оставив Федора в полном смятении мыслей и чувств. Но странное дело - у Федора жила необъяснимая тайная надежда на встречу. Он был почему-то уверен, что Катя сделала это под настроение, назло ему, назло всем, и она приедет и признается в этом, и Федор простит ее, потому что Катя самая хорошая, самая красивая и самая умная. Видно, с ней что-то случилось, а близкие не заметили и, может быть, даже чем-то оскорбили ее. Вот уже год, как Федор ждет этой встречи, и сегодняшняя его отлучка домой была вызвана этой таинственной надеждой. Ему казалось, что в один прекрасный день Катина мать подаст ему записку, свернутую порошочком, в которой будет сказано все, и, если Катя попросит, он помчится на этот самый Дальний Восток, чтобы забрать ее и увезти домой.
Но время шло, а Катя не писала, ни о чем не просила и, кажется, вообще забыла своих старых друзей, потому что, встречаясь с Федором, Катина мать не передавала ему никаких приветов от Кати.
Иногда Федор пытался разозлиться на Катю. "Дурень ты дурень, - говорил он себе. - На что ты надеешься и чего ждешь? Ты никогда, понимаешь, никогда не был ей нужен, а теперь тем более. И вообще, почему ты думаешь, что ее чуть ли не силком увезли из дому. Можешь быть уверен, что она сама втюрилась в этого Владимира без памяти и забыла обо всем на свете. Выбрось ты ее из головы. Мало ли хороших девчат кругом". Но эти мимолетные вспышки так и оставались вспышками. Он ничего не мог поделать с собой - Катя жила в его памяти еще более родная, еще более близкая, чем прежде.
Федор по привычке прошел по деревенской улице мимо Катиного опустевшего молчаливого дома и остановился у своего палисадника. Мать любила цветы, и под окнами, за маленьким заборчиком, у нее росла сирень и кусты жасмина. У заборчика стояла скамья, на которой в минуты отдыха мать сиживала со своими подругами.
Федор опустился на скамью и закурил. На улице не было ни души. Он узнавал октябрь в своей деревне - взрослые были в поле, дети - в школе.
Он нашел ключ в условном месте и открыл дверь. В сенях пахло укропом - мать солила огурцы. В хате было чисто и уютно. На стене тикали знакомые с детства ходики, а рядом, в деревянной рамке, висели фотографии. Федор увидел отца в форме землемерной школы, потом фотографии молодых отца и матери. Отец, выпятив грудь, сидел на стуле, мать стояла рядом, положив ему руку на плечо.
А вот снимок их девятого класса - они тогда ездили в Могилев смотреть "Бесприданницу" и сфотографировались. Как Федор тогда ни старался стать перед аппаратом поближе к Кате - ничего не получилось, - Тебя не будет видно сзади, - сказал ему фотограф и посадил его вперед на пол. Катя очутилась в стороне. На губах ее застыла скрытая улыбка.
Интересно, над чем она смеялась в тот день?
Глава шестая
УСТИН АДАМОВИЧ
Не успел Сергей выписаться из больницы, как очутился в водовороте самых неожиданных событий. Во-первых, Иван с Эдиком уезжали на мандатную и медицинскую комиссию в Минск. По комсомольскому набору они направлялись в военное училище. Во-вторых, по институту полз упрямый слух о том, что Милявский разводится со своей женой и что причина этому - Вера. В-третьих, приближалась первая сессия и надо было готовиться к зачетам и экзаменам, а в конспектах зиял большой пробел. Правда, выезд первокурсников в колхоз в некотором смысле выручил Сергея - переписывать надо было наполовину меньше.
На вокзал пришли матери Эдика и Ивана, Федор и Сергей. Матери плакали, как будто расставались с сыновьями навсегда, а ребята строили планы, радуясь неизвестности, которая ждала их впереди.
- По комсомольскому набору пройдем, - вслух успокаивал себя Иван. - Главное - комсомольская убежденность, а не плоскостопие.
Эдик особого восторга не высказывал. Было похоже, что он едет с Иваном не столько из-за горячего желания, сколько за компанию.
- Будем проситься в истребительную, - говорил Иван. - Это, брат, скорость и маневр, не то что у бомбардировщиков.
- Истребители, конечно, лучше... - соглашался Эдик. Федор сверкнул черными глазами на одного и на второго и весело возразил:
- Если уж идти в училище, так в танковое. Едешь по твердой земле, прикрытый броней. И в дождь, и в бурю, в летную и нелетную погоду. Тоже и маневр и быстрота...
- Сравнил! - вспыхнул Иван. - Сокола с черепахой.
- Подумаешь, соколы... - с ноткой обиды возразил Федор. - Прежде всего надо машину первоклассную иметь.
- А у нас самолеты лучшие в мире! - воскликнул Иван.
- А я слыхал, - продолжал Федор, - что нашим в Испании приходилось туго против германских новинок.
- Наши после этого не дремали, - примирительно сказал Эдик, но Иван потер энергично лоб и с привычной горячностью спросил Федора:
- Значит, ты считаешь, что их самолеты лучше?
- Не знаю. Не летал.
- Не знаешь, зачем же восхваляешь врага? Это, брат, не по-комсомольски.
- Да что вы, ребята, в самом деле, - вмешался Сергей. - Федор ничего не утверждает, говорит то, что слышал, а ты, Иван, вроде как из периода гражданской войны. Да, теперь действительно одной идеей не возьмешь, хотя она необходима, как воздух. Нужна отличная техника.
- Она у нас есть! - не сдавался Иван.
- Тем лучше, - погасил спор Сергей. - Значит, ты будешь ею владеть. Не забудь промчаться на бреющем полете над институтом.
- Все хорошо, - спокойно сказал Федор, - но жаль, что распадается такой хороший союз.
- Давай с нами, - пригласил Иван.
- Рожденный ползать летать не может, - отказался Федор и протянул друзьям папиросы. - Закурим на дорожку.