5
Обвешанная со всех сторон сумками (по бокам у меня висели рация и батареи, впереди - вещевой мешок, сзади - парашют), я не смогла сама залезть в самолет. Под дружный хохот товарищей доковыляла до трапа, а потом, ухватившись за протянутые руки летчиков, с трудом протиснулась в дверь. Поднялись в самолет остальные. Расселись, стихли шутки и смех.
Линию фронта перелетели незамеченными. Штурман о чем-то долго говорил с майором.
Мы заранее условились, что я буду прыгать первой. Быстро раскрылся купол парашюта. Я стала осматриваться. Недалеко от меня спускались майор и Петрусь. Не видно Николая.
- Товарищ майор, - закричала я, - где же Николай?
Майор махнул рукой, и я подумала, что он не расслышал.
- Где Николай? Почему я не вижу Николая?
- Сумасшедшая! Перестань же кричать! - рассердился майор. - Кто разговаривает в воздухе?!
Неожиданно скоро надвинулась земля. Я упала набок в низком кустарнике. Выхватила из кобуры револьвер и прислушалась. Тихо.
Отстегнула стропы парашюта, собрала его и спрятала под кустами. Сняла с груди вещевой мешок, повесила на плечо и пошла к лесу. Пройдя несколько шагов, услыхала короткий тихий свист - условный сигнал. Я пошла на звук. Навстречу мне из кустов вышел Петрусь. Почти тут же подошел майор.
- Ну, чего ты кричала? Неужели не понимаешь, что на земле все слышно?
- Вот теперь понимаю. А где же Николай?
- Не знаем. Подождем немного. Подойдет. Где оставила парашют?
Я ответила.
Майор и Петрусь, низко пригнувшись, закурили, пряча огонек папиросы в ладонях. Прошло минут десять. Снова прозвучал сигнал, и подошел Николай.
- Только прыгнул - мешок оторвался. Меня дернуло в сторону - и вот отстал от вас.
- Ну, ладно, - огляделся вокруг майор. - А сейчас - быстрее отсюда куда-нибудь подальше.
Мы шли по берегу неглубокого оврага. Внизу то и дело вспыхивали голубенькие огоньки. Что здесь? Засада? Или партизанский отряд? Почему бойцы лежат и курят? Почему нас никто не спрашивает, куда мы идем? Я ждала, что вот-вот кто-нибудь поднимется из травы и спросит: "Стой! Кто идет?"
- Петрусь, - остановила я идущего впереди, - что это там светится?
- Светлячки, - буркнул он, не оглядываясь.
Хорошо, что было темно. Никто не догадался о моем позоре. Светлячков принять за огоньки папирос! Да они и светятся-то голубым светом! Эх, разведчик!
До утра мы сидели в гуще леса. Позавтракали консервами. Майор и Николай ушли на разведку. Часа через два они вернулись вместе с каким-то мужчиной, обвешанным оружием. На нем были брюки-галифе и зеленый френч. Все трое весело смеялись. А Николай, похлопывая его по плечу, сказал нам:
- Знакомьтесь, мой земляк, Никита.
- А где вы его взяли? - спросил Петрусь.
- Залегли в канаве около дороги. Слышим - тарахтит телега и кто-то едет. И что бы вы думали? Поет "По-за лугом зелененьким". А чтоб я да не узнал, кто нашу песню поет, чтоб я земляка своего не узнал! Подождали с майором. Смотрим - один едет…
- Откуда он, этот Никита? - спросила я у майора.
- Их здесь целая группа. Так же, как и мы, на задании.
В этот же день мы присоединились к разведгруппе 1-го Белорусского фронта, действовавшей в районе села Осередек, близ города Томашув-Люблинский, на территории Польши. Я провела связь с центром, передала радиограмму. Началось знакомство с людьми и обстановкой. В группе было около пятнадцати разведчиков, несколько поляков, присоединившихся к ним уже здесь, в Осередке, немец Фердинанд и радистка Маша. Командовал группой невысокий, коренастый, начинающий лысеть капитан. Он быстро сдружился с майором.
На берегу маленькой речки стояло несколько шалашей, вкопанный в землю стол и две скамьи. Немного в стороне - шалаш для радисток: меня и Маши. Поваром в отряде был Никита. Он спокойно разъезжал по лесу на телеге, громыхал бидонами, привозил из деревни молоко, сметану, масло, хлеб. Готовил на костре удивительно вкусные украинские борщи "з квасолью".
В нашу задачу входило наблюдение за дислокацией и передвижением немецких воинских частей, за перевозками по железной дороге и автострадам, расположением складов, баз горючего, штабов воинских частей, за всеми событиями - большими и малыми - в районе городов Люблина и Сандомира.
- Особое внимание обратите на сосредоточение танковых частей и подход новых частей из Германии, - сказал нам Шатров перед вылетом. - И немедленно радируйте, как только станет что-нибудь известным.
В селе Осередек находилось небольшое подразделение немцев, охранявших железную дорогу Львов - Варшава. Капитан познакомил наших разведчиков с местным жителем, партизанским связным Якубом Литховцом. Вскоре через Якуба была налажена связь с начальником железнодорожной станции Скварки - Вацлавом Зволяком. Петрусь регулярно приносил от него сведения о движении по железной дороге Рава-Русская - Львов, Замостье - Хелм. Рация работала безотказно. Я сообщала в центр:
"Из Львова в город Замостье прибыла пехотная дивизия полевая почта № 45711. Автомашин 200. Штаб дивизии по улице Крестинского Замостье. На улицах города подготавливаются рвы для зарывания танков. С 15 июля начинается мобилизация фольксдойчев. С 10 по 14 июля прошло четыре эшелона. Первый эшелон с боеприпасами 30 вагонов; второй эшелон танки типа "Тигр" 15, автомашин 13, солдаты СС 12 вагонов, 480 человек; третий эшелон с обозом, четвертый эшелон автомашины, 33 платформы".
"14 июля в 23 часа 00 минут разбился советский самолет "ЛИ-2" № 18411109 севернее Юзефова, деревня Майдан, станция Лучин. Экипаж три человека погибли. Найдены четыре парашюта. Документы, карты забраны немцами".
"В Замостье производится мобилизация фольксдойчев".
"16 июля ушло из Раевца через Хелм на Ковель три эшелона, 120 вагонов танков, 48 автомашин. Хелм - Влодава два километра севернее пункт № 229 большие склады бомб".
Обычно я работаю рано утром и целый день свободна. У Маши расписание непостоянное, и я мало нахожусь в шалаше, чтобы не мешать ей работать. Мне нравится общество партизан. Я моложе их всех, многим гожусь в дочки. И чтобы завоевать у них авторитет, прибегаю к мелким, как мне кажется, "умным" хитростям: делаю вид, что не слышу грубых слов, которые они (правда, очень редко) по привычке еще иногда употребляют, не обижаюсь на шутки, не читаю им нотаций, когда они курят, не кричу, что это вредно для здоровья, ведь шалаши так малы…
И мужчинам не совсем удобно жить в таких условиях. Целыми неделями и месяцами ютиться на маленьком клочке земли, где с одной стороны речка, а с остальных трех сторон лес и единственные строения - шалаши из еловых веток.
Иногда я недоумевала: все-таки партизаны очень спокойно чувствуют себя в лесу. Как-то спросила майора, почему наш связной в деревне, Куба, сказал однажды: "Не тот стал немец, не тот".
- Здесь прошли отряды Ковпака, - ответил майор. - Поэтому немцы в лес не заглядывают - боятся. А народ чувствует себя увереннее, смелее…
В один из июльских дней на территории лагеря появился странный человек. Он был в безукоризненном городском сером костюме, желтых туфлях, светлой сиреневой рубашке, с фотоаппаратом через плечо. Из нашей группы никто не знал, кто он. Зато все остальные разведчики окружили его. Он разговаривал с ними, смеялся, отвечал на приветствия. Мы сидели с майором около шалаша, составляя радиограмму. По глазам майора я видела, что его тоже интересует этот человек.
Вскоре незнакомец подошел к нам.
- День добрый! - сказал он, кланяясь. - Можно присесть около вас?
- Пожалуйста.
Аккуратно расстелив на траве платок, он сел и улыбаясь спросил:
- Пане майоже, вы можете передать в центр такую радиограмму: "Самолет "ЛИ-2", сбитый в ночь на пятнадцатое июля, сгорел. Капитан Сергеев у меня. Сообщите Афонину, полевая почта 15424".
Майор удивленно посмотрел на него.
- Во-первых, почему вы обращаетесь ко мне с такой просьбой, а во-вторых, не вижу капитана Сергеева. И, в-третьих, я хотел бы знать, с кем разговариваю.
- О, простите. - Незнакомец снова поднялся. - Я забыл представиться. Корнелюк Павел Петрович, житель села Задубцы Грубешковского уезда. Капитан Сергеев находится у надежных людей. Вечером он будет здесь.
Майор неопределенно кивнул головой, потом встал и ушел. Мы остались вдвоем.
- Ну что ж, панна Ася, - сказал Павел. - Как вам здесь нравится? Очень страшно жить в лесу?
- Нет, не очень. А вы где живете?
- В городе.
- А что вы там делаете? - Я успела разглядеть тонкие твердые губы, густые черные волосы, зачесанные назад, широкие черные брови и глаза - темно-серые, прищуренные, с большими черными зрачками.
- Как это понимать - что я делаю?
- Где вы работаете?
- Я не работаю. У меня фабрика.
- У вас фабрика? Значит, вы фабрикант?
Я смеялась долго и вполне искренне.
Павел даже обиделся.
- Чему вы смеетесь?
- Ну, как же не смеяться? Я первый раз в жизни разговариваю с фабрикантом, и в таких условиях!..
Павел родился в Рязанской области. Родители его, состоятельные люди, в 1917 году бежали в Польшу, обосновались в Томашуве. Павлу было тогда шесть лет. Он получил здесь высшее образование. Но семья жила замкнуто, - видно, не очень уютно чувствовала себя на новом месте.
В семье придерживались старых русских обычаев, говорили на русском языке. С вниманием и несомненной симпатией следили за событиями в России. Мать и отец очень тосковали по родным местам. Потом родители умерли, оставив Павлу фабрику, дающую достаточный доход, чтобы содержать семью. Но как-то получилось, что смолоду он не женился, а потом так и остался холостяком.
- С капитаном меня познакомил Куба, - продолжал свой рассказ Павел, - вот… езжу по городам… делаю что могу, моему партизанскому стажу скоро будет два года…
Вечером Павел привел к нам капитана Сергеева, летчика с подбитого немцами самолета.
Внешне Павел выглядел так, как и должен был выглядеть преуспевающий фабрикант. Вероятно, он был вне подозрений у немцев и у полиции. Сведения, доставляемые им, всегда отличались точностью. Он спокойно подсаживался ко мне и говорил, кивая головой на радиостанцию:
- Стучи: "На аэродроме Мокре западнее Замостье находится сорок самолетов "Мессершмитт-109", На шоссе Хелм - Ровец - разъезд Завадувка севернее и южнее при шоссе большие склады бомб". И еще: "По железной дороге Люблин - Львов движения нет. Немцы взорвали мосты и ушли на Замостье. Поляки вооружаются против немцев. В городе Томашуве немцев нет".
Павел с большим вниманием отнесся к моим занятиям польским языком. Я старалась разговаривать с ним только по-польски; когда получалось плохо, мы вместе смеялись, но он не оставлял меня в покое до тех пор, пока я не произносила нужное слово правильно. Из него мог бы выйти хороший преподаватель: свободно владея и русским и польским языками, он умел объяснить все просто и доходчиво. Его импровизированные уроки помогли мне в дальнейшем.
Однажды майор пригласил меня и Павла к себе в шалаш. Они закурили и некоторое время сидели молча.
- Вот что, Павел, - начал майор. - Есть у нас к тебе просьба… Нужно съездить в Люблин.
- Можно, - отвечает Павел. - Скажите адрес и что нужно сделать.
- В Люблине в одном из главных управлений работает наш советский разведчик. С ним нужно наладить связь. Я могу сказать тебе только пароль. Остальное посмотришь по обстоятельствам.
Мы подробно обсудили все возможные варианты предстоящей встречи. Далеко за полночь я и Павел вышли от майора. Лагерь спал. На берегу реки между деревьями ходил часовой. Лунные блики переливались в мелкой ряби речной волны. Мы дошли до тропинки, ведущей на большую дорогу, и остановились около высокой густой ели.
- Вы не боитесь идти сейчас по лесу? - спросила я.
- Нет. Я уже привык…
Кругом стояла такая тишина, что казалось кощунством разговаривать в полный голос.
- Знаете, Ася, - начал вдруг Павел, глядя в сторону. - Я, как сейчас, помню: когда умирала моя мать… уже в самую последнюю минуту… Она только успела сказать мне: "Пашенька, вернись домой…" - и все. "Домой…" Я даже не знаю, что это такое - город или деревня - Рыбное… Рязанской области… Но я очень хочу вернуться туда, Ася… очень.
Потом, тряхнув головой, как бы отгоняя от себя воспоминания, он сказал:
- Ну, я пошел…
- Возвращайтесь поскорее.
Я смотрела ему в глаза. Да, мы с майором рисковали не только своей жизнью, но и жизнью разведчика, которого мы никогда не видели и на связь с которым шел сейчас Павел. Никто из нас не имел такой возможности связаться с ним, как Павел.
- Вы сомневаетесь во мне? - спросил он.
- Нет. Я вам верю.
Он схватил мои руки, крепко сжал их:
- До свидания! - и быстро пошел по едва видной тропинке. Тихий-тихий стоял лес, пахло хвоей…
- Ася! - позвал меня подошедший сзади майор. - Пойдем в лагерь. Поздно уже.
Мы молча дошли до шалаша.
- Спокойной ночи, - сказал майор и повернул к реке, к часовому.
- Спокойной ночи…
Я влезла в шалаш, легла на свою постель. И, закрыв глаза, увидела перед собой нашу комнату в московском доме, колонны театра перед окнами, завешенные маскировочными сетками. "Мама… Как ты там?" Защипало, защекотало в носу. Комок сдавил горло… "Мамочка…"
Павел приехал через два дня. Он сразу прошел к майору, и они долго беседовали. А когда вышли из шалаша, по глазам майора я поняла, что все в порядке. Через час я передала в центр сведения о дислокации немецких войск в Люблине. По совету люблинского разведчика нашим командирам предстояла встреча с польской подпольной группой.
В целях конспирации встреча была назначена в каком-то отдаленном местечке. Я, как радистка, должна была остаться при радиостанции, то есть в отряде, и только с завистью смотрела со стороны на сборы товарищей. Вот подошел Петрусь, одетый в форму немецкого офицера. Маша ахнула от восхищения, и я не удержалась от улыбки. Форма сидела на нем так, как будто он никогда в жизни не носил ничего другого. Майор тоже выглядел вполне элегантным мужчиной в светло-коричневом костюме и шляпе. Подъехали на лошади Фердинанд и Никита, майор отдал какое-то распоряжение, и они отправились в путь.
Каждый раз, когда уходят или уезжают товарищи по работе на всевозможные большие и маленькие, опасные и не очень опасные задания, - каждый раз тоскливо сжимается сердце. Напряженна и изменчива судьба разведчика.
На другой день я передала в центр радиограмму о встрече с представителями польской подпольной группы.
Вскоре был получен ответ: "В десять часов вечера ожидайте самолет с грузом. Опознавательные знаки: три костра, выложенные треугольником". Мы все пошли встречать самолет. Поляна находилась в двух километрах от лагеря. Партизаны шли веселые. Николай, потирая руки, говорил:
- Письма-то наверняка будут. А может, и "русской горькой" догадаются прислать?
- То-то я смотрю, готовишься шкалики считать? - поддразнивал его Никита.
- Да-а-а… Не мешало бы! А ты что ж громыхалку свою не захватил, гостинцы-то на чем повезешь?
- Довезем. Было бы что везти, - отшучивался Никита.
На поляну пришли задолго до назначенного времени. Проверили сложенный хворост, солому, спички. Все в порядке. Когда совсем стемнело и на небе показались звезды, с востока послышался гул самолета. Он летел невысоко и в нашу сторону. Майор посмотрел на часы - время совпадало точно.
- Зажигай костры! - скомандовал он.
Петрусь, Николай и Никита почти одновременно чиркнули спичками. Вспыхнула солома, затрещали сухие ветки. Самолет пошел на снижение, и вдруг раздалась пулеметная очередь. Павел, стоявший рядом, резко дернул меня за руку и свалил в какую-то канаву. Самолет, делая круг над поляной, продолжал обстрел. А потом он не торопясь поднялся над лесом и полетел дальше на запад.
На следующее утро из центра сообщили, что самолет с грузом сбит немецкими зенитчиками при перелете через линию фронта. Когда, расшифровав радиограмму, я передала майору, он долго вертел ее в руках, потом сказал:
- А все-таки оружие необходимо…
Я вторично передала в центр радиограмму с просьбой прислать оружие.
Как-то ночью нас разбудили по тревоге. Это было неожиданно и не так страшно, как ново. Тревогу поднял Фердинанд.
Партизаны любили рассказывать, как они впервые встретились с ним. Однажды они ехали по дороге из деревни в лес. Фердинанд увидел их, положил автомат на траву, поднял руки и пошел навстречу. Партизаны остановили лошадь, Фердинанд подошел к ним ближе и сказал:
- Ви кто есть? Я есть партизант. Гитлер капут. - При этом он так широко улыбался, что партизаны не выдержали и захохотали.
В отряде Фердинанд был на редкость дисциплинированным, аккуратным, исполнительным.
Он дежурил этой ночью и услышал какое-то движение в лесу. Несколько наших разведчиков пошли в ту сторону, куда показал Фердинанд. Прошло около двадцати минут. Вскоре они вернулись обратно. Оказывается, это двигался к линии фронта один из отрядов Ковпака.
А через день - канонада! Сначала где-то далеко: тяжело и глухо. Потом все ближе, все громче, все громче! Фронт движется!
Верхом на лошади примчался из деревни Куба. Скачет по лагерю, смеется, кричит:
- Выходите, люди добрые! Собирайтесь! Собирайтесь! Немцы из села драпанули! Как же мы, "бедные поляки", теперь без немца жить-то будем?!
Еле угомонили его партизаны.
Движется фронт. День и ночь гудят на дорогах советские машины, летят самолеты. Вот они - наши солдаты, освободители!
Легко, свободно дышится, - мы на освобожденной земле!
Вот и кончилось первое особое задание.
На нескольких подводах въезжаем в деревню и направляемся к дому Кубы. Там уже все готово к приему гостей. Разведчики, партизаны, крестьяне располагаются за столом. А мы с Машей уходим на сеновал. Через несколько дней расстанемся. Может быть, поэтому нам хочется побыть вместе. Не обязательно что-нибудь говорить. Можно просто лежать рядом, молчать и думать… о чем хочешь…
Но, видно, велика человеческая потребность высказывать кому-то наболевшее, пережитое. И Маша без всякого вступления начинает рассказывать:
- В марте полетела я на задание с одним товарищем в Молдавию. Забросили нас недалеко от того села, откуда он был родом. Прожили мы в его доме несколько дней, смотрю - приходят три молдаванина и приводят лошадь с повозкой. Вызывают меня в сени и говорят: "Немцы скоро придут в село; может быть, вам уезжать придется, так вот вам от нас лошадь, чтобы не попасть к немцам". Я удивилась, сделала вид, что они ошиблись, а молдаване говорят: "Что вы отказываетесь, мы ведь за вами следим; как вы только из самолета выпрыгнули, как парашюты раскрылись, с тех пор мы с вас и глаз не сводим. Не бойтесь нас, мы партизаны. Мы ваши друзья"…
Начал к нам похаживать священник из соседней деревни. Сидит вечерами, вроде меня не замечает, а сам все рассказывает хозяину, где у немцев орудия стоят, где штаб расположен, где солдаты… и так это все обстоятельно рассказывает… После узнали мы, что это партизаны его к нам посылали…
А потом пришли немцы, лошадь у нас отобрали, сапоги мои забрали… И пришлось мне сто километров по снегу в одних шерстяных носках идти…