Глава одиннадцатая
Ночью пал зазимок. Под ногами тревожно хрустела корочка подмерзшей бурой земли, ломко падали травы, запахло горьким осенним листом и еще тем необыкновенным - чистым, арбузным, - чем пахнут первые морозы.
На небе полыхали звезды, и заря вставала торжествующая, желтовато-алая. Иней и ледок казались опасными, ненастоящими, в них играли алые отсветы.
Басин собирался отдохнуть, но пришел уполномоченный особого отдела старший лейтенант Трынкии.
Невысокий, худощавый, с близко поставленными остро-серыми, круглыми, птичьими глазами, он держался скромно снисходительно и обратился к сонному Басину как к старому, но не слишком любимому знакомому: они встречались в штабе полка. Точнее, Басин сам заходил к нему, поговорить.
- Рановато укладываешься, старшой, - по-волжски перекатывая "о", пробасил особист.
- Откуда ж знать, что ты с утречка заявишься. Полагал, еще позорюешь… Землянка у тебя теплая…
- У тебя дела такие, а мне зоревать? - притворно удивился Трынкин.
- Ну, зачем ты уж так сразу - "у тебя". У нас, дорогой ты мой старший лейтенант. У нас. В полку.
- Отвечать тебе…
- И тебе.
- А я ж при чем? - насторожился Трынкин - он не привык к такому вольному отношению.
- А как же ты рассчитываешь? Если и в самом деле Кислов полез сдаваться в плен, то как твое начальство расценит твою оперативную работу? Не знал, что такой гад имеется?
Трынкин сощурился, и его покойное бледное лицо стало решительным и, пожалуй, злым; широко вырезанные ноздри чуть вздернутого носа раздулись. - Ты, смотрю, петришь…
Откуда?
- Как учили, старшой. Как учили…
Они помолчали, и Басин успел одеться и встать.
- Ты куда собрался?
- Поговорим с Кисловым вместе… Для начала… Басин смотрел твердо, по в глазах мелькала настороженная усмешка. Трынкин подумал, что комбат знает, как проворачиваются подобные дела, и все-таки собирается присутствовать на допросе.
Это - не положено. А он…
"Напрасно пришел к нему, - подумал Трынкин. - Нужно было сразу к комиссару… Как всегда".
И вдруг вспомнил, что "как всегда" уже не будет. "Как всегда" стало "как раньше".
Может, и прав Басин?
- Не задумывайся, старшой. Надо выполнять постановления партии и правительства, а также приказы Верховного Главнокомандующего и укреплять единоначалие. А поскольку я здесь командир, то отвечаю и за Кислова, и, между прочим, за тебя тоже… Пока ты в батальоне.
К подобному повороту дел Трынкин не готовился. Он внутренне заколебался. Чтобы потом ни говорили, а ЧП с пленным действительно не только у Басина, но и в полку. И как бы то ни было, а он, Трынкин, должен был знать о Кислове раньше. Должен… А не знал.
Басин не дал ему додумать.
- Пошли. Дел еще немало… как я понимаю…
Он усмехнулся и вышел за дверь. Трынкин, еще нехотя, пошел следом.
Кислов спал в землянке фельдшерицы. За ночь он отошел. Страшное его багрово-синюшное лицо стало бледно-серым, обыкновенным окопным лицом. Он выглядел бодро и когда угадал в сумерках и нового комбата и Трынки на, сразу понял, что к чему. Он подобрался и напружинился. Серые глаза его расширились, и слегка курносый нос словно заострился. Он облизал полные потрескавшиеся губы и отчаянно спросил:
- Как понимаю, допрашивать будете? Отвечаю - делал настил в стрелковой ячейке, чтоб ноги не промокали, не стыли, а работать было неудобно, тесно, противогаз мешал…
- Кстати, - лениво перебил его Трынкин, - большинство бойцов противогазы не носят.
А вы - носили. Почему?
- Отвечаю - одно: что положено носить, я и носил. Второе. В нем на месте накидки - там в сумке карман такой - у меня книги были.
- Что за книги? - опять перебил Трынкин.
- Отвечаю. Учебник шофера. Отвоюемся - сдавать на шофера буду. Вот я и выложил противогаз в нишу.
А тут командир отделения заторопил - я противогаз и забыл. Пришел в расположение, вспомнил и отпросился у младшего сержанта.
- Читать собирались? - почему-то язвительно спросил Трынкин.
- Читать.
- Все - работать, а вы - читать.
Кислов понял подвох и ожесточился. После всего, что с ним произошло, он не боялся уже ничего и потому вел себя смело, почти вызывающе.
- Ребята перекуривают, а я - читаю.
- Вы что ж - не курите?
- Не курю.
- Старовер? Баптист?
- Физкультурник, товарищ старший лейтенант. ГТО первой степени, соревнования.
Встреча допрашиваемого и следователя всегда в чем-то схватка, борьба. Басин понимал Трынкина: он сбивал внутренний накал Кислова, расшатывал в нем ту линию поведения, которую мог наметить себе Кислов. И в то же время щупал его, искал ниточку, которая могла привести к истине. И то, что он так попался, почему-то обрадовало Басина, но он все так же хмуро, уставившись в пол и сцепив кисти рук, сидел на топчане и слушал.
- Понятно… - протянул Трынкин. - Комсомолец? Беспартийный?
- Внесоюзный и беспартийный. Из комсомола выбыл по возрасту.
- А почему в партию не вступал?
- Подал, а тут война. А на войне то окружение, то госпиталь… Никак на одном месте не усидишь, чтоб опять получить рекомендации.
Что-то напряженное, злое, что жило до сих пор в Трынки не, словно стушевалось. Он не изменил ни позы, ни тона, ни выражения сумрачного лица, но и Кислов и Басин почувствовали - в нем что-то сменилось.
- Так… Пришли в траншею, взяли противогаз и… что было дальше?
- Что было дальше? Отвечаю. Пошел в отделение, а тут артналет. Я в горячке бросился было к ребятам, но меня, видно, маленько контузило - в ушах зазвенело, и все поплыло.
Думаю - такого налета давно не бывало. Не иначе артподготовка, а в траншеях почти никого. Я и повернул назад.
- Выходит, чтобы защищать позиции? Слова эти - защищать позиции - прозвучали фальшиво, и Кислов недоуменно взглянул на Трынкина: как это старший лейтенант может употреблять такие гражданские слова?
- Отвечаю. А зачем же еще? - почти с вызовом ответил Кислов.
- Желание благородное, а все-таки в плен попался. Как же это произошло?
- Кислов на мгновение замялся, и напряженное, уже розовеющее его лицо неуловимо изменилось. На нем мелькнуло горькое раздумье и вера, что его поймут правильно, - может быть, потому, что Кислов почувствовал смену настроения Трынкина.
- Понимаете, товарищ старший лейтенант, тут я, наверное, промашку дал. Я ж как бежал? Согнувшись. За бруствер не выглядывал, боялся, что осколки срежут. Да н, наверное, рассчитывал, что фрицы под свой огонь не полезут - дождутся окончания артподготовки. Всегда ж так бывало…
Сколько раз вы ранены? - быстро, резко спросил Трынкин, опять сбивая настрой и Кислова и, может быть, свой.
- Два раза.
Кислов настроился на теплый покаянный лад, и этот быстрый, злой вопрос смутил его. Он впервые почувствовал себя виноватым и растерялся.
Молчание получилось излишне долгим - Трынкин почувствовал это, поерзал и торопливо потребовал:
- Продолжайте.
- Так это… Я еще до своей ячейки не добежал… Все думал, что у соседа в нише надо бы гранат прихватить. а фрицы - вот они. Не скажу - испугался… Не успел, наверное…
Удивился скорее - откуда они? Артподготовка все ж таки… А винтовка ж у меня хоть и с патронами, а патрон не дослан. Вот и об этом тоже сокрушался… Не ожидал. Я одного, того, что как раз передо мной выпрыгнул, по-бабьи, тычком винтовкой сбил, и тут у меня огонь из глаз - сзади оглушили. Видно, прикладом.
Кислов осторожно притронулся рукой к макушке и поморщился от запоздалой боли.
- Очнулся уж на ничейке, возле воронки - задыхаться стал. Они, черти, кляп далеко вбили. Вот… так…
Трынкин привстал, ощупал стриженую кисловскую макушку и покачал головой. Басин теперь, и не трогая, увидел и шишку и багровый рубец запекшейся крови.
- Каску оставил, чтоб налегке? Не пригодится вроде…
- Так я ж только за противогазом… Думал…
- Думал, думал! Противогаз забыл и каску забыл. Почему ж винтовку не забыл? - И глядя, как безропотно переживает Кислов этот набор улик, решил:
- Давай дальше. Рассказывай.
- А что ж… Справа-с лева мертвяки… чужие. Через них переваливаться? Начал шебуршиться - дыхания не хватает. Ладно, думаю, полежу, кляп вытолкну. Языком много не наработаешь - аж резь под корнем пошла, А главное… Главное… может, и смешно вам это покажется… Как начну напрягаться, так и, того… мочусь. Подпирает… А второе, как напрягаюсь, воздуха не хватает. Так не хватает, что сознание уходит.
- Для этого нос есть, - сурово, но так, что Басин понял, что Трынкину уже все ясно, отрезал особист.
- Так у меня ж насморк. Я ж зачем и подстилку делал: чтоб не простужаться. Продую нос - глотну воздуха, а потом опять заливает… Пробовал в себя… черт его знает, чего там у меня внутри завернулось - не пропускает. Задыхаюсь. Даже ужас брал, не хватает воздуха, и все тут.
Басин поднялся. Если что-то и не прояснялось для него раньше, то теперь он знал - Кислов не врет.
- Товарищ старший лейтенант, зайдите ко мне. - А Кислову сказал с еле заметной и потому особенно доброй подначкой:
- Штаны высохнут, а наркомовскими ужас выбьешь.
Трынкин, после его ухода, поспрашивал еще немного - голос у него стал противно требовательным (Кислов решил, что теперь ему, после ухода комбата, совсем хана) - и стал составлять бумаги. Он писал долго, старательно, прикидывая что-то свое, и Кислов, как на ничейке, впадая в забытье и вырываясь из него, ждал смерти, чтобы избавиться от мучений, так и сейчас, неотрывно наблюдая за трынкинской сильной, с черными глянцевитыми волосами на пальцах, сноровистой рукой, мучительно переживал каждое слово, после которого рука делала остановку. Писался его приговор, и, как полагал Кислов, оправдательным он быть не может: в плен он все-таки попал, и как ни объясняй, а улик против него много. Так много, что, будь он на месте судьи, он бы не мог не принять их во внимание…
Но когда пришел черед подписывать бумаги, Кислов с удивлением отметил, что улики эти отсутствуют и вся его история изложена чересчур уж спокойно и как бы обыденно. Так обыденно, что он даже обиделся - пережить такое, и на тебе: ничего особенного. Попал в плен и выкарабкался. Пока Кислов читал, Трынкин вызвал фельдшерицу - молодую и не очень красивую - и приказал выдать справку о состоянии Кислова, а уходя, буркнул своим противно требовательным тоном:
- Не разлеживайся. Вину надо искупать.
Впервые Кислов не выдержал и с великой надеждой спросил:
- Что теперь будет?
В иное время Трынкин, может быть, ответил по-иному, а скорее всего совсем бы не ответил. Но сейчас он сказал непривычные, но нужные слова:
- Командир решит, что будет.
Что ж поделаешь - единоначалие. Конечно, и Трынкин многое решает, но и командир.
Такие времена…
И от вошедшего в него сознания, что единоначалие все-таки существует и обойти его теперь можно далеко не всегда, легонько вздохнул, но сейчас же поборол себя и пошел допрашивать Жилина. Во всем должна быть ясность. В том числе и в смерти комбата.
Глава двенадцатая
Однако Жилина Трынкин не нашел - отделение ушло на охоту. Особист опросил писаря, командира взвода, связи, артиллеристов, а под конец адъютанта старшего. Этот отвечал сдержанно, упирая на то, что комбат каждый день отпускал снайперов на охоту, и в этот день тоже. Такой порядок был заведен в батальоне, и комбат порядок поддерживал.
Трынкин пообедал в землянке командира хозвзвода, но от водки отказался - он не позволял себе пить на людях; такая должность. Когда вернулись снайперы. сам пошел к ним, отозвал Жилина в сторону, на высверкнувший яркой озимой зеленью пригорок.
После заморозка день выдался теплым, солнечным, дали просветлели, и дышалось легко, весело.
Жилин добросовестно рассказал все как было, и оно, рассказанное, сходилось с тем, что узнал Трынкин от других. Заходящее, греющее спину солнце, дальний вороний грай, редкие выстрелы - все настраивало на мирный лад, но Трынкин чувствовал себя не в своей тарелке. Что-то мешало ему, и только в конце беседы-допроса, когда он понял и принял в сердце происшедшее, он заметил, что и кустарниках, как в скрадке. сидят снайперы и наблюдают за ними. И Трынкин сразу понял, чей взгляд его все время беспокоил - немигающий, острый взгляд Жалсанова. Глаза степняка из рода воинов, казалось, никогда не мигали и не метались. Он смотрел цепко и ровно. Чуть скуластое лицо было покойно-бесстрастным и потому загадочным.
Освобождаясь от внутреннего беспокойства - стало известно, откуда оно идет, - Трынкин уже миролюбиво спросил:
- Слушай, Жилин, а если по - честному - ты сам уверен, что бьешь фрицев наверняка?
Или, может?
Жилин оскорбление вскинул взгляд на старшем лейтенанта, потом хитро улыбнулся и стал шарить взглядом по округе. Над тем перелеском, со старым, еще золотящимися листвой березами, что отделяли кладбище от позиций, кружились вороны, то присаживаясь и покачиваясь на ветках, то взлетая и размеренно, с ладно покрикивая.
Жилин медленно дослал патрон, поднял винтовку и, как только одна из ворон уселась на верхушку подсыхающей от старости березы, выстрелил. Ворону словно подбросило, и она полетела вниз, роняя перья и вспугивая подруг.
- Вот так вот, товарищ старший лейтенант, - сказал Жилин и откинул стреляную гильзу.
Трынкин улыбнулся.
- Здорово! Верю!
Но сейчас же опять почувствовал беспокойство и оглянулся на Жалсанова. Солнце освещало его темное, словно высеченное из песчаника лицо, глаза были чуть прикрыты и казались совсем узкими. Но не лицо Жалсанова поразило Трынкина, а его руки - большие, раздавшиеся в кисти, крепко, так что явственно белели суставы, сжимающие винтовку с оптическим прицелом. Потом старший лейтенант посмотрел на других снайперов. Все были покойны, бесстрастно покойны, и у всех руки - большие, крепкие.
Было в их позах нечто такое, на что раньше Трынкин не обращал внимания, - уверенность в своих силах, в своей правоте, неукротимая внутренняя решимость, перед которой, вероятно, спасовала бы и своя и чужая смерть. Так отдыхают рабочие люди, мастера своего дела, перед новой, трудной работой, которую, как они твердо знают, никто, кроме них, не сделает. А они сделают. И даже если им будут мешать, они отодвинут молча, небрежно - решительно мешающее и все равно сделают. Потому что, кроме них, этого не сделает никто.
"Да… - подумал Трынкин. - Вот тебе и Сталинград…" Но какая связь между увиденным и далеким, горящим в тот час Сталинградом, он бы объяснить не смог. Но она была, эта связь, она жила и делала свое дело.
- Жилин! - закричал вышедший на близкий выстрел Басин. - Ты стрелял?
- Я, товарищ старший лейтенант! - Жилин вскочил. - Товарищу старшему лейтенанту показывал.
- А-а! - спокойно, даже лениво протянул Басин и спросил, подходя:
- Товарищ старший лейтенант, окончили - Да… Закруглился, - поднимаясь на ноги. ответил Трынкин.
- Ну, давай ко мне. а я тут команду дам.
Трынкин не спеша пошел к комбатовской землянке, а Басин, насмешливо поглядывая на Жилина, сказал:
- Вот что, Жилин. Как связной ты мне и на страшном суде не требуешься. Разгильдяй, каких мало. В землянке и то порядка навести не умеешь. - Глядя, как темнеет Костино лицо, Басин усмехался все откровенней. - Так что я тебя от этой важной должности отрешаю. Не достоин. - Он сделал крохотную паузу. - Назначаю командиром снайперского отделения. Разрешаю взять еще пару человек. Помолчи! Два дня на обустройство. Вырыть землянку неподалеку, а то разбалуетесь - это раз. Как сам понимаешь, для этого двух дней много. Главное, вырыть большую землянку для замполита. Два-три топчана. И так, чтобы он мог людей собрать. Заметь - вырыть. А когда саперы освободятся, они остальное доделают. Это - два. Все понятно?!
- Конечно, Жилин уловил комбатовское настроение, принял его тон и, благодаря его глазами и улыбкой, все-таки съерничал:
- Расстаетесь, выходит, с замполитом… А я ж надеялся вас вдвоем еще понежить…
Обратно же, и водочкой попоить…
- Не болтай, Жилин. Водочки ты и без нас ухватишь. Но с другой стороны - какой из тебя связной…
- Комбат задумался. - Тебе, дураку, учиться нужно. И я тобой займусь. Учти! Я из тебя человека сделаю. Потом весь этот… ну, завод-то ваш…
- "Красный котельщик"?
- Во-во! Весь "Красный котельщик" будет удивляться - из такого разгильдяя, как Жилин, и то человека сделали. Басин подмигнул, и они разошлись: Басин пошел к себе, а Жилин подался к снайперам, не выдержал и заорал совсем не по-командирски:
- Ну. братва, живем!
Любовь и слава
Глава первая
Командиру отделения снайперов Косте Жилину присвоили звание сержанта и направили на неделю в дивизионный дом отдыха. Он размещался при медсанбате в большой деревне.
Бои шли под Сталинградом и на Кавказе, а на Западном фронте, как сообщали сводки Совинформбюро, никаких изменений не происходило. Медсанбат почти пустовал.
Немногие раненые лежали в школе, а избы, в которых раньше располагались палаты, отдали отдыхающим красноармейцам и младшим командирам.
Жителей из деревни перевезли в тыл со всеми шмотками и запасами.
Костя пришел в дом отдыха после завтрака: он отстал от ребят полка, потому что проверял, как его подчиненные выдвигались на огневые. Но после регистрации его все равно повели в столовую - огромную брезентовую палатку - и дали кружку чая со сгущенным молоком и несколько галет "Поход".
Костя не пил молока с тех пор, как встали в оборону. Оно показалось ему необыкновенно вкусным, и он подумал: "Жить можно".
Потом его отправили в баню. Эта была не окопная - в землянке, а то и просто за плетнем из елового лапника, с бочками из-под бензина для согрева воды и лапником же вместо пола. В такой бане не столько напаришься, сколько намерзнешься, оттого и мылись о ней быстро, но старательно - тело требовало. В доме отдыха баня оказалась старинной, с парилкой и предбанником. В нем стояли темные отполированные скамьи, я в бревнах торчали гвозди-вешалки.
Однако вешать ничего не пришлось - белье сразу кинули в кучу, а обмундирование - шаровары, гимнастерку, шинель - отправили в вошебойку. И совсем не потому, что Костя или кто иной страдал от вшей. Нет. Это когда наступали прошлой зимой от Москвы, так и холода и вшей нахватались.
Просто удивительно - зайдешь в деревню и, не спрашивая, определяешь; были немцы или не были. Если вошь пешей стаей ходит - были недавно, если ушли давно - спи спокойно, разве что укусит домашний, пригревшийся и потому не злой клоп.
Пожилой санитар сунул Косте кусок мыла и спросил:
- Веничком балуешься?
Костя подумал и отказался. Санитар посмотрел на него неодобрительно.
- Ты что, не русский, что ли?
- Почему ж не русский?