Он понимал, Каракулиев Иса, что дела его плохи и, по сути, дни сочтены. Но вот не всегда только утром он мог припомнить, что же случалось с ним ночью: как удлинялись носы человеческие и подбородки, стоило лишь ему задержаться взглядом на чьем-то лице, все начиналось именно с этого, а затем расплывались рты и хищно блестели зубы, и он видел перед собою заросшие кроваво-красные пасти; они хрипло ворчали, чаще о том, что хорошо бы поесть, - тут и самому приходила на ум еда, хотелось жирной животной пищи так сильно, что казалось, всю свою жизнь он питался одною травой, но сейчас вот его постигла наконец неодолимая участь хищника; мерзкая трава иссыхала, шелестела в желудке - и тогда он торопливо выбирался из палатки наружу и среди ночи слонялся по лагерю в поисках пищи, тревожа дневальных и спрашивая у них, где можно ее найти; так добирался он до окраины лагеря, а там, на отшибе, под закопченной масксетью, где помещалась походная кухня, в темноте гремел крышками холодных котлов и, вымазывая одежду и ладони сажей, осторожно, не ощупь забирался в складские палатки или будил поваров и их тоже спрашивал диким шепотом: "Мужики, подавать что-нибудь есть?" Они хрипло матерились спросонья, и тогда он предлагал им курнуть или шел в парк, к боевым машинам; почти неслышно, точно змея, проползал под колючей проволокой ограждения, весь трясясь своим тощим телом и подвывая от страха: вот-вот получит в спину дурную пулю от часовых!.. Но все уже привыкли к таким похождениям, и часовые лишь еще глубже запихивались в бушлаты, негромко переговариваясь между собой: "Вон-вон, смотри! Таракан выполз на промысел..." - "Ага, вижу..." - "Может, шмальнем пару раз по колючке, чтоб аж падла усрался?" - "Не, не надо: разбудим всех, шуму будет... Пускай ползет". Но чаще всего часовые попросту спали, зарывшись где-нибудь в кузове с грязным бельем. Таракан быстрой тенью проскальзывал от машины к машине, задирал брезент тентов и мигом просовывался внутрь, рыскал по ящикам ЗИПов, в кабинах ворочал сидушками и обыскивал бардачки - всюду он шарил своими худыми руками, надеясь, что где-то в загашниках с прошлой боевой операции все же осталась пара банок консервов. Он не мог успокоиться, пока не находил их. И если пальцы его нащупывали наконец прохладное тельце цилиндрической формы, Таракан замирал вдруг, загадочная улыбка на миг освещала его вытянутое лицо, он торопливо совал консервы за пазуху и так же тихо возвращался обратно в палатку, а потом в темноте начинал поедать то, что добыл; рыбные или мясные консервы, гречневую кашу с тушенкой или перловую, вонючий паштет, - что именно, это не имело для него никакого значения, он ел одинаково самозабвенно все, что ни попадалось, любая пища возбуждала в нем страсть; ел он до помутнения, до тошноты, и, даже когда, усталый и одуревший, откидывался наконец на своем месте на нарах, ему все слышался скрежет алюминиевой ложки о жестяное днище, тут он забывался и видел перед собою ряды коряво вскрытых консервных банок, внутри которых что-то пульсировало - и сквозь причудливые извилины просачивалась темная кровь... Таракан понимал вдруг: да ведь это же человечьи мозги! - и тогда жалобными, протяжными криками он уже не давал никому заснуть до утра.
Таракан вступил на вершину последним. Остановился и сбросил с себя автомат, а поверх него еще ремень со штык-ножом и подсумком. Небольшая округлая площадка, метров восемь - десять в диаметре, была встоптана и вся сплошь изрыта. Связанные между собой углубления напоминали окопы; даже земля из них выбрасывалась ни куда попало, а была аккуратно уложена и примята в виде низеньких насыпей, вроде брустверов, как раз с той стороны, откуда поднимались солдаты. Подальше, в полузасыпанной ямке, виднелись остатки костра; Расул склонился над ними.
- Теплые еще... Только ушли... Ночевали здесь... Увидели нас и ушли, а то бы так и сидели.
- Разведка, скорее всего... - Сержант стоял над окопами, всунув руки в карманы штанов. - Да, точно, только ушли. Отлеживались здесь и смотрели на нас. - Семенов присел. - Точно!.. - Он смотрел в углубление - на песке даже не было от росы мелкой ряби, зато четко отпечатались в пролежинах складки одежды.
- Гады, они ведь видели нас! - Расул поднялся и перепрыгнул рытвину навстречу сержанту.
Тот задумчиво стоял над окопами, нервно кусая губы.
- Да, а мы идем, как на прогулке... - Теперь он увидел поперек насыпей узкие прорези - отпечаток оружия.
Бабаев сидел на корточках в стороне и напряженно следил за товарищами. Таракан неожиданно проявил интерес: молча спустился в крайнее углубление и, присев, стал осматривать брошенное тряпье.
- Что там? - спросил Расул и подошел к нему сзади.
- Да так, ничего нет, тряпки...
- Не трожь, вшивые!
Сержант обернулся. Он стоял на краю площадки, внимательно всматриваясь в сторону соседней вершины. Она была еще выше той, где они теперь находились, и связана с нею довольно крутым трамплинообразным гребнем.
- Ну-ка глянь, Расул, своим орлиным кавказским оком - там вроде шевелится что-то...
- Где?
- Вон! На самом верху!
- Черт его знает! - Расул поднял над глазами ладонь. - Бинокль надо, так не увидишь.
- Вроде мелькнуло что-то... - Теперь сержант осматривал гребень: нет ли следов? Следы как будто были, но не совсем ясно, куда они уводили... Может, и к соседней вершине. - Да, бинокль бы щас!
- Семен, почему они не стреляли по нам? - спросил вдруг Расул. - Ведь положили бы всех, к чертовой матери!
- У них другие задачи. К тому же они не слепые - видели, как батарея внизу разворачивается. Побоялись, решили тихо уйти... может, сейчас они как раз на той самой вершине, снова следят за нами...
- Ну и в рот им!.. Пусть смотрят! - Расул подскочил и выставил перед собою правую руку, перехваченную левой повыше локтя; сжатый кулак был адресован тому, кто на соседней вершине.
- Да брось ты, - сержант обернулся, глядя на то, что там делает Таракан.
Но Расул все не мог успокоиться:
- Нет, что-то не то! Они ведь запросто могли положить нас - всех до одного! И спокойно уйти... пока там прочухаются - на огневой... Они сто р-раз могли бы уйти!
- Не знаю... Да не боись ты, они вернутся еще. Подожди, к ночи вернутся, вот только стемнеет... Вообще-то их интересуем не мы - батарея. Но начнут с нас, это точно... За голову солдата-артиллериста им платят триста тысяч афганий...
- Нет, так не пойдет! Я хочу до дембеля дожить! Слышь, Семен?
Однако сержант лишь пожал плечами и повернулся спиной.
Таракан все сидел над тряпьем, что-то держал в руках и тайком рассматривал. Почувствовав взгляд на себе, он обернулся, заулыбался вдруг и, вставая, спрятал руку в карман,
- Что там, Иса? - Сержант медленно спускался к нему.
Худое лицо Таракана расплылось в слюнявой улыбке, тут же уступившей место испугу.
- Что там? - повторил сержант: Таракан молчал. - Ты что, с-сука...
- Да ничего там!.. Так, ничего...
- Ну-ка, дай, - Расул отодвинул плечом сержанта.
- Да вот! - выкрикнул, чуть не плача, Иса.- Вот! - Он вытянул из кармана потную руку, боязливо разжал кулак: на ладони у него лежал скомканный грязный лоскут.
- Что это? - спросил сержант.
- У-у, Сережа, это такой кяйф, - простонал Таракан, слюнявя размякшие губы. - Ты такого не курил никогда... - Он развернул осторожно тряпочку, в которой была завернута щепка с темным пухловатым наростом, вроде тампона, каким прижигают ранки на теле.
- Такого не знаю. Что это? - снова спросил сержант.
- Ух! Это такое! - Таракан смачно утерся, не отрывая глаз от руки. - Такое, бля!..
- План?
- Не-ет, это другое, кру-уче... Я щас покажу...
- Дай сюда! - Сержант мгновенно накрыл ладонью руку Исы и то, что там было, спрятал в карман. Повернулся спиной и направился к краю площадки. Расул отошел вслед за ним.
- Заче-ем, товарищ сержант?.. - Таракан все держал на весу свою руку и плелся вслед за сержантом.
- Отдохни!
- Отдохни, помрешь, - добавил сквозь зубы Расул.
- А-а-а! - истошно вскричал Таракан.
- Хорош дуру гнать, - обернулся Семенов.
Таракан замолк, но не унялся. Он подскочил сзади к сержанту и стал цепляться пальцами за плечо его и за руку, пытаясь вытянуть ее из кармана. Сержант повернулся и толкнул его в грудь.
- Не напрягайся, я же сказал!
Таракан бессильно опустился на корточки. Он смотрел на сержанта со злобой; потом, прищурившись, загадочно улыбнулся. Бабаев так и сидел в стороне, тыкая пальцем в песок.
Солнце было в зените. Над полями и склонами оно зависло ослепительным диском и светило жестоко, словно стремясь извести под собой все живое. Воздух нагрелся, и песок стал невыносимо горяч; попряталось все, что могло дышать и передвигаться. Даже вечно усталые сухопутные черепахи и холодные телом змеи и те углубились в темные норы, птицы покинули бесцветное небо - все скрылось и замерло до заката. Лишь ползучие ядовитые насекомые: всякие пауки-каракурты, скорпионы, фаланги - они-то не оставили поверхность земли, они были по-прежнему агрессивны и так же быстро перемещались, перебирая ножками раскаленный песок.
- Бабаев!
Молодой солдат встрепенулся, схватившись за автомат. Он увидел перед собою носы пыльных разбитых ботинок: сержант стоял на бугре и смотрел сверху вниз.
- Спишь, да?
Часа два назад, разуваясь, он сказал Бабаеву: "Так, слушай. Мы отдохнем, а ты не вздумай заснуть. Ты - наблюдатель!" И солдат залег за бугром. Плечом уперевшись в откос, стал осматривать склон, уходящий к бахчевым полям, то поворачивал голову к гребню, ведущему к соседней вершине, - и его сморщенное, мокрое от пота лицо какое-то время настойчиво выглядывало из-под ворсистого полушария каски; но вскоре молодого солдата сморило, и он уткнулся каскою в песок.
- Товарищ сержант, я не спал... - жалобно простонал Бабаев.
- Ладно... Давай поднимайся. Пойдете вниз, на огневую.
Семенов спустился с бугра и обошел углубление, на дне которого развалился Расул; лицо его было накрыто каской, руки откинуты за голову.
- Расул! - Сержант подождал немного и склонился над ним. - Расул... Слышь, Расул!
Солдат рукой отодвинул с глаз каску и взглянул на сержанта спокойно, будто и не спал вовсе.
- Ну?
- Надо идти вниз, на огневую. Во-первых, сказать, что, дескать, мы здесь - все нормально, а во-вторых, похавать надо, как ты считаешь?
- Ну и что дальше?
- Давайте вы с Бабаевым... а мы с Тараканом останемся здесь.
- А может, наоборот?
- Нет. Мне нельзя, мне надо быть здесь.
- Ладно. - Расул потянулся и стал обуваться. - Бабаев! Сын избекского народа... ты готов?
Бабаев уже стоял на бугре с автоматом за спиной. Расул отряхнулся и с разбега заскочил на бугор, хлопнув Бабаева по плечу.
- Пошли!
Они спрыгнули с бугра и направились вниз. Семенов постоял немного, следя за ними, потом обернулся. Таракан лежал на дне дальнего углубления, скрючившись, словно от острой боли в желудке.
- Таракан! - крикнул Семенов.
Солдат не шевелился. Сержант постоял еще и прилег за бугор, достал из пачки влажную сигарету, закурил. Из другого кармана вынул толстый блокнот и огрызок карандаша; поставил дату - 20-25 июня 1980 года - и начал быстро писать.
Первым отправили Конягу, Славика Конева. Они были друзьями. На третий месяц у него вскрылась желтуха. Она всегда начиналась по-разному; старший офицер батареи, тот, например, желтел постепенно. Но это было еще весной, ранней и быстрой, во время самого первого рейда. Конягу прихватило покруче. Они трое суток бомбили горный кишлак, километрах в ста от Самангана, - хороший, богатый кишлак. При этом объедались дынями, арбузами, сливами и виноградом: прочищали огрубевшие от сухарей и консервов желудки. Достали еще кое-что, и немало, этим заведовал Таракан. Он давился и кашлял, когда проводил свою очередную "политинформацию"; говорил, что травка - что надо! А он был в этом деле профессором. Коняга все валялся скрюченный под машиной. Почти ничего не ел, только пил кипяченую воду - тут же отблевывался. Потом еще подолгу стонал. Но через несколько дней опустилась "вертушка", и на этом его мучения кончились.
Но наутро, после перемещения, когда занимали новую огневую, Борька напоролся на нож. Борька из отделения связи. Он тянул телефонный кабель от НП к огневой, шел мимо какой-то землянки с округлою насыпной крышей; она находилась на склоне и была похожа на крохотный глиняный планетарий, - да, там еще торчали длинные жерди, обвешанные пестрыми лоскутьями. Борьку подвело любопытство, он ввалился туда посмотреть - и не успел даже охнуть. Потом оказалось, что этот сарай ни много ни мало, а самое что ни на есть священное место. Ребята рассказывали, как они делали из него решето. Того душмана с ножом, побывавшим в Борькином животе, выволокли на свет за ноги, и кто-то еще сказал: "Да простит нас аллах..." Таракан тогда обернулся и жалобно простонал, что аллах всемогущ и прощает того, кто ему молится. Однако и тогда вот пальцы его, Таракановы пальцы, все шарили в одежде убитого, не гнушаясь крови чужой. Он стоял на коленях перед мертвым афганцем, - и даже лица их были похожи, иссушены горячим восточным солнцем и тем, что искал Таракан в одежде убитого.
Семенов в это время нес Борьку. Вместе с Лешкой они тащили его на плащ-палатке вниз, к огневой. Склон был крутой и сыпучий, они то и дело сбивались, спешили, однако старались не терять равновесия, падать было нельзя: у них на руках стонал и плакал Борька - он никак не хотел молчать. Все твердил про какого-то старика беззубого, у которого, еще на прошлой боевой операции возле Баглана, он спрашивал время, а потом вдруг ударил его прикладом в лоб; а часы все равно потом продул в карты, уже в лагере!.. И Семенов, будто чувствовал сам Борькин пульс в горячечной мокроте и неприятный утробный запах, подумал: да пусть себе говорит, наверное, так ему легче... На огневой уже опять поднялся столб пыли и навалился всепроникающий вертолетный рокот, раздирая одежду, срывая каску и как бы выдавливая из сознания голос Борьки.
- Семен... товарищ сержант... - Таракан оказался рядом с Семеновым, пытаясь заглянуть ему прямо в глаза.
- Ну что тебе?
- Мне это, Семен... разговаривать хочу...
- Ну что, говори, - сержант закрыл блокнот, откинулся на спину.
Таракан жадно и заискивающе смотрел на него.
- Все, я все... Мне уже не жить, моя жизнь кончилась... Я не могу, если анаши нет... Семен, расхумариться бы - ой как надо!.. - Таракан еле растаскал языком ссохшиеся губы.
- А-а, вот ты о чем, - вздохнул сержант. - Нет, ничего не получится. Сам не буду и тебе не дам.
- Нет! Сережа, ты меня не понимаешь... Таракан отвернулся, глаза его налились слезами,
- Я курить не могу, - простонал Иса. - Я больше курить не могу анашу, сойду с ума... У меня была девушка, девушка была... Дома, в Тюркмении...
Таракан заплакал. Узкое и смуглое лицо его еще более растянулось, подбородок совсем отвалился и задергался на весу. Иса закрыл руками лицо и уткнулся в горячий песок.
Сержант придвинулся и взял его за плечо.
- Ну, хорош, хватит! Бросишь ты свою анашу, вернешься домой... Все будем путем.
- Не-ет! - Таракан плакал навзрыд. - Я совсем пропал, я дома курил, ой как много курил! И здесь курю... Думал, здесь не буду курить, завяжу...
- Не кури, кто тебя заставляет... Завязывай! Нам бы только вернуться домой, там все будет как надо.
Таракан приподнялся. Он вдруг перестал плакать, смотрел на сержанта, прямо в глаза, и тянулся к нему трясущейся, тощей ладонью.
- Анаша не отпустит. Она никого не отпускает и тебя не отпустит. Все мы пропали, мы все здесь умрем...
- Да пошел ты! - Сержант оттолкнул Таракана, поднялся и посмотрел вниз; Расула с Бабаевым не было. - Черт! Провалились они там, что ли?!
Таракан все сидел за бугром и не двигался. Затянутые стылой пленкой глаза его были раскрыты, но никуда не смотрели, губы пересохли и побелели. Сержант снова раскрыл блокнот.
...Расул возник неожиданно: вынырнул из-за бугра, весь мокрый от пота, тяжело дыша. По бокам у него висели две противогазные сумки, в руках он нес коробку телефонного аппарата, которая тут же упала в песок.
- Фух! Замучился в корень! Нагрузили, как ишака... Ну как вы здесь, живы?
- Живы, а где Бабаев? - спросил сержант.
- Остался внизу, ждет тебя. Скворец сказал, чтобы ты сам спустился, потянете связь... Да, он еще говорил про какую-то объяснительную.
Расул сбросил с себя автомат и противогазные сумки, одна из них повалилась набок - оттуда выкатилась вздутая банка консервов. Сержант наклонился и поднял ее.
- Что это?
- Горох, - ответил Расул и сплюнул.
- Что, ничего нет больше?
- Если бы было... Там еще сахар...
- Воды-то набрал хоть?
- Набрал. - Расул расстегнул ремень, на котором рядом с саперной лопаткой висело три фляги; брезент чехлов был еще мокрым. - Ну, ты идешь?
- Нет, поедим сначала.
Сержант вытянул из ножен штык-нож и, усевшись на бруствер, ловко вскрыл одну банку, а затем и вторую, Расул устроился рядом, достал из внутреннего кармана ложку и принялся ее тщательно обтирать.
- Иса, пошли есть! - крикнул сержант. Иса ничего не ответил.
- Таракан! Слышь, нет? Есть пошли, говорю, - повторил сержант.
- Не буду, - послышалось из дальнего углубления.
- Черт с ним, его дело, - пробурчал Расул. - Пусть подыхает с голоду, если так хочет, нам-то что...
Он уже налегал на горох, время от времени отхлебывая воду из фляги. Сержант взял в руки вторую банку, отогнул потемневшую изнутри крышку; горох был сухим и жестким, скрипел на зубах, застревал комьями в горле. Семенов потянулся за флягой.
- Что там на огневой? - спросил он Расула.
Тот дожевал неторопливо, хлебнул воды.
- Как всегда, бардак!
- Ну так начальников много...
- Да, но теперь этим начальникам все до лампочки! Набили свои животы - и пузырьки на середину... - Расул резко поднялся и раздраженно пнул пустую банку к противоположному склону. - А зачем тогда, спрашивается, походная кухня?! Зачем ее брать с собой на операцию - тут ведь хавать не надо... Выдали вот по банке гороха и по три куска сахара... Ура, ура! Все довольны, все смеются... Да я знаешь где видел такую войну!.. - Расул снова присел на бруствер и принялся грызть сахар, запивая водой. - Нет, я рубать не хочу... Салабон я, что ли?! Меня нехватка не мучает, просто надоело все это. Изо дня в день одно и то же! Есть каша - нет хлеба, есть хлеб - нету каши. Вот и горох вам еще - жрите с сахаром!.. Пехота, которая должна охранять нас, балдеет. Зато мы таскаемся по горам, как козлы дикие... Скорей бы домой!
- Ладно. - Семенов поднялся. - Пошел я, короче. Ты остаешься за старшего. Да смотри - не спите...