Иса полулежал, прислонившись спиною к дальней стенке окопа, и худое, темное от крови лицо его расползалось в идиотской улыбке. Оно было освещено желтоватым светом луны, расположившейся точно напротив. Глаза Таракана были прикрыты, губы влажно блестели, а рот напоминал серпообразного вида дупло.
- Таракан! - громко позвал сержант.
Тело Исы всколыхнулось, точно от электрического разряда, он вскинул голову чуть в сторону и разразился истерическим хохотом.
Семенов поморщился и взглянул на Расула.
- Может, придуривается?
- Черт его знает, - повел плечами Расул.
Иса тем временем попытался подняться. Тупо глядя вперед, оперся о стенку окопа, встал на колени. Но опять повалился, сраженный приступом кашля.
- Таракан! Хорош дуру гнать, поднимайся! - крикнул сержант.
- Или тебе помочь?! - добавил Расул.
Иса поднял голову. Стоя на четвереньках, взглянул на товарищей и попятился в дальний угол окопа.
- А-а-а!.. - заорал он истошно. - Черви! На ваших лоб - красные черви! Я вижу, вижу... - Таракан закрыл руками лицо.
Расул не выдержал, сорвался с места.
- Сейчас я его успокою.
- Только не бей! - успел крикнуть сержант.
Однако Расул сделал только один-два шага по брустверу... И тут Таракан вскочил на ноги. Схватил гранату, лежавшую с краю окопа, и замахнулся ею над головой.
- Взорвать!.. Буду взорвать!.. Расул отпрянул.
Но Таракан, опустив руку и пытаясь выдернуть стопорное кольцо из запала, замешкался... и не успел. Расул прыгнул в окоп; взрычав по-звериному, он с размаху выбросил вперед босую ступню - и ударил ею Таракана в лицо. Потом навалился всем телом, вырвал гранату.
- На, держи! - обернувшись, крикнул сержанту.
- Только не бей!..
Семенов поймал брошенную "лимонку". Сразу проверил, на месте ли стопорное кольцо, подогнул "усики".
А Расул уже повалил Таракана на дно укрытия. Предварительно вывернув руки, он выдернул у него из штанов поясной ремешок. Затем уперся коленом Нее между лопатками - связал руки за спиной.
- Так-то оно будет лучше... Вот же тварь! Чуть не отправил нас всех на тот свет.
- Да-а, еще бы чуть-чуть...
Надо было решать срочно, как дальше поступить с Тараканом. Или здесь оставлять, что было бы весьма нежелательно, или спроваживать вниз - на огневую? Но второй вариант сразу отпал: одного его посылать нельзя, нужен сопровождающий, - двоим же на вершине оставаться опасно. А значит, надо держаться всем вместе. Только в этом спасение.
Между тем Таракан вновь застонал.
- Что надо? - все еще раздраженно пробурчал Расул.
- Ты слишком туго связал ему руки. Нужно бы ослабить.
- Перебьется.
Расул, однако же, склонился над Тараканом и, значительно ослабив ремень, перевернул его на спину. Иса облегченно вздохнул. Лицо его уже не освещалось луною - она сместилась по небу, завершая свой путь. Пошел пятый час после полуночи.
Настало время сменить Бабаева. Расул повесил на плечо автомат и стал неторопливо пробираться к левому углублению. Семенов направился к другому окопу. Он уже подходил к нему, как вдруг сзади опять раздался вопль Таракана и тут же послышался выстрел. Светлый след трассера почти вертикально ушел в небо. Сержант рванулся обратно, мысленно благодаря бога за то, что выстрел, видимо, оказался шальным.
- Черт его знает, как это вышло?! - растерянно бормотал Расул. - Он бросился на меня... я думал, снова с гранатой... Говорил же, не надо его развязывать...
- Что с ним?
Зыбкая тень Таракана с каким-то жалобным всхлипыванием припала к земле, повалилась на бок.
- Может, снова придуривается?
- Спичку зажги... Зажги спичку!
- Щас посмотрим. - Сержант торопливо достал коробок; чиркнул несколько раз. - Так, переверни его...
В груди Таракана обнаружилось крохотное, едва заметное отверстие. Зато между левым плечом и ключицей вырван был целый клок, В ту дыру могли уместиться три сложенных пальца, и текла кровь... Теперь было ясно, почему трассер взлетел вертикально - пуля прошла навылет, срикошетив от лопатки. Дурная пуля - со смещенным центром тяжести.
- А, черт - левая сторона! - Расул сбросил каску и схватился за голову. - Все, труба! Труба мне!..
- Стой, может, жив еще...
Расул кинулся к Таракану, прижавшись ухом к его Груди.
- Дышит, дышит еще!.. Спичку зажги, зажги спичку! Надо вколоть ему промедол...
- Перевязочный пакет доставай... быстрее, быстрее... Сержант стоял на коленях, в руке у него во второй раз вспыхнул огонь... Но тут же - совсем рядом свистнуло дважды, легко и чуть слышно: "Фить-фить", - и в ногах у Расула взрыло песок...
- Бля-я!..- Расул отлетел в сторону. - Откуда стреляют?..
Семенов тоже отпрыгнул и прижался к земле, осознавая только одно: он инстинктивно ползет к укрытию. Прямо перед ним туда скатился Расул.
- Ну все, хана нам... хана!
- Понесла-ась!.. До трибунала нам не дожить...
- Какой трибунал?! Надо подтащить Таракана! Сержант кинулся к телефонному аппарату, крутанул ручку; она вращалась слишком легко - нагрузки нет, связь оборвана.
- Теперь все!..
- Ты что? - Расул схватил трубку.
- Нет связи.
- А, черт! Что же делать?
Он беспокойно осматривался, пока не увидел патрон сигнальной ракеты. Схватил его и отвернул колпачок...
- Не надо! - воскликнул сержант. - Не надо света - нас самих будет видно. Это снайпер, сука! Его ты все равно не увидишь... Где он там засел?!
- Что делать тогда?
- Надо как-то подтащить Таракана, он еще жив. Ты здесь будь...
- Стой, я сам поползу - у меня автомат там остался.
- Давай!
Семенов повернулся к брустверу и, взявшись за рукоятки, подтянул к себе пулемет.
- Во! - одобрил Расул, - Давай молоти по всем склонам,..
Два больших пальца сержанта плавно вдавились в гашетку - пулемет тряхануло, всей тяжестью отбросив назад... Семенов лишь заметил огонь из ствола, неожиданно ярко перечеркнувший действительность, - и только потом он почувствовал боль от мощного удара в лицо, Отвратительный хруст вместе с привкусом крови!..
...снова запахло дождем...
- Чертов металлолом! - ругался Расул. Он лил на лицо сержанту воду из фляги.
- Семен! Поднимайся быстрее!
- Что это было?
- Пулемет твой... Вставай!
- Что с ним?
- Отдача! Это же бээрдэмовский пулемет - он должен крепиться к броне; без опоры нельзя... Нельзя из него так стрелять! Понял, какая отдача?!
- Но ведь Скворец сказал...
- Что Скворец, ну что Скворец? Он рубит в этом деле, Скворец твой?! Вставай!
Семенов сглотнул густую слюну с привкусом крови, попытался подняться; во рту было что-то не так... Передний зуб оказался завален внутрь - он был выбит, хотя еще и держался на месте.
- Ты куда, мм-м!.. - Сержант простонал, вправляя грязными пальцами выбитый зуб.
- Подтащу Таракана.
- Не стреляли больше?
- Нет пока...
Вслед за Расулом сержант выбрался из укрытия, захватив с собой плащ-палатку. Вдвоем они волокли обратно потяжелевшее тело Исы, откинутая рука которого оставляла на песке прерывистый след. Его стало отчетливо видно - светало. Небесный ночной ковер постепенно расползся, и на фоне поблекшей луны и поредевших звезд замечалось призрачное движение облаков.
Таракан был мертв. Расул сидел рядом и плакал, сыпя песок горстями себе на бритую голову.
- ...Как мне жить дальше, как жить?..
А лицо Таракана отвечало холодным спокойствием, словно и сам он был погружен в нелегкие мысли о том, как жить человеку, который избавил его от этой проклятой жизни.
- Не надо, Расул; теперь ничего не поделаешь. - Сержант накрыл плащ-палаткой теле Исы.
Расул сидел неподвижно, устремив бессмысленный взгляд к лазурным очертаниям дальних вершин, едва различаемых в сером тумане.
Сержант вдруг поднялся.
- А где Бабаев? Он крикнул:
- Бабаев!
Его охватила дрожь. Семенов уже чувствовал, что никто не откликнется. И, не добежав до нижнего укрытия несколько метров, он остановился. Подошел осторожно.
Бабаев, конечно же, не спал. А просто перекинулся через заднюю стенку окопа и уткнулся каской в песок. Руками обхватил горло - в последнюю минуту он боролся с удушьем и кровотечением, но никто ему не помог... И что сержанту бросилось в глаза сразу, так это большое темное пятно на песке вокруг головы - пожалуй, слишком уж темное для крови пятно.
...Близилось утро. Ночь отступала, словно бездонное море во время отлива, унося с собою звезды. Небо наполнилось рыхлым унылым светом. Если бы Семенов мог раздвинуть эту бурую предрассветную пелену и заглянуть внутрь опустошенного неба, то он бы и там увидел лишь плоскую долину, протянувшуюся на тысячи километров, а за нею странные серые горы, вздернутые к угасающей луне, как волчьи или крысиные морды. Из травы и там и сям торчали бы холмики со сломанными крестами - то было бы кладбище, одинокое и заброшенное. И, увидев эту покинутость, ощутив холодную и страшную одинокость, Семенов бы тихо заплакал, потому как ничего не осталось во всем белом свете. Над миром нависла зловещая тишина.
Время остановилось между ночью и утром. Лишь вершина все плыла мимо времени - она плыла в густом серебряном свете. Едва колыхался над нею утренний ветерок, донося издали последние лягушачьи трели. Там, где на щебне журчит вода и зеленью сверкает трава, живут люди. Все тот же утренний ветерок доносит оттуда то ли едкий дымок, то ли просто утробный запах жилья. И на всю округу разносится протяжный заунывный голос муллы, будто из тьмы веков зовущий к утреннему намазу. В это время мужчины спускаются с гор: возвращаются в семьи и, прежде чем распахнуть двери убогих жилищ, зарывают в землю оружие - древние нарезные ружья дедов и прадедов. Кроткие призраки женщин в чадрах подносят мужьям еду, а сами садятся поодаль и грациозно откидывают покровы с лица, редким взглядом обращаясь к мужчинам. И мы видим белолицых темнооких красавиц - милые и робкие существа, нуждающиеся в защите и ласке.
Это здесь, на востоке. А если устремиться на юг, минуя тысячи километров морского пути, горячие ветры экватора и таинственные течения, то можно увидеть великолепную бухту, где белые волны, и желтый песок, и дюны. Там ясное небо -солнце и синева, - и вдоль берега идут два прекрасных создания: Он и Она. И держатся за руки. У нее длинные рыжеватые волосы - мягкие, как морская волна, и кожа золотистая с зеленым отливом. Губы ее пересохли, а рот приоткрыт в блаженном вздохе восторга, - а море ревет и клокочет, наползая на берег... Это на юге, но если обратиться на запад, далеко-далеко, через водные и земные преграды, там тоже есть место - мрачный и величественный костел, пронзающий дождливое неба острыми куполами. Сквозь высокие мозаичные Окна внутрь проникают видения давно ушедшего прошлого, и в сумрачном свете мерцают радужные огни. Все дышит торжеством и значительностью. И какой-нибудь холеный детина во фраке стоит рядом с белокурой красоткой - и звучит музыка, чистая, тонкая. Нижний ряд ведет томный орган, а вверх устремляется пронзительно-сладкая мелодия флейты... Да и мало ль! Уж не так далеко на севере, в обычной теплой квартире, на двухспальной кровати молодой заботливый муж обнимает свою нежную подругу... А сержант Семенов сидит на вершине песчаной горы, свесив голову и не думая ни о чем. Он еще не знает, что болен, а будет все хуже и хуже.
Где-то рядом раздался выстрел. Даже не выстрел, а жалкий хлопок. Глухой всплеск. Наверное, так отзывается черепная коробка, разнесенная выстрелом в упор, сержант бессознательно обернулся и опять опустил голову.
Некоторое время спустя он неторопливо поднимется и пойдет к соседнему окопу, оставив на песке автомат, и ремень, и каску... Остановится рядом с верхним укрытием, понуро глядя на то, как Расул с окровавленной головой повалился на тело Исы, накрытое пыльным брезентом. Расул был сильным человеком, он нашел единственно правильный выход. Сержанту не хватит на это жизненных сил, он повернется и направится вниз по склону, - и взошедшее солнце осветит своими лучами его пустые от бессонной ночи и боли глаза.
И день лишь родится и до ночи еще далеко, гораздо дальше даже самого конца света. Но и день тот уйдет, и наступит ночь, а потом оно снова поднимется - солнце! И будет всходить еще сотни раз, освещая собой эту землю, и на три тысячи семьсот пятьдесят пятом по счету рассвете, от той самой минуты, когда сержант покинул вершину, далеко на севере, грустной и тихой зимою, в одну из московских клиник привезут тяжело больного молодого мужчину.
И то будет не клиника, а странный закрытый стационар; и не привезут его вовсе, побитого ознобом молодого мужчину, приведет его брат, приведет на рассвете. Он будет долго стучаться в дверь с круглым глазком, обитую крашеной оцинковкой, подошвами уминать свежевыпавший снег под собою, вздыхая смотреть на брата и снова стучать, пока ему не откроют.
Его будут терпеливо выслушивать обыкновенные люди в белых халатах, глядя мимо него: на обтертые стены узкого коридора, на заросший паутиной по углам потолок, - и все же согласятся помочь, уведут переодевать молодого мужчину; но они ему не помогут, ибо это нормальные люди, а брат войдет в соседнюю дверь курилки и скажет мужикам хмурым, запахнутым в байковые халаты с исстиранными отворотами: "Все, теперь я спокоен... Здесь-то ему не дадут умереть..."
Зимний день пройдет очень быстро, начнет уже понемногу смеркаться, когда к молодому мужчине вернется сознание: он откроет глаза, медленно осмотрит палату - все пять коек, стоящих вокруг, и людей на них, заглянет им в лица, а затем спокойно опустит веки - то ли устало, то ли с бессильным согласием. И все, кто находился в палате, увидят, как темнеет его лицо, заостряется нос и расширяются, застывая, глаза; испуганные мужики кинутся за врачами, но прибежавшие женщины лишь бессильно выстроятся в ряд... В палату ворвется главврач, тот самый Александр Михайлович, - сбросит на пол тело молодого мужчины, а сам кинется на него, уперевшись в ослабшую грудь коленом, но искусственное дыхание уже не поможет, - вскоре тело вернут на прежнее место, накрыв с головой простыней, вызовут милицию и понятых для составления акта, и тогда только выяснится, что фамилия у молодого мужчины самая что ни на есть простая - Семенов; теперь он вел за собою по склону троих усталых солдат.
Москва - Запасное, 1991
РАССКАЗЫ
Сынок
В ленинской комнате было тепло и светло, а главное, сухо, не то что за окнами казармы. Он сидел за самым последним столом и писал письмо другу. Перед ним лежал номер "Правды" трехдневной давности, а сверху лист с первой и пока единственной строчкой. Обычным приветствием своему тезке - тоже Сергею. Ему сейчас не хотелось писать другу письмо, а хотелось писать Марине, но он не знал ее адреса. Он не записал ее адрес. Когда можно было его записать, он еще не любил Марину, да и теперь не был уверен, любит он ее или нет. Конечно, если бы полюбил, было бы проще... Что именно проще, Сергей тоже не знал, но другу писать не хотелось. Ему было лень, и он был счастлив, потому что его никто не трогал пока.
В праздники и выходные "старики" разбредались по казарме, валялись на кроватях, даже не разуваясь, и пороли всякую чушь. Пока им не надоедало. А "молодые" сидели в ленкомнате, делали вид, что читают уставы или газеты, с опаской прислушиваясь к гоготу "стариков". Сергей смотрел на передовицу "Правды" и не знал, как относиться к тому, что первый мартеновский цех в его городе к Октябрьским праздникам - 62-й годовщине - перевыполнил план. В городе, где он родился и вырос, всегда перевыполняли план, по крайней мере, так говорили. Сергей не знал, как к этому относиться. Ну не стыдиться же этого, думал он.
Вот уж месяц, как Сергей в армии, а служил он в Германии. Ему нравилась эта страна, нравились люди и аккуратные домики с черепичными крышами, ровно остриженные кустарники и газоны, мощенные булыжником мостовые... Хотелось знать: неужели и здесь перевыполняется план?.. Сергей смотрел в запотевшие окна ленкомнаты и пытался увидеть - что там, за высоченным кирпичным забором? Он испытывал что-то вроде тоски... Да, он жалел, что родился не здесь.
Впервые это случилось, как только он вышел за КПП, и потом, когда шагал по городку с красной повязкой на левой руке и штык-ножом на ремне. Он смотрел на аккуратные домики с черепичными крышами, на розы - алые, черные, за невысокой оградой, на ратушу и костел; почти всегда он проходил мимо запущенного пруда с позеленелой пресной водой, объятого ветвями старых деревьев, то ли вот лип, а может быть, вязов. Он шел, и смотрел, и жалел, что не пришлось родиться на этой земле... Что не пришлось здесь родиться Маринке, тогда бы они смогли тут гулять, здесь могли бы гулять и их дети...
Последнее время часто удавалось бывать в городке - его определили посыльным. Если нужно было вызвать из дома кого-то из офицеров, ему выдавали специальный жетон и указывали маршрут. Чаще всего это случалось по вечерам. Сергей видел, как жили в городке офицеры и прапорщики, и ему не нравилось то, как они жили. На их месте он бы жил совсем по-другому.
Перед праздником его отправил сам командир. Сергей был в наряде и уже заканчивал мыть полы в оружейке, оставалось убрать лишь в туалете. Но его вызвал к себе командир и сказал: "Ну что, начальник скоростей?.." Еще называл он его длинноногим, ну а всех вместе - сынки. Командир говорил так, когда стоял перед строем до и после учений. И никто не обижался за это, даже "старики" улыбались, потому что он был всех старше. Он кому угодно годился в отцы.
Сергей вошел в кабинет, отдал честь и попытался не выставлять напоказ свои мокрые рукава и руки, которые пахли хозяйственным мылом, хотя подворотничок он успел застегнуть... Стало неловко за грязные, отвисшие на коленях штаны, когда командир посмотрел на него и, казалось, поморщился.
- Ну что, начальник скоростей?.. Что молчишь, язык проглотил? - сказал он. Он улыбался.
- Никак нет, товарищ подполковник! Не проглотил, - ответил Сергей, покраснев. Ему стало стыдно. Вспомнились две сигареты с фильтром, которые он стянул из пачки, когда в последний раз был в наряде и прибирал в кабинете у командира.
- Дома-то как, не скучаешь по дому?
- Никак нет! Времени нет, товарищ подполковник.
- Ну а письма-то пишешь?
- Так точно, пишу!
- Мать не болеет?
- Нет.
- А отец?
- Тоже нет,
- Ну, молодцом! Съездишь домой, а пока бери жетон и дуй в город. Где Якушев живет, знаешь?
- Так точно!
- Давай-ка мне Якушева, живого иль мертвого.
- Я в наряде, товарищ подполковник...
- Понял. Дежурного по роте ко мне, а сам давай дуй. Что стоишь?
- Есть, товарищ подполковник!
- Вот-вот.