- Как там, - спросил Степанов, - шуму и паника нет?
- Не будут же свои выкидывать своих же на улицу… - В словах Тани без труда можно было уловить чужую интонацию: наверное, эту фразу не раз повторяли живущие в школе. - Ведь свои же…
Протягивая список Вере, Степанов кивнул ей: "Видишь?"
Вера прочла его бегло и сказала:
- Многие устраивались, ни у кого ничего не прося: не у кого было просить… Да ничего и не было…
- Тогда надо и председателя райисполкома уговорить пойти, - предложил Степанов.
- Думаешь, пойдет?
- Пойдет! Ради такого случая…
Втроем вышли из районо и направились в райисполком. Мамин был у себя и, выслушав Соловьеву, сказал:
- Надо вам еще кого-нибудь из военкомата прихватить… Представителя армии!
- Зачем? - усомнилась Вера.
- Надо! - уверенно заявил Мамин. - Ведь этих людей, что живут в школе, фашисты гнали на каторгу, в лагеря смерти… Никто из освобожденных никогда не забудет, кому они обязаны жизнью. Представителю армии и говорить-то, собственно, ничего не придется, все сами вспомнят… Обязательно нужно пригласить.
4
Ранним утром молодой человек в рваном пиджаке, ночевавший у Клавдии, пришел в город.
Не остановившись, он прошагал мимо столба с надписью: "Это город Дебрянск. Боец! Запомни и отомсти!" - лишь покосился на нее и проследовал дальше.
Пустыня! Куда, в какую сторону ни посмотри, везде увидишь далекий горизонт… Пустыня и есть…
Казалось, молодой человек равнодушно скользил взглядом по кирпичам, оставшимся от города, ни на чем не задержал взора, ничему не удивился, ничто не резануло его по сердцу… Шел и шел, будто чужой в незнакомом городе, до которого ему нет и не было никакого дела…
Но почему же он прошел город вдоль, потом поперек, по-прежнему угрюмый и отстраненный от всего, что на километры открывалось его усталым глазам? Только у одного из бугров, бренных останков какого-то дома, он невольно замедлил шаги, качнул головой, что-то вроде горькой улыбки пробежало по его губам. Но и перед этим пепелищем не остановился…
Он побывал на Бережке, в Мыленке, снова вернулся в город. Бредя мимо райкома комсомола, посмотрел в окно и только теперь остановился.
Ваня Турин и Власов сидели за столом и беседовали с девушкой, занявшей стул напротив. На фигуру у окна посмотрели все. "Бродяга!"
- Здесь учреждение! - громко сказал Власов и махнул рукой: мол, иди, иди с богом! Много таких несло ветром войны через Дебрянск.
Турин снова обернулся, взглянул на прохожего, уже хотел отвести взгляд, но вдруг всмотрелся пристальнее.
- Борис Нефеденков? - спросил удивленно.
Прохожий перехватил его взгляд и не спеша направился к входу. Ваня Турин быстро пошел ему навстречу.
- Борис, откуда? - В коридоре он крепко пожал Нефеденкову руку. - Где ты пропадал?
Нефеденков через открытую дверь осмотрел "залу" и спросил:
- Это что же тут такое, Иван?
- Райком комсомола.
- А ты, выходит?..
- Я - секретарь, - просто ответил Ваня Турин. - Прости, я только закончу дела… Хорошо?
- Да, да, давай. Я не помешаю?
- Нет, нисколько.
Нефеденков снял с себя грязный, весь в пятнах, заплечный мешок и сел на скамью.
А Турин, пройдя в "залу", продолжил разговор с девушкой. В Дебрянск возвращались комсомольцы, подросли, подоспели за время оккупации к вступлению в комсомол некоторые школьники. Нужно было работать и работать, выполняя свою прямую обязанность, но Турин далеко не всегда имел такую возможность.
- Значит, Даша, ты билет взяла с собой, - вернулся он к прерванному разговору с девушкой, - а когда немцы гнали через Десну, он у тебя размок?
Даша, одетая во фрицевскую шинель, которую обкорнали, как могли, достала из кармана и положила на стол перед Туриным нечто похожее на прямоугольную тряпку. Турин взял ее, долго смотрел, передал Власову и только протянул:
- Да-а-а… - Потом ободряюще взглянул на девушку и продолжил: - Конечно, билет мы тебе заменим… А не боялась, что взяла с собой: обнаружили бы - могли и прикончить?
- Я знала, - просто сказала Даша. - У них это запросто.
- Но боялась?
- Конечно, - призналась девушка. - А что делать?
- Молодец. - Турин встал, одобрительно похлопал Дашу по плечу. - Наведайся через недельку…
- Спасибо, Иван Петрович.
Даша, довольно нелепо выглядевшая во фрицевской шинели, ушла.
- Власыч, - сказал Турин, - значит, за тобой списки возвратившихся и списки вновь принятых.
- Помню, помню, Иван Петрович, - ответил Власов, и по тону чувствовалось, как обрыдли ему все эти списки, отчеты, справки и прочие бумаги.
Турин позвал Бориса и, тогда тот вошел, еще раз поздоровался с ним.
- Рад меня видеть? - спросил Борис.
Ваня Турин развел руками: о чем говорить?
- Ну, нашелся наконец! Садись, рассказывай: где был, что делал?
- Расскажу… Расскажу, понравится тебе это или нет… - Нефеденков рассматривал обстановку райкома. - Что об Акимове слыхать? Жив? Нет?
- Пропал без вести… Впрочем, это у тебя о Николае надо спросить: ты его должен был видеть последним.
- Я, - прямо ответил Нефеденков. - Взяли Николая…
- Так! - отрубил Турин, тяжело вздохнув. - Только и всего: взяли! Хорошенькое дело!
- Расскажу как. Но, впрочем, ты так спрашиваешь, как будто я отвечал за Николая и в чем-то виноват…
Власов, писавший какую-то бумагу и одновременно внимательно прислушивавшийся к разговору, перестал работать.
- Ладно, ладно… - примиряюще сказал Турин. - Веру не видел?
- Нет еще, но обязательно повидаю… Не подкосило ее?
- Держится… Что делать? Не одна она… Сегодня Галкиной похоронку принесли…
- Кто такая?
Турин объяснил.
- Обо мне тут никто не спрашивал? - спросил Нефеденков. - Не проявлял здорового любопытства?
- Кто именно?
- Ну, мало ли…
- Не спрашивали…
- Не интересуются, стало быть, Нефеденковым… - Борис говорил не то всерьез, не то с иронией - трудно было понять. - От матери, случайно, никаких вестей не было? - Нефеденков хотел быть небрежным, но на слове "мать" голос все же дрогнул.
- Не слыхал…
- Понятно…
Ваня Турин хмурился, раздумывая.
- Вот что, Борис, - сказал он, - ты отдохни, приди в себя, потом поговорим обстоятельно. А то и у меня дела, и ты устал…
- Можно и так, - согласился Нефеденков. - Однако я не устал… Но помыться, постричься надо… - Он поднялся.
- В бане поосторожней, - предупредил Турин.
- Тиф?
- Тиф, и всякий… Будь очень осторожен…
Нефеденков кивнул и вышел.
Все время молчавший Власов посмотрел на озабоченного Турина и спросил:
- Кто это?
- Учились вместе… В отряде у нас был…
- Странно себя ведет…
Турин не ответил, но Власов знал, что эта мысль мелькнула и у секретаря. И разговор, наверное, Турин перенес, чтобы побыть с Нефеденковым с глазу на глаз.
5
Группу, направлявшуюся к школе, ее обитатели заметили давно. Здесь ждали начальства каждый день: придут и будут требовать освободить помещение…
Многие подошли к окнам, к тем из них, что не были забиты листами горелого кровельного железа. Старики и старухи приподнялись на кроватях. Тревога передалась детям: то бегали, кричали, путаясь под ногами взрослых, а тут вдруг притихли…
Одного из ребят быстро отрядили за Зоей. Не жалея сил, мальчонка помчался на дальнее поле, где женщины копались в перекопанной дважды земле в надежде отыскать несколько картофелин.
В комнатах, в коридоре школы возбужденные жильцы, разбившись на группы, почти не слушая друг друга, пытались выработать план совместных действий. Высокая женщина с узким восковым лицом по привычке прижала стиснутые руки к груди и ходила от группы к группе. А вокруг гудело:
- Если начнут выгонять - плеснуть керосином и запалить!
- С ума сошла! В тюрьме не сидела? Да?
- У своих не сидела. У немцев сидела!
- Не будут же они просто вышвыривать на улицу…
- А в землянке, по-твоему, жить сладко?
- Да кому сейчас до школы? Кому?
- Боже мой!.. Боже мой!..
- Кончилось наше житье…
- А ты не ной! Будешь ныть - и кончится!
Но постепенно разговоры и шум, как это ни странно, начали затихать. Городская власть и учителя уже шли по аллее ко входу в будущую школу.
Мамин первым взошел на крыльцо, открыл дверь.
- Здравствуйте! - Его голос был бодрым, тон самым благожелательным.
Жильцы молчали, настороженно смотрели на представителя власти.
- Здравствуйте, - первой ответила высокая женщина с восковым лицом.
За ней поздоровались сразу несколько человек.
- Товарищи, - начал Мамин, - мы пришли к вам по серьезному делу.
Мамин был улыбчивым, мягким человеком. Но, зная за собой это не всегда, как ему думалось, практически-полезное качество, он в минуты решительных действий взнуздывал себя, заставляя быть и более суровым и более грубым. Но так как это все же не было органично присуще ему, то и суровость и грубость получались какими-то странными, будто человек, не сообразуясь ни с чем, говорит и говорит давно заготовленные слова, не желая знать, какое действие они производят.
- Решено, товарищи, - продолжал Мамин, - это помещение передать школе. Решение окончательное, да другого и быть не может.
В комнате справа заплакала женщина. Это был тихий плач человека, у которого давно уже иссякли силы.
Мамин, который ожидал встретить в школе все что угодно - ругань, угрозы, сжатые кулаки, только не этот немощный, а потому особенно терзающий душу плач, растерялся и невольно обернулся к стоявшим сзади него учителям.
Владимир Николаевич тронул председателя райисполкома за плечо: мол, погодите! - и молча вышел вперед.
Кивнул одному, другому, пробираясь в угол комнаты, откуда доносился плач.
- Мария Михайловна… - позвал Владимир Николаевич, став у железной койки, на которой под лохмотьями одеяла еле угадывалось, наверное, уже почти невесомое старческое тело. - Мария Михайловна…
Та, кого Владимир Николаевич с таким уважением назвал Марией Михайловной, седая, с блуждающим взглядом темных глаз, не сразу поверила, что это внимание и уважение адресовано ей, с которой все уже так намаялись, что порою, чувствовала она, ей старались меньше дать чаю, чтобы лишний раз не подставлять таз, заменявший больничную посудину…
- Владимир Николаевич… - послышался слабый голос. Мария Михайловна попыталась даже привстать, но не смогла. Только голова чуть приподнялась и сейчас же завалилась на сторону. И все. - Помираю, Владимир… Николаевич… - еле слышно проговорила она.
Старый учитель хотел сказать, что, быть может, не все так печально, как она думает, хотел как-то утешить ее, но вдруг все утешительные слова показались ему совершенно неуместными здесь и сейчас.
Владимир Николаевич закрыл глаза словно от боли, вздохнул глубоко и сказал, взмахнув сжатым кулаком:
- Да, не так мы думали доживать свои дни, Мария Михайловна… Не так… Но все же они не увидели нас на коленях. Мы свое дело сделали. Ничего не забудем, Мария Михайловна. Ничего!..
Видимо, не все из того, что говорил Владимир Николаевич, могло дойти до сознания угасавшего человека. Но Мария Михайловна чувствовала, что, как всегда, старый учитель говорит о чем-то большом и важном в жизни… И сейчас, на пороге небытия, она может что-то сделать для этого большого и важного…
- Да… Да… - соглашаясь, тихо повторила Мария Михайловна. - Да…
Мамин, который остался как бы не у дел и на которого жильцы, наблюдая встречу двух стариков, не обращали внимания, заволновался: учитель увел разговор куда-то в сторону, говорит совсем не о том…
- Товарищ Воскресенский, - напомнил ему Мамин. - Нам нужно поближе к делу…
Владимир Николаевич чуть не задохнулся от негодования, он побледнел и не сразу смог проговорить с неизбежной для него учтивостью:
- Простите, но ближе уже некуда, Василий Васильевич! - Он помолчал. - Мы говорим с Марией Михайловной о самом существенном. Выше нет ничего!
Степанов с Верой встревоженно переглянулись. Вера была уверена, что потом Мамин станет упрекать ее: зачем взяли этого старика?
Мария Михайловна с трудом повернула голову, долго блуждала взглядом, пытаясь найти человека, сделавшего какое-то замечание Владимиру Николаевичу, но не смогла - он стоял в стороне. Устав, махнула учителю рукой: мол, довольно, довольно!
Владимир Николаевич, взяв руку Марии Михайловны в свою, несколько секунд подержал ее и молча вышел.
Мамин, который по дороге к школе наметил примерно, что он должен сказать, переступив ее порог, вдруг не то чтобы понял, но скорее почувствовал, что все заготовленные заранее слова - это не то… Не то… И, окончательно разделавшись с прежним решением говорить сурово и непреклонно, тихо произнес:
- Матери и сестры…
Хотя в школе стояла тишина, не все в дальних углах комнат услышали его слова. Кто-то переспросил:
- Что он говорит?
А Мамин вдруг ощутил, что ему доставляет радость повторить вот эти простые слова, и странно, почему он лишал себя такой радости раньше.
- Матери и сестры, - повторил он громче. - Вы сами знаете, что школа эта нам очень нужна… Как правильно сказал здесь преподаватель Воскресенский, нам нужно учить детей, чтобы было будущее, о котором мы все мечтаем… Нелегко вам будет на первых порах, мы это знаем…
Мамин стал говорить о том, какую помощь окажут выселяемым из школы. Все семьи - фронтовиков и нефронтовиков - получат строительный материал. Все!
Степанов тронул Веру за плечо: слышала?
Та лишь кивнула головой, озабоченно соображая: не минутную ли слабость проявил Мамин? Сумеет ли защитить свою позицию? Найти стройматериал в Дебрянске!
Но Мамин, словно узнав мысли Веры, повторил, чтобы подчеркнуть твердость своих слов:
- Получат все семьи - фронтовиков и нефронтовиков.
Он сказал относительно сроков: торопить не будут, но хотелось бы, чтобы жильцы управились за недельку…
Произнося это слово "недельку", Мамин имел в виду продолжить фразу: "недельку, полторы…" Но продолжить не пришлось: женщины одобрительно загудели: неделька, видимо, устраивала…
Степанов проверил список жильцов, составленный Таней, чтобы никого, не дай бог, не забыть. Узнавал исподволь, кому не под силу рыть землянку… Ничего не обещал, но что-то брал на заметку…
Уходили из школы и уносили с собой нечаянную радость и печаль. Кто бы мог предположить это, когда шли сюда?
Оказывается, кроме слов: "Мы так решили!" - есть и другие: "Матери и сестры…" - которые возвышают прежде всего того, кто их произносит.
Степанов был полон радостным сознанием: все решено по законам самой высшей справедливости. Как можно было выселить людей из школы, одним дав строительный материал, другим - нет? И Мамин понял это. Сумел перечеркнуть прежнее свое решение, взвалив на себя нелегкий труд выполнить обещание. Степанову хотелось всеми силами помочь этим людям в устройстве жизни. Выселенные из школы, несомненно, столкнутся с такими трудностями, которые не каждый выдержит.
"Помочь… Помочь…"