8
Надо было разузнать в райкоме и в стройтресте, что предполагают сделать для бережанских. Ведь ясно - людей на улицу не выгонишь… Потом уже можно было идти к Галкиной с конкретным предложением…
Разговор с Владимиром Николаевичем многое прояснил для Степанова. Он понял: все, что делала и говорила Галкина, в основе своей правильно и нужно, но это не было все скреплено большими чувствами, которые руководили, допустим, Владимиром Николаевичем: Россия… Родина… Крутые повороты ее истории, совершенные вот на этих полях, историческая судьба народа. Хотя бы легкий отголосок этого чувства не затрагивал деятельность Галкиной. Как-то получалось так, что она непроизвольно умаляла масштаб событий, прогремевших здесь.
А ведь школа, допустим, была не просто добытым в трудах зданием для занятий, а утверждением и продолжением того, что начато здесь давным-давно и что бандиты, как называл фашистов Владимир Николаевич, пытались отнять… прекратить связь времен.
Перед теми, кто первыми вернулся в Дебрянск, лежала пустыня. Что будет здесь? Что должно встать над этим пепелищем? Владимир Николаевич, Галкина, Турин, Власов, другие, с кем увиделся Степанов, несомненно, думали об этом. Но чувство связи прошлого с настоящим и будущим, чувство необходимости этой связи у всех было разным.
Никого, кроме начальника, невысокого, рыхлого Троицына, Степанов в стройтресте не застал. Но и это была удача. Степанов сумел уже убедиться, что самое трудное в Дебрянске - найти нужного человека, вернее, застать его на работе. Одни уехали в глубинку, другие болели, третьи оказывались где-нибудь в городе, на объектах.
Однако и Троицын собирался уходить. Заметив человека в дверях, но не разобрав еще, кого это бог послал, Троицын энергично накинул на себя бушлат, выхлопотанный по знакомству в воинской части, что стояла под городом, и стал быстро застегивать пуговицы, всем своим видом показывая, что он уже ушел, ушел!..
- Здравствуйте. Я - Степанов, из районо…
- Ухожу… Ухожу, товарищ Степанов… - проговорил Троицын бабьим голосом и, только сейчас рассмотрев, что "учителишка" в шинели, оставил пуговицы в покое. - Ты, значит, ко мне?
- К вам, - с ударением сказал Степанов, которого кольнуло это панибратское "ты". - К вам…
- Ну, садись, - добродушно разрешил Троицын, совершенно не восприняв стараний Степанова.
Как был в полузастегнутом бушлате, Троицын сел за стол, намереваясь, видно, за несколько минут покончить с этим Степановым. Но в это время кто-то мелькнул в окне - невысокого роста, проворный, - и Троицын, привстав на стуле, проводил его настороженным взглядом: не к нему ли?
Суматошливый человек, мелькнувший за окном, был Ефим Петрович Соловейчик - работник райисполкома.
В хилом теле Соловейчика заключался источник дьявольской энергии и предприимчивости. Скромный по должности - всего лишь инспектор, - он был своим человеком во всех учреждениях Дебрянска. Случайно вот так заглянет в стройтрест во время какого-нибудь разговора его работников и обязательно вмешается:
- "Лампы"… "Лампы"… А почему бы тебе, Троицын, не наведаться в хозяйство майора?
- При чем тут майор?
- У него на объекте через неделю движок пустят, - объяснял всезнающий Соловейчик. - Как ты думаешь, керосиновые лампы после этого будут ему нужны? А?
Но, оказывается, для того чтобы лампы очутились в руках Троицына, а не в чьих-нибудь еще, хорошо бы девушкам дать в воинской части концерт самодеятельности: солдаты соскучились и по искусству, и по девушкам…
- Какое искусство?! Какие девушки?!
- В Красном Бору девчата собираются по вечерам и поют… Заслушаешься!
- Ну и что? Как это все практически осуществить: Красный Бор в одной стороне, воинская часть - в другой… Да и вместо шефства какая-то торговля получается: ты - мне, я - тебе…
- Как хочешь, - сурово говорил тогда Соловейчик, - покупай лампы в центральном универмаге города Дебрянска. И проси, чтобы тебе их доставили на дом. - Он делал паузу и доверительно добавлял: - Завтра заседание райисполкома, на котором будет председатель и из Красного Бора… Я скажу, чтобы он к тебе зашел. Жди.
Удаляясь, он говорил с укором:
- Развел детский сад.
И Троицын был уже впутан в хитроумную комбинацию, не осуществить которую вроде как непатриотично по отношению к городу.
Сейчас Соловейчик прошел мимо.
Слабо махнув рукой, мол, слава богу, что пронесло, Троицын спросил, обращаясь к Степанову и не видя его:
- Что у тебя? Откуда явился?
- Из Москвы.
- А-а… - удивленно протянул Троицын, теперь уже внимательнее вглядываясь в Степанова. - Воевали?
- Да.
- А теперь, значит, направлены к нам? Учителем? И учились там?
- Совершенно верно.
- Располагайтесь, располагайтесь, - неизвестно что имея в виду, предложил Троицын. - Значит, из самой Москвы?
Уже не первый раз замечал Степанов, как люди меняли отношение к нему, узнав, что он из Москвы и что шинелька на нем не чужая.
- Из Дебрянска я сам, из Дебрянска, - настойчиво сказал Степанов. - В школе здесь учился!
- Ах, вот что!.. На родные места потянуло? Ну что ж, хорошо…
Заметив, что взгляд посетителя остановился где-то у него над головой, Троицын в догадке, с какой-то опаской, повернулся и поднял голову. Он словно не верил своим глазам.
- Висит! - воскликнул он, словно призывая Степанова в свидетели.
Под потолком, над Троицыным, висела выцветшая, засиженная мухами старая олеография, изображавшая счастливых влюбленных среди роз и каких-то непонятных цветов. Над влюбленными витали ангелочки, тоже безмерно счастливые.
- Семь раз сказал, чтобы сняли эту… пакость! Сам, наконец, снял. И вот пожалуйста - висит! - Троицын показал рукой на олеографию, но заметил, что посетитель лишь метнул на эту картинку безучастный взгляд и не проявил ни к ней, ни к его словам никакого интереса.
- Я хотел спросить, товарищ Троицын, - начал Степанов, - намечено ли что-либо строить для бережанских, которые сейчас живут в здании школы?
- Нет, - с проворностью, совсем неожиданной для такого с виду медлительного человека, отрубил Троицын. - Нет, не собираемся.
- Как же так?! Почему?
- А почему мы для них должны строить в первую очередь? - вопросом ответил Троицын и, чувствуя, что разговор может затянуться, стал снимать свой бушлат. - Почему?
- Не понимаю… - все еще недоумевал Степанов. - Не гнать же людей на улицу?
Троицын поднялся и в нетерпении помотал головой:
- Не с того конца! Не с того конца, товарищ Степанов!
- Что "не с того конца"?
- Не с того конца смотрите на положение вещей! - Троицын стал перед Степановым. - Семьям воинов-фронтовиков трест отпустил стройматериалы в первую очередь! - Троицын резанул рукой. - Так? Так! Семьи фронтовиков эти материалы без шума реализовали и землянки себе построили кто на Бережке, кто в городе. Они не позарились на школу! А другие, кто и прав-то меньше на эту школу имеет, ее захватили. Там, если копнуть, товарищ Цугуриев может для себя немало работы найти! А мы им, выходит, землянку на подносе!
- Подождите… Подождите… - остановил Троицына Степанов. - Я не знаю, кто такой товарищ Цугуриев и что он там должен делать.
- Напрасно не знаете. Товарищ Цугуриев проводит большую работу. Хочешь ты того или нет, а факт остается фактом: одни шли к партизанам, а другие - к немцам. Правда, - здесь же уточнил Троицын, - последних немного, но они были… Или возьмите просто темные личности - ни вашим ни нашим. Кто их знает, кто такие?.. У всех теперь одна отговорка: при немцах пострадал! Документов нет, справку навести не так-то легко: архивы сожжены…
- Цугуриев это…
- Из органов, из органов, - подхватил Троицын. - Работки у него хватает!
Степанов тяжело задумался. Чем больше он вникал в обстановку, тем больше сложностей и трудностей выявлялось…
- Вот так-то, товарищ Степанов, - закончил Троицын. - У меня одна бригада настоящих плотников, и все дырки ею не заткнешь. Не фокусник я!
Степанов не обратил внимания на эти, как бы заключающие разговор, слова.
- Ну, хорошо! Допустим, часть людей, живущих сейчас в школе, не стоит наших забот, скажем так. Но ведь там же есть и вернувшиеся только что из-под Почепа или Погар, ни в чем не повинные или даже заслуженные люди. Куда же их из школы?
Тысячи горожан немцы гнали на запад. Под Почепом и Погарами конвой разбежался - стремительно наступали наши, - и невольники из Дебрянска оказались предоставленными самим себе. Кто как мог возвращались домой. О них и говорил Степанов.
- Как куда? - Для Троицына вопросов словно не существовало. С какой-то невидимой Степанову полочки брал он давно приготовленный ответ и давал его непонятливому собеседнику: - Пусть строят землянки!
- А материалы дадите?
- Далеко не всем.
- А как же остальным? Где им жить?
- А вот как!.. Вернулся недавно в город учитель. Никуда не ходил, ни к кому не обращался, а землянку построил. Я и не знал: оказывается, уважаемый здесь человек. А сейчас и во времянку, кажется, перебрался…
- Воскресенский?
- Во-во! С религиозной фамилией… Поактивнее, по-фронтовому нажать на бережанских, и все решится, товарищ Степанов. Уверяю. Будет вам школа. А мы, что следует, вам подремонтируем, не откажемся… Сразу сделаем… Только дай команду. А забивать голову излишними заботами не надо. Вот! - С этими словами Троицын положил перед Степановым бумаги, сшитые в левом верхнем углу суровыми нитками вместо скрепки…
Степанов стал их просматривать. Прачечная… Баня… Больница… Столовая… Детский сад… Клуб… Даты… Объем работ… Сроки… Он заметил, как вошла женщина, но отвлекаться от бумаг не стал, краем уха слышал разговор:
- Обои?
- Да, Федор Иванович…
- Последние, что ль?
- Все, что осталось, Федор Иванович…
- Испишут и эти. Писать на них противно, а испишут… Тебе деньгами или, так сказать, натурой?
- Мучицы бы, Федор Иванович…
- Натуральный обмен! Ладно, зайди завтра…
- Когда, Федор Иванович? Утром?
- К вечеру, к вечеру…
Степанов обернулся: голос этой женщины был ему знаком.
- Миша! - воскликнула она и, положив тяжелый рулон обоев на стол, в то же мгновение оказалась перед Степановым.
Это была Пелагея Тихоновна, мать школьного товарища Миши - Николая Акимова.
- Живой! Вернулся? - спрашивала она. - К нам, на работу? Молодец… Молодец… А Коля-то мой без вести пропал!.. - Пелагея Тихоновна утерла платочком нос. - Никто ничего не знает… Ты, случаем, не слыхал?
- Нет, Пелагея Тихоновна…
Троицын снова накинул на себя бушлат, просунул в рукава руки: он, наконец, должен уйти! Да, видно, и знал наперед, как несчастная женщина будет сейчас допытывать Степанова, как допытывала каждого нового в Дебрянске человека. Но что-то все же не позволило ему уйти, лишь нетерпеливо захлопал фуражкой по колену!
Пелагея Тихоновна достала из-за пазухи завернутый в тряпочку прямоугольник, вынула фотографию сына. Каждый раз, когда судьба сводила ее с новым в городе человеком, она доставала ее с надеждой, что на карточку непременно взглянет этот человек и, быть может, заставит себя получше припомнить: не встречал ли где, не встречал ли вот этого светленького, узколицего паренька с зачесом на левую сторону, ее сынка?
- Помню я эту фотографию, - сказал Степанов, беря карточку в руку. - Я его и снимал…
- Вот видишь!.. А самого-то, значит, не встречал там?
- Где ж там встретишь, Пелагея Тихоновна…
Женщина молча, медленно и аккуратно, завернула карточку. Спрятала ее где-то за пазухой, молча же пошла к выходу.
Степанов взглянул на присмиревшего Троицына и двинулся вслед за Пелагеей Тихоновной.
9
Надо зайти к Пелагее Тихоновне, посидеть, поговорить, вспомнить прошлое. Встречами с людьми, сотнями мелочей оно напоминало о себе. Подумав, что ему, пожалуй, не миновать завтра разговора о бережанской школе в райкоме партии, Степанов решил, что этот вечер он может провести у матери товарища…
Однако вышло все по-другому.
Когда Степанов с Пелагеей Тихоновной проходили мимо райкома комсомола, его тихо и неуверенно кто-то окликнул:
- Товарищ Степанов…
Он обернулся. У ворот - девушка с косами, в коротком пальто, больших мужских сапогах.
Девушка подошла, однако остановилась шагах в пяти от него.
- Что я хотела спросить у вас, товарищ Степанов…
- Пожалуйста…
- Только вижу, вы заняты…
- Пожалуйста, пожалуйста… - сказал и только сейчас рассмотрел: а ведь это, кажется, та самая девушка, которая выбежала за ним после ужасной сцены в бережанской школе. Случай подкинул Степанову возможность хоть немного реабилитировать себя… Ведь наверняка обитатели школы подумали про него весьма нелестное…
- Пожалуйста, - повторил он еще раз.
- Я хотела, товарищ Степанов, попросить у вас газет…
- Газет? Каких газет?
- А какие есть…
- Что? Оклеивать что-нибудь?
- Зачем оклеивать? Читать…
- Подождите, подождите… Что ж, у вас, выходит, газет нет?
- Нет…
"Вот это здорово!"
Степанов посмотрел на Пелагею Тихоновну.
- Иди, иди, - сказала та. - Занимайся… Зайдешь в другой раз… Только не забудь уж, Миша! Не забудь…
В райкоме, иуда Степанов с девушкой пришли, никого не было. Турин не вернулся, не вернулась, стало быть, и Вера…
- Раздевайтесь… Как вас зовут?
- Таней…
- Раздевайтесь, Таня, садитесь…
- Я ведь на минутку шла…
Тане, видно, и хотелось посидеть, снять пальто, и что-то удерживало ее.
Не без колебаний она все же сняла свое коротковатое и узкое в плечах пальтишко, присела на край стула, положив ладони на колени…
Она стыдилась чиненой кофты, старой, не имеющей цвета юбки, чулок в заплатах, которые тщилась скрыть, перекрестив ноги и спрятав их под стул.
Степанов сделал вид, что не замечает ни смущения девушки, ни убогой ее одежды.
- Почему же у вас нет газет? Значит, вы ничего не читаете? Не знаете, что делается в мире, что на фронте?
- Мало что знаем… А тут всякие разговоры.
Уж о "всяких разговорах" Степанов был наслышан.
Кончилась оккупация, и жители освобожденных районов узнали, что в жизни страны произошло много перемен. В разговорах и газетах замелькали слова "офицер", "офицерская честь", "митрополит", "патриарх", и все это без издевки, а с большим уважением. На офицерах и солдатах - погоны, как при царе, глава церкви пишет Сталину и получает благодарность, патриарх обращается к верующим, как какой-нибудь крупный государственный или политический деятель… Ничего этого до войны и представить себе было немыслимо…
А немецкая пропаганда старалась эти факты преподнести как отречение Советской власти от своих принципов, как сдачу своих позиций, наконец, как крах всей большевистской системы.
Конечно, Таню интересовало, допустим, введение погон не само по себе, а как предвестие других крутых поворотов: "Вот, говорят, и колхозы будут пораспущены…"
Степанов невольно улыбнулся, чувствуя удовлетворение оттого, что может снять часть груза с Таниной души, объяснить ей, что правда, а что ложь, преднамеренно посеянная фашистами, чтобы сломить дух людей, на время оказавшихся в их власти.
- А политбеседы у вас проводят?
- Что-то я не припомню… Товарищ Степанов, можно вас спросить?
- Конечно же!
- Только вы не подумайте, что я из-за этого пришла, я действительно за газетами…
- Таня, что вы все время извиняетесь?
- Правда, что всех нас выкинут из школы?
- Кто это сказал? Как же можно людей - на улицу?..
Таня не ответила, опустила глаза.
- Это после моего… посещения? - спросил Степанов, догадываясь. - Да, появление мое… - Он в досаде махнул рукой. - Кто у вас там живет?
- Всякие…
Степанов встал, собрал газеты - не так-то их много оказалось, - подал Тане.
- Пожалуйста, составьте мне список жильцов. Кто они… Есть ли семьи фронтовиков… Инвалиды… Сможете?
Таня сидела, держа в руках газеты, сейчас совершенно безучастная к тому, что говорил Степанов.
- Таня, вы слышите меня?
- Слышу… Слышу… Список составить… - Таня помолчала и горько вздохнула: - Михаил Николаевич, вы не узнаете меня? Какая же я стала! Боже мой! - И поднялась, словно для того чтобы Степанов смог лучше рассмотреть, какой она стала.
- Таня… - чуть слышно проговорил Степанов, отыскав на лице ее знакомые черты, которые вдруг сразу слились в облик славной Танечки с Бережка. - А я-то смотрю…
Теперь Степанов удивлялся, как это он не узнал ее раньше.
Давным-давно, то бишь года три-четыре тому назад, приехав на летние каникулы в Дебрянск, Миша возвращался вечером из кино и познакомился с девушкой. Им было по пути, и они разговорились. Обменялись впечатлениями о фильме. Узнали друг у друга, кто где живет… Таня, так звали новую знакомую, несла сумку с продуктами. Как истый джентльмен, сумку у Тани он скоро отобрал и тащил ее сам, вызывая у девушки еще не испытанное ею чувство гордости. Какой парень на Бережке стал бы нести за девчонку хозяйственную сумку? Было как-то просто и хорошо с этой девушкой, и он проводил ее до самого дома… Вот и все… С тех пор Степанов не встречал Таню и ничего не слышал о ней.
И вот она снова перед ним… В убогой одежде, хватившая лиха…