- Давай, Маяковский! - кричали из зала. Одно время я стригся под машинку и, как считали друзья, ростом и внешностью смахивал на Маяковского. "Эх, мне бы еще стихи писать, как он", - самокритично говорил я Ире, но она, хоть и называла меня хвастуном, однажды, покраснев, призналась, что я ей нравлюсь и без стихов. Это было в восьмом, два года назад.
Вот родная тринадцатая, четырехэтажное кирпичное неоштукатуренное здание в конце улицы. Такие типовые школы строились в середине тридцатых по всей стране - классы просторные, большие коридоры, кабинеты географии, химии, истории… Угловые окна на втором этаже - пионерская комната: в четвертом классе нас там принимали в пионеры, а в восьмом, за полгода до начала второй мировой войны, в комсомол. Теперь тут эвакогоспиталь, и в свою школу мы приходили как шефы, читали раненым газеты, пели песни, я декламировал свои наивные стихи:
К Берлину на рассвете подойдет
Упрямая победная пехота…
Дальше там были строки о молодом полковнике - первом советском коменданте города, который приказывал побежденному врагу "открыть Бранденбургские ворота". Слушатели охотно и много аплодировали нам, кричали: "Ира, спой про синий платочек!", "Юра, давай про берлинского коменданта!..".
Операционная разместилась в учительской, а табличка: "Директор тов. Еголин А. И." - все еще висела на дверях перевязочной. Афанасий Иванович командует на фронте батальоном, учителя тоже воюют.
В витринах жилого массива, называемое Смычка, где живет Ира, что-то вроде "Окон ТАСС": местные художники и поэты воюют кистью и пером. В цокольном этаже пробиты щели для пулеметов, черные их провалы стерегут перекресток, у которого выстроились противотанковые ежи, сваренные из рельсов. На доме кумачовый плакат как клятва: "Мы защитим тебя, родной Ленинск!"
Шлагбаум на железнодорожном переезде опущен. Колонна останавливается. Звонкоголосый маневровый паровозишко, смешно прозванный "овечкой", трудолюбиво тянет верстовый эшелон, из дверей теплушек глядят бойцы в необмятых шинелях. На платформе задорно выставила стволы "максимов" зенитная счетверенка.
Далеко окрест видна окраина города со славным названием Рабочий городок. До революции Нахаловка утопала в грязи или задыхалась в пыли, тут бедовал в хибарках пролетарий. Мой отец стал в двадцать первом красным директором на заводе "Металлист". До горизонта размахнулся асфальтированный проспект, застроенный новыми домами. Вот белые корпуса дорожного техникума, вижу фанерный шит: объявлен набор студентов. Воюют студенты и абитуриенты, недобор будет, пока не победим.
Трогаемся. Разворачивается на конечной остановке синий троллейбус, и на нем тоже призыв: "Превратим Ленинск в неприступную крепость обороны".
Остро чувствую расставание с родным городом, в котором родился, учился, который теперь надо оборонять. Смотрю: Ира непривычно стихла, и все ребята и девочки неотрывно глядят на убегающие от нас все дальше большие и одноэтажные дома Рабочего городка в березах и акациях, которые еще не успели растерять листвы в эту теплую осень. Да, нам есть что защищать! Пусть наш двадцать четвертый год не взяли в армию - пока потрудимся на строительстве укреплений. Не ходить фашисту по нашим улицам, не пить ему воды из веселой синей Москвы-реки!
Вот уже из-за холмов, скрывших город, сиротливо выглядывает башенка радиостанции, похожая на шелом ратника. Скоро и она пропадает. В кузове молчание - каждый думает о своем.
…Новое утро начинается со сводки Советского информбюро. Дальше так и пойдет: если она не печальная, мы шумно радуемся. Если тяжелая - копаем с удвоенным ожесточением; "Вот, гитлеровские псы, наш ответ!"
А нормы большие, и пока их не выполняем. Рассчитаны эти кубы на привыкших к земляным работам бойцов; грунт каменистый, высокой трудности.
Да, крепка земля древних городищ и сторожевых курганов. Нас расставили так, чтобы парни и девушки чередовались: в смешанных бригадах работа спорилась. Мы, ребята, действуем кирками и ломами, девчата - штыковыми или совковыми лопатами выбирают грунт.
Выходим мы на работу на следующее же после приезда утро. С вечера в темноте уже устроились в колхозном клубе: набили соломой привезенные с собой матрацные и наволочные мешки; колхозники загодя соорудили нам во дворе навес для столовой, длинные столы и лавки вытесали, поставили коллективные умывальники, поодаль - деликатные домики с буквами М и Ж… А утром еще в темноте; "Па-дъе-о-ом! - совсем как в армии. Тут же просыпается громкоговоритель: раздается громкий бой курантов Кремля и вслед - сводка.
"От Советского информбюро, - торжественно читает громогласный Левитан. - Передаем вечернее сообщение. За… сентября…"
Сводка не радостная. Враг на восточном берегу Днепра. Ну, если нет до Ленинска крупных водных преград, мы соорудим такой рубеж, о который разобьются фашистские войска. Но неужели они пройдут эти полтысячи километров нашей земли, сотни городов и деревень, где живут миллионы людей?! Где же, наконец, мы застопорим нашествие? Невыносимо слушать, что "после упорных и ожесточенных боев наши войска оставили город…".
Но есть свидетельства растущей нашей силы. Получает отпор заклятый враг. Передали по радио: присвоены генеральские звания Еременко, Коневу, Рокоссовскому, Плиеву, Копцову, Доватору. Героями Социалистического Труда стали Зальцман и Котин. Этих людей еще мало знает страна, их слава была впереди… Верится: если боевые генералы заслужили свое в тяжких условиях отступления, то недалек час, когда поведут они свои дивизии, корпуса, армии, фронты в победные бои; а тыл - уральский, сибирский, волжский - даст необходимое вооружение для родной Красной Армии.
А пока надо работать, перебороть себя. Мы не просто ученики, которые "хорошими и отличными отметками бьют врага", как твердили учителя, - мы можем помочь защитить свой город и, значит, приблизить нашу выстраданную, завоеванную победу.
Трассировку будущей линии обороны - в нее войдут окопы, ячейки для стрельбы, площадки для пулеметчиков, расчетов противотанковых ружей, ходы сообщения, блиндажи, медпункты - производят саперы во главе с руководителем работ, знакомым нам воеиинженером третьего ранга. Со склона холма, где пройдет передняя траншея, отлично видна местность далеко вперед и на фланги. Место для обороны выбрано удачно: справа шоссе, слева железная дорога, значит, части, что укрепятся на гряде холмов, смогут контролировать подступы к участку, обе дороги и действия врага, который подойдёт только под прицелом наших винтовок, пушек, пулеметов. Так объяснил специалист - сапер.
- Ну а теперь начинайте, товарищи, - почему-то сняв фуражку, произносит он торжественно. - В добрый час. Расшибутся они об этот рубеж, я верю. Это и моя первая линия обороны, я ведь не кадровый, я командир запаса. У всех бывает первая главная линия…
Хмурый прохладный день. С "дозорного кургана", как его окрестил Игорь Королев, видна панорама стройки. От горизонта до горизонта тысячи горожан сооружают оборонительный рубеж, чтобы не пустить фашистов в свой город и дальше к Москве. Женщин значительно меньше мужчин, масса молодежи. Несмотря на погоду, девчата одеты так, что из-под темных нерадостных телогреек и пальто видно веселое разноцветье платьев, на всех яркие шапочки, береты. Ира рядом - невысокая, крепенькая, в куртке и малиновом беретике.
- Женщины всегда останутся женщинами, - философски изрекает Сашка Чесноков, поймав мой взгляд. Сашка доволен, что много людей вокруг, он разбитной, нахальный, особенно с девчонками, таким его помню с младших классов. Ребята хохочут, а девушки краснеют и налегают на лопаты.
Как здорово, что наш десятый "А" в полном составе. Никто не воспользовался освобождением, хотя у Иры не прошла ангина, а Вовочка Шевченко простужен и гундосит. Парень из параллельного десятого, освобожденный по болезни железок, привел мать, и она за него просила: стыдно отставать от всех. Вот Спартак Данильченко, Роза Маркарьян, Толик Швец, Борис Камышансков, Рива Шоган, Света Клюева, Энгельс Корнилов, Ким Петровский. Этот Ким эвакуировался из Киева; родители, оба врачи, ушли в армию, а он едва выбрался с бабушкой. Их бомбили, обстреливали с самолетов, он видел убитых, в том числе детей. Рассказывает об этом неохотно и смотрит мимо тебя, будто хочет разглядеть, понять: как можно с бреющего бомбить поезда с ранеными, стрелять в мирные эшелоны, когда видно, что в них не воинские части?..
Трудимся долго и упорно, без передышек, как говорят в армии, перекуров. Подходит руководитель работ, говорит:
- Перекур, товарищи.
- А мы не курим, - отвечает кто-то из девушек, и все смеются. - Даже наши мальчики не курят. Один Чесноков.
Это верно: не приохотились. Бравировать папироской или стаканом вина не любим. У нас много дел поинтересней, и подогревать себя спиртным нет необходимости. Сашка закуривает скрутку махорки, кашляет и хвалит, что крепко дерет. Но военинженер обращается не к нему, а ко всем нам. В этих местах обнаружили древнее погребение, представляющее научный интерес. Как мы думаем: почему? Он оглядывает всех усталыми, но сейчас насмешливыми глазами.
- Кто отгадает, после победы возьму в археологическую экспедицию.
- До победы дожить надо, - выкашливает вместе с дымом Сашка.
- Пустое говоришь, - отрезает сапер, - такая великая страна, как наша, собирается с силами, и недалек час торжества… - Это он произносит без агитационного нажима, но меня осеняет: для бывшего археолога самое важное - вселить в нас веру. - Так как же, друзья, с моим вопросом?
Наиболее головастым в обоих десятых признан Игорь Королев. Он, чуть заикаясь, говорит:
- Главный интерес, видимо, в том, что обычно городища располагались возле рек, а тут до воды километров пять.
По довольному лицу военинженера ясно: Игорь попал в точку. Археолог хвалит его за сообразительность, а всех приглашает после войны на раскопки.
- За работу, друзья мои. Делу время, потехе час.
Земля все неподатливей. Беремся за кирки и ломы. Сбрасываем телогрейки. Кто-то натер волдыри. Появляется медсестра с брезентовой сумкой с красным крестом на ней и перевязывает пострадавших. Меня спасают перчатки, но в них дырка. Снимаем свитера. Всего-то проработали полдня, врылись только по пояс. Будто бетон долбим. Проходит немолодой, но и не старый сержант - сапер. Точно терпеливый заводской мастер, уверяет нас:
- Попривыкнем. Главное, не тушеваться и руки беречь, в нашем землекопском деле первая забота - о руках.
Работаем в одних рубашках, девочки - в лыжных куртках. Сдувая с высокого красивого лба прядь, Ира спрашивает о чем-то сержанта, и он, подойдя к нашему окопу, заглядывает:
- На одного бойца окопчик роется, девушка.
- На одного? Всего на одного?! - у Иры вытягивается лицо. - Впятером долбим - и полдела сделали…
Она раздосадована, едва не плачет. Сержант все понимает.
- А вы знаете, милая девушка, - со скрытой внутренней силой отвечает он, - что может сделать смелый красноармеец, да еще в добротном окопе, да на таком вот месте, где ему все видать, а немец как голый? Наш из трехлинеечки снизит любого нахального автоматчика, пока тот будет к нему подбираться. А бутылкой с горючей смесью или связкой гранат танк спалит либо подорвет. Если танк станет крутиться над бойцом, здешний грунт, на который вы в обиде, столь твердый, что танку не проутюжить окоп. Спасете вы солдату жизнь своей работой, а он вас оборонит. Оч-чень не напрасен ваш труд, вы уж поверьте.
Своей простотой и ясностью эти рассуждения необычайно убедительны. Мы притихаем. Сержант говорит языком войны. Не стращает, не ублажает. Война - это и труд. Открывались за словами сапера такие дела войны, о которых мы в газетах не читали.
- Значит, чем лучше окоп, тем смелее в нем боец? - это я вроде бы про себя произношу, но оказывается - вслух.
Большое, бурое от ветра лицо сержанта светлеет. Смотрит испытующе. Взгляд трудно выдерживать, однако я глаз не опускаю.
- А ты думал на войне как? Да на голом месте самый что ни на есть храбрец растеряется против своры автоматчиков или танка, который прет как очертелый. Смелость - это что? Это уверенность в себе - раз. В товарище - два. В оружии - три. И особо - в укрытии, которое спасает. Из него поражаешь фашиста, а сам жив остаешься. Кто лучше в бою будет: тот, кого на голом месте мины-пули просвистали, или тот, кто в окопчике переждал обстрел, меткими выстрелами нескольких вражеских солдат приземлил, а на остальных с боевыми товарищами по приказу командира или политрука в штыки ударил? Ясно - кто! Вот отсюда и рассуждайте, какова ваша роль…
Ну, спрашиваю я себя теперь: что особенное говорили военинженер, сержант-сапер? А вот запомнилось! Мы были незащищенно потрясены тяготами грозного года. Но рядом оказались люди, чья твердость, понимание обстановки, деловитая энергия незаметно на первый взгляд копили условия для перелома в войне, так трагично для нас начавшейся. Какую силу вселяли в нас такие люди! Без них мы бы наверняка растерялись.
…Приехала кухня и остановилась под горой. Мы хватаем (голод - не тетка) из своих вещевых мешков ложки, котелки, миски и бегом припускаемся по склону. Вспомнили, что ужасно голодны, а за работой позабывали об обеде.
Жадно едим тут же у кухни, усевшись на траву и поджав по-турецки ноги. Управляемся быстро. А чем помыть посуду? Воды-то нет. Срабатывает древний инстинкт: вытираем травою. Подходит сержант и одобрительно кивает:
- Ну, становитесь настоящими окопниками, ребята! - Это высокая похвала. Хотя саднят волдыри на ладонях, болят плечи, икры, поясница, все болит.
Наша пятерка - Игорь, Ира, Ким, Аня и я - решаем, что окоп докончим сегодня. Хоть до звезд будем работать, хоть руки сотрем до мяса. Это дело чести. В других пятерках тоже стали нажимать. Мы работаем все быстрее, а ночь опережает нас. Сумерки переходят в сумрак, наступает темнота. Сержант тоже не уходит, а может "принять работу", как он выразился, и утром. В нем - природная доброта и непреклонность повоевавшего солдата. Ходит в темноте от одного окопа к другому (фонариками пользоваться запрещено) и подбадривает:
- Ну, вам немного осталось, ребятки, еще на полштыка углубить - и порядок.
Наконец он говорит нам:
- Все. В ваш окоп можно бойца сажать. От лица службы выражаю благодарность.
Мы молчим, кто-то неуверенно говорит: "Спасибо", а сапер поправляет, что в общем-то можем, своей работой заслужили право отвечать как в армии: "Служим Советскому Союзу!" Потому что мы на самом деле служим в этот страшный час социалистической Родине, Советскому Союзу.
В вечерней сводке - новое направление, немцы форсировали Днепр. А как же Киев?..
Идут дни, недели, мы копаем, мы сжились с работой. Словно все более разреженным становится воздух на строительстве рубежа. Или так ощущается опасность? Утром 9 октября сообщают: захвачен Орел. Появились Вяземское и Брянское направления. Пала Вязьма. Призывная суровая передовая в "Правде": "Победа будет за нами!" В опасности столица. С ознобным волнением, с болью слышим в один из рассветов: "В течение ночи с 14 на 15 октября положение на Западном направлении ухудшилось…" Враг нацеливается на Ленинск. Город подвергается воздушным нападениям, но бомбить не очень-то дают зенитчики, и "ястребки" отгоняют фашистских стервятников. Попытались накинуться и на нас. Двойка "мессершмиттов" среди бела дня вынырнула из низко нависших осенне- свинцовых туч, с тонким металлическим звоном проносится вдоль рубежа. На их крыльях с желтыми закраинами сверкают красные вспышки от огня скорострельных пулеметов. И вспоминается визгливое, базарное: "шесть тыщ пуль в минуту…"
На холмах, где мы строим линию обороны, в низине впереди; где жирной чертой отсекает полземли противотанковый ров, - всюду люди, люди. Уже не только трудолюбиво - ожесточенно вгрызаемся в неподатливую твердь.
Несколько долгих секунд все окаменело стоят под непривычным, смертно нарастающим воем. И вдруг бросаются в стороны, падают, поднимаются, ползут куда-то. Нам с холмов, где мы копаем траншеи, отлично видно, как сюда на малой высоте несутся, придавливая людей к земле, стреляющие, тонкие, как осы, "мессеры". Кто-то повелительно кричит: "Всем в укрытия!" Растерянность проходит. Я хватаю Иру за руку и тяну за собой. Все начинают спрыгивать в траншею. Ребята помогают девочкам.
Но вот мы отдышались, истребители отогнаны, и Роза Маркарьян говорит смеясь:
- А мальчишки-то наши не струсили, сначала нас в окопы упрятали, а потом уж сами…
- Им же скоро идти воевать, как же иначе? - рассудительно произносит Аня Еременко. - А может, и нам тоже.
"Мессеров" за нахальство наказали. Ударили по ним с разных мест замаскированные скорострельные зенитные пушечки: пак-пак, пак-пак-пак… Небо покрывается облачками бело-серых разрывов - будто парашютики внезапно возникают в небе. Да еще с аэродрома взлетают два изумрудно-зеленых "ястребка" с тоже яркими, алыми звездами на плоскостях. Хлещут пулеметные очереди, и "мессершмитты" трусливо, не принимая боя, уходят. Одна из черно-желтых ос дергается и начинает снижаться, но потом задетый снарядом самолет выравнивается и тоже припускает на запад.
А наши "зелененькие", сделав круг и покачав крыльями, уходят.
Мы вылезаем из укрытий, мы танцуем и обнимаемся. Ира чмокнула меня в щеку. Я до краев переполняюсь радостью: меня девушка никогда еще не целовала. На наших глазах одержана победа, хоть малая, но - победа над врагом! К тому же еще оказывается: ни один человек не убит, даже не ранен.
- Ах вы сволочи! - кричу я, потрясая кулаком вслед удравшим фашистским самолетам. - Берете, оказывается, на испуг!
Все увидели: сами-то они нервничают, летая над нашей землей, даже прицелиться как следует не смогли гитлеровские гады…
Позже, на фронте, я убедился, как меняется поведение фашистских солдат под нашим огнем; дергаются, шарахаются, пятятся.
Работа возобновляется. До темноты. Начинаем тоже в темноте - дни короткие. Трудимся без воскресений, без отпусков и бюллетеней. Плати нам в иную пору по тысяче рублей - отказались бы. Деньги нам не деньги, отдых не отдых, еда стала неважнецкая, но никто не жалуется: надо! Такое время наступило: если не мы, то кто же?!
Когда привозят газеты, кто-нибудь из нас втыкает в землю лопату и вслух читает "Правду" или местную "Серп и молот". Начинаем со сводки, потом ищем гвоздь номера: очерк, статью, корреспонденцию, стихотворение. Шолохов, Эренбург, Симонов, Твардовский, Фадеев, Тихонов…
Копаем и слушаем звонкий голос Иры. Статья Ильи Эренбурга "В суровый час": "Мы должны выстоять. Сейчас решается судьба России… Судьба каждого из нас. Судьба наших детей… Если немцы победят, не будет России. Они не могут победить. Велика наша страна. Еще необъятней наше сердце".
Какие обжигающие простотой и силой слова! Звенят наши лопаты, лязгает о камень, высекая искры, сталь ломов и кирок. Ни минуты без дела. Каждый окоп - удар по фашисту.
"Мы выстоим: мы крепче сердцем. Мы знаем, за что воюем: за право дышать. Мы знаем, за что терпим: за наших детей. Мы знаем, за что стоим: за Россию, за Родину".