Несмотря на запрет открывать незнакомым, скорее всего, из любопытства я открыл дверь и увидел очень старого, совсем седого и морщинистого человека в лохмотьях. Он смотрел на меня странными невидящими глазами филина - большими и испуганными.
С таким дедушкой я еще никогда не встречался. Как поступить?
- Сейчас! - выкрикнул я и полетел в комнаты. Копеечки у меня не было. Есть ли хлеб в буфете, я не знал. Сунулся - не оказалось. На потемневшей деревянной хлебнице, хранившейся в семье, наверное, со времен наполеоновского нашествия на Москву, валялась, не считая крошек, только смятая бумажная салфетка.
Растерянно оглядел комнату, увидел сложенный на стуле серый отцовский костюм. Сразу вспомнил вчерашний разговор родителей.
- Давно пора его выбросить, - говорила мама, - шесть лет носишь. В хвост и гриву, можно сказать, не снимая…
- Для работы - еще вполне. Отдай в чистку. Поживет! Слово отца - закон. Костюм дожидался чистки. Но мама сказала: только выбросить! Давно пора. Я это слышал собственными ушами. Не задумываясь над последствиями, я схватил отцовский костюм, рысью протрусил по коридору и отдал терпеливо дожидавшемуся под дверью нищему.
- Спаси Христос! - сказал дедушка. - Заругают тебя, ангел… Это было непонятно, странно и даже смешно: я - ангел?! За самовольство мне, конечно, влетело. Но на этот раз обошлось без особых нравоучений. Пожалуй, выпороли меня скорее для порядка, символически: щедрость, как я сказал, в нашей семье поощрялась.
Образование должно быть радостным. Увы, мой недолгий путь в науку отмечен слезами и резко отрицательными эмоциями. Учись, учись, учись - повторяли родители. И параллельно:
"Врешь, а ну покажи дневник… дай тетрадь - проверю!.. Скажи честно…" И еще прибавляли, всегда и не по одному разу: "Лентяй, бездарь, балда, осел, дубина…"
А спас меня случай, ну, может, не совсем случай - везение. В нашей нелепой общей квартире поселился человек, которого мы считали не вполне нормальным. Между собой называли его Инженер. Почему, не знаю. Работал он ночным сторожем, на подхвате в овощном магазине, объясняя при этом, что ему нужно свободное время для изобретательской деятельности.
Было у него на самом деле высшее образование или нет, понятия не имею. А вот странности, безусловно, были. По утрам, например, он имел обыкновение расхаживать по квартире в одних трусах и босиком. Ему пытались пояснить - это-де неприлично, неуважительно к окружающим…
- А почему? - спрашивал он. - Предположим, мы встречаемся на пляже. И трусы на мне те самые, что сейчас, и галстука тоже нет. Ничего? Выходит, чепуха все! Условности…
Что он изобретал, наш странный сосед, не знаю, но, как мне кажется теперь, он был одержим идеей бесколесного транспорта. Говорил: природа колеса не знает! Сегодня такие слова вовсе не кажутся безумными, как и сама идея. Но тогда, в докосмическое время, телега без колес абсолютному большинству людей представлялась полнейшей несусветностью.
Так вот, этому человеку я многим, очень многим обязан. А началось с пустяка.
Изгнанный на кухню, я мыкался из уголка в уголок и очень жалел себя. Едва не ревел от жалости к себе. Почему? Я пытался наточить ножницы, а они… перестали резать. Мне было сказано:
"Безрукий негодяй, Колька, теперь ты еще и ножницы испортил! Что ни возьмешь - коту под хвост! Кто тебя просил хватать эти ножницы? С первой мировой войны резали… Нет! Ему, видите ли, надо точить… Разгильдяй, все равно чем заниматься, лишь бы не уроками… Уши оторвать надо… Балбес! Пошел вон, убирайся с глаз!" Так я оказался на кухне.
И тут вышел из своей комнаты сосед. Инженер долго мыл руки над раковиной, мыл, словно хирург, жесткой щеткой. Неожиданно, не оборачиваясь, он спросил:
- А причина в чем?
- Ножницы, - почему-то поняв его, ответил я и показал пальцами, как они резали, а теперь не режут.
Он взял из моих рук злополучные ножницы, пощелкал, провел пальцем по лезвию и хмыкнул:
- Угол не того.
- Чего?
- Угол заточки, говорю, не тот. Нормативно - семьдесят два градуса надо… - И повел меня в свою холостяцкую берлогу, где и научил точить ножницы.
Говорил он много, нескладно, но… как ни странно, удивительно дельно.
- Спроси - почему? Пойми, потом работай. Ясно?.. Не знаешь - узнай… Нет - у кого… мозгуй сам, пробуй. Не вышло - почему? Думай! Картошку чистить просто, а пол мыть, а дрова колоть, а лапти плести? Когда умеешь - просто, а нет - не дай бог!..
После истории с ножницами я стал заходить к соседу довольно часто. Он многому научил меня, а главное, прочно заложил в мальчишескую голову убеждение: человек может все. Понять. Узнать. Решить.
Может - сам.
Для этого что надо? Очень захотеть - раз, четко определить, чего добиваться - два, ну и не болтать, а… действовать.
Я взрослел, а сосед вроде и не старился; отношения наши шли на сближение, понимание росло. Много раз он помогал мне решать задачи по математике, случалось - и по физике…
Мое доверие к этому человеку сделалось почти безграничным. Подумаешь, со странностями. У всех - странности…
- Хочу в авиацию, - признался я Инженеру. Никому не говорил, а ему вот сказал. - Авиация - это такое дело…
- Форма нравится? - неприятно ощерившись, спросил Инженер. - Девушки летчиков любят…
Конечно, я разозлился, но, пропустив мимо ушей замечание о девушках, высказался с напором:
- А что, плохая форма?! Нравится! - Выдержал паузу. - И не только форма… Где еще такое сочетание умственных и физических усилий требуется, как в авиации?
- О-о-о! Это разговор! Искать гармонию - занятие! Для человека… именно. Только, только не очертя голову надо. Ухватываешь?
- Почему же очертя голову? - спросил, не сообразив, что он имеет в виду.
- В военно-авиационное училище метишь?
- Понятно.
- А если в аэроклуб? Сначала! Для пробы, понюхать гармонию, проверить взаимность…
- Проверить что?
- Ты в авиацию хочешь, а она тебя желает? Может и не признать. Способности есть? Летный талант? Знаешь? Я не знаю… И никто не знает… Методом проб и ошибок осваиваем жизнь. А цена? Соображать надо: рубль вложил - два взял!
Иначе какой смысл?..
И он убедил меня. Надо начинать с аэроклуба. Когда позже я уже собирался нести заявление, сосед сказал посмеиваясь:
- Ну-ну, желаю тебе… отравиться.
- То есть как это?
- Авиацией отравиться… наповал… и на всю жизнь! Иначе не стоит и начинать.
54
По нержавеющей авиационной привычке я и сегодня просыпаюсь без будильника. Глаза открываются в то самое время, какое я назначил, даже если открываться им не хочется.
Рань-ранища необыкновенная. Улицы словно вымершие, машины попадаются редко, и асфальт еще прохладный, даже пылью почти не пахнет.
Собираюсь и выхожу на площадь Маяковского. Начинаю точно с того места, с которого когда-то давным-давно мы начинали под водительством пионервожатой Лены, - со ступеней Концертного зала имени Чайковского.
Не так давно решил два раза в неделю - по вторникам и пятницам - проходить Садовым кольцом полный круг. Для чего? Чтобы не заплывать жиром, чтобы двигаться. Нет надежнее средства против дряхления. А еще чтобы доказать самому себе - Абаза кое-что еще может.
Только, пожалуйста, не думайте, будто я сильно стараюсь продлить пребывание здесь, ну-у-у… в вашем обществе, а проще сказать - на земле. Знаю совершенно твердо: от смерти не уйти, это еще никому не удалось… А вот сделать так, чтобы не болеть, не быть никому в тягость, я надеюсь и верю - в моих силах.
А вообще это жуткая глупость - связывать понятие молодости с числом прожитых лет. В годах разве дело? Или не бывает двадцатилетних стариков и семидесятилетних юношей?! Вся штука - в потенциале души! В способности двигаться, удивляться, искать, радоваться, разочаровываться и не переставать, никогда не переставать надеяться!
Потенциал рождает динамика.
Вот с этим: "Да здравствует динамика, к чертям статику!" - я и выхожу на старт.
Когда-то первый этап был у нас этапом молчания. Теперь все кольцо мне предстоит пройти в молчании - я один, разговаривать просто не с кем.
Начинаю ровным, неспешным шагом, вглядываюсь в дома, припоминаю, какие были в годы моего детства, а какие - моложе меня. При этом я думаю вовсе не о далеких временах - что прошло, то прошло, - а о вещах самых обыденных, житейских, вещах нынешних. Скажем, один из моих сыновей не так давно вновь женился. Что я мог сказать человеку? Ясно - пожелал счастья. Ни отговаривать, ни переориентировать его морального права за собой не чувствовал. Присматриваюсь теперь к новой его жизни и стараюсь понять - исключительно для моего внутреннего, так сказать, пользования, - что же у него снова "стопорит"? Уж тут, сколько бы парень мой ни хорохорился, меня не провести: чую!
Мой сын - ведомый у своей новой жены. Ей, между прочим, нравится, когда ее именуют не женой, а… супругой! Чего тут худого? Да ничего… так - оттенок, не более того. Впрочем, что бы ни было, я им, молодым, не судья. Сами, сами пусть разбираются.
Интересно, раньше в этом ломе жили Фортунатовы.
За последние пятьдесят лет Митьку, то есть Дмитрия Валериановича, я встречал всего два раза. Первый - вскоре после войны. В школе устроили вечер "Наши фронтовики". Увидел и не сразу узнал. Был он тощий-тощий, прихрамывал, звенел медалями. Вроде, если не ошибаюсь, служил он в войсках связи. Кажется, собирался учиться в институте. Сказал: наверстывать… Только в какой вуз он хотел поступать, не знаю.
Лет через двадцать после того вечера позвонил, заехал ко мне. Это и была вторая, последняя наша встреча.
- Припадаю по дикому поводу к твоим стопам! - начал Фортунатов, едва войдя в комнату. - У меня один сын - Серега. И этот недоумок вздумал лезть в авиацию. Только ты можешь отговорить его. Силой личного авторитета. Разоблачить… Сделаешь - на всю жизнь буду твоим должником.
Фортунатов стал упитанным. Костюм на нем хороший, ботинки последней моды. Благополучие так из него и прет. И спокойная уверенность чувствуется - в себе, в своих влиятельных связях. Словом, все нормально, только с сыном некоторая неувязочка вышла…
Никаких чувств к Фортунатову в себе я не обнаружил. Смешно, но мне казалось, что пришел не Митька, а его… отец, тот, что был владельцем бывшей барской квартиры, с высокими потолками, с парадными дверьми, блестящими зеркальными стеклами и неисчислимым множеством дорогих "мебелей" в комнатах.
- Этого я не сделаю, отговаривать твоего сына не буду.
- Почему? Мы взрослые люди, Николай Николаевич, встань на мое место… Сережа - способный мальчик, что ему может дать авиация?.. Ты же на своей шкуре, я это знаю, испытал… как бы сказать… ну, разрушающую силу авиации… Или твоя жизнь… Ты ведь лейтенант запаса?..
- Понимаю, сочувствую… только сделать ничего не сумею.
Адом, их дом выглядит сегодня даже лучше, чем когда-то. Отремонтирован, покрашен. Был серым и угрюмым, а теперь отдает в желтизну, светленький стал.
От площади Восстания бежит мне навстречу седой человек в вылинявшем спортивном костюме и старых растоптанных кедах. Отмечаю про себя: "Еще одна ранняя птичка". У него странное выражение лица: смущенное и надменное одновременно. Вроде и стесняется мужик своей ранней прогулки, причастности к повальному увлечению бегом, а с другой стороны - горд и готов дать отпор любому, кто его осудит. Понимаю: пока что ради здоровья и долголетия бегают много людей, но не большинство. А это всегда трудно - не быть в числе абсолютного большинства… Большинство - сила! И ты - прикрыт…
Незаметно пересекаю Новый Арбат.
Движение заметно прибавилось и на глазах прибавляется. Но людей все еще не очень много: магазины закрыты и откроются не так скоро.
Иду как шел, не прибавляя шага и не делая остановок. Если разобраться, так пятнадцать километров для здорового человека не слишком много. На этот счет никакого сомнения у меня нет.
Другой вопрос: как бы самого себя не сбить какой-нибудь глупой "вводной". Например: а на черта мне вся эта самодеятельная физкультура? Или: судьбу не обманешь… Если такое случится, недолго и в метро нырнугь: в конце концов, я ни перед кем отчитываться не обязан. Шел, пока не надоело…
Мое слово - мое: хочу - даю, хочу - забираю.
Дети выросли при моем минимальном участии: полеты, командировки, странное чувство, годами не покидавшее меня: успеется! Теперь только стал думать: как же долго я был уверен - торопиться нечего, все впереди, времени на все хватит.
Дети… мои дети, вот один, например, бесхарактерный и мягкотелый, как мне кажется, а чья вина, его или моя? Положим, справедливости ради, оба виноваты, пусть даже он больше, но и я в ответе. А другой эгоист, глух ко всему, что его лично не очень трогает. Так не потому ли, что и я сам болел той же хворобой? Нет, не о наследственности думаю, не о генах… Все проще - сегодня я недополучаю то, что вчера недодал сам…
А дочь?
О ней лучше сейчас не вспоминать.
И опять знакомый дом.
Здесь я был в гостях у взрослой, замужней Наташи. Пригласила меня с женой и сыном. Познакомила с мужем, показала двоих мальчишек, шепнула:
- Старший, черный, - Сашкин. Бесюгинская порода, но он этого не знает, а младший - наш, - показала глазами на мужа. - Совсем разные, да?
И я бездарно врал, уверяя, будто ребята больше похожи, чем непохожи друг на друга. Находил в них Наташкины черты, хотя никакой общности в парнях усмотреть было невозможно.
Больше Наташи и больше мальчишек мне понравился тогда хозяин дома - муж и папа. Был он здоровенного роста, широк и грузен. А ходил неслышно, поворачивался легко, будто пританцовывал. Говорил не много и не мало - в меру.
Оказался Наташин муж работником цирка. Верно, не из тех, кого мы видим на манеже, он трудился в мастерских, делал оборудование - снаряды, приспособления, словом, обеспечивал постановочную часть техникой. Талантливыми руками наградила судьба Наташиного мужа. Стоило приглядеться к их квартире, все без слов становилось ясным, даже легкая испарина зависти прошибала - мне бы так уметь и шкаф встроить, и стеллажи соорудить, и для мальчишек "стадион на стене"…
Ну, вот и Москва-река подмигивает.
Над парком культуры торчит здоровеннейшее колесо, можно сказать, космического масштаба колесище. А дальше, ох, постаревший Нескучный сад, где из меня когда-то так коварно выкатились монетки и где Галя объявила себя моей собакой…
Рано ее скосило. Не война - рак.
Не повезло Гале в жизни. В биологической лотерее не выиграла: унаследовала увесистость, топорные черты лица от папы, а слабое здоровье - от миловидной и хрупкой мамы. Надолго Гали не хватило, хотя человек она была со стержнем! Знала, чего хотела, и за что бралась - бралась крепко… Моей бы дочери хоть половину Галиной хватки, чтоб ее не раскачивало каждым порывом житейского ветра - и отдела к делу и из рук в руки не носило…
Про дочь лучше не буду.
А Октябрьская-то площадь какая стала! Размах - аэродромный. С год я тут не был…
Сказать по совести, ноги нагрузку все-таки чувствуют. В остальном - ничего. Сердце бьется. Вот за это я люблю мое сердце - умеет оно держаться в тени, не вылезать… Лет пять назад, правда, пугануло оно меня. Но старый приятель, замечательный авиационный врач, послушал и сказал:
- Чего ты хочешь? Тебе - не двадцать… Работает сердце. Вот слушаю и слышу - сердце пожилого человека стучит. Ну, не молодое, однако здоровое. Брось, Коля, паниковать.
Лекарство прописал. Что-то вроде сердечного витамина. Объяснил: очень, мол, профессор Кассирский такое уважал. Глотай.
Только для меня важнее лекарства оказалось другое - без паники! Вот это мудро и правильно. Хоть пожар, хоть войну вспомнить - кто контроль над собой не теряет, тот цел.
Шел я, шел, где-то у Красных ворот откуда-то, как мне показалось, с неба посыпались прямо под ноги желтенькие, пушистые комочки. Господи, утята! Живые, едва вылупившиеся, совсем крошечные, они отважно парашютировали с чердака одиннадцатиэтажного дома, растопырив коротенькие крылышки, вытягивая шейки, помогая себе перепончатыми лапками.
Ну-у, молодцы!
Утята благополучно приземлились на жесткий асфальт, выстроились в колонну и медленно заковыляли в направлении Чистых прудов.
И тормозили машины, пропуская утиный выводок. Изумлялись редкие прохожие. И было чему - не каждый день встретишь в Москве выводок диких уток. Да еще без ведущего. А малыши шли своей дорогой - к воде. Долго я глядел им вслед, странные мне виделись дали. Потом, когда утята исчезли из поля зрения, двинулся своей дорогой. И - дошел.
Позвольте пожелать и вам - дойти.
Примечания
1
"Мессер" - "Мессершмитт-109", самолет-истребитель.
2
ТХП - трубка холодной пристрелки, контрольный прибор для безогневой проверки точности боя пушек.
3
"Горбатые" - прозвище фронтовых штурмовиков Ил-2.