20
Екатерина Тарасенко проспала до полудня. Очнувшись и еще не открыв глаз, она услышала голос капитана:
- Самое опасное, если они собьются с направления и двинутся в сторону границы. А там разве разберешься, чьи сопки: свои ли, японские ли… Единственно на кого надежда - на секреты пограничников. Опять же, видимость ни к черту…
Тихонов говорил шепотом, но тревога, какой он был охвачен, прорывалась в его голосе, и Тарасенко лежала, раздумывая: "Что же произошло? А что-то произошло определенно".
- У них же, Прохор Андреевич, компас и карта, - послышался другой голос, незнакомый Тарасенко. - Я вот чем озабочен: мороз, ветер, а одежонка плохая, померзнут… Что-то надо предпринять, и немедля, пока не надвинулся вечер.
- Хе! Компас! Карта, - опять заговорил тревожным шепотом Тихонов. - В такую погоду только по веревке можно безошибочно двигаться… Ну, вот что… Власов! - несколько возвысил голос капитан.
Послышались торопливые, осторожные шаги, и в разговор вступил третий голос:
- Слушаю вас, товарищ капитан.
- Отправляйтесь немедленно на склад, возьмите несколько взрывпакетов и взорвите их в разных местах с небольшими промежутками. Возможно, Егоров услышит это и использует как ориентир.
Власов чуть прищелкнул каблуками и вышел. Потом заскрипели сапоги, и Тихонов удалился из землянки вместе с тем человеком, с которым он разговаривал.
Тарасенко полежала еще с минуту, сладко позевывая и потягиваясь, и вдруг поспешно приподнялась на локте, подумав: "Что же я-то лежу. Кто-то, видно, в степи затерялся, наверняка поморозится, и без меня им не обойтись". Она подобрала ноги, села и, оглянувшись, чтоб узнать, топится ли печка, увидела Трубку. Он сидел в углу на дровах, скрестив руки, и не то дремал с открытыми глазами, не то о чем-то сосредоточенно думал.
- Скажите, товарищ, что произошло в батальоне? - спросила Тарасенко, обвертывая ноги портянками и натягивая сапоги.
Трубка медленно качнулся в одну сторону, затем в другую и, глядя куда-то мимо врача, затянул:
- Но-очью еще третья рота на ученье в поле ушла и по сих пор где-то ходит… А погодушка-то - зги не видно…
- Вот как! Целая рота!
"Ах, какая я дуреха, лежу, слушаю, будто не мое дело людей спасать", - подумала Екатерина, испытывая укоры совести.
Надела шинель, опоясалась широким ремнем, натянула шапку и выбежала из землянки.
Снежная крупа хлестнула ее по лицу так больно, что она опустила голову и присела. Осмотрелась, не зная, куда идти. "Надо кого-нибудь спросить, где у них штаб размещается", - подумала девушка. Но спросить было не у кого, и, постояв еще с минуту на одном месте, она тихонечко побрела, надеясь найти штаб без посторонней помощи.
Пройдя метров сто от землянки, она решила вернуться, опасаясь, как бы не уйти от расположения гарнизона в чистое поле. Когда она, по ее расчетам, приблизилась к землянке капитана на расстояние десяти - пятнадцати шагов, мимо нее в снежном месиве промелькнуло черное пятно.
- Товарищ, подождите! - крикнула Тарасенко.
Но черное пятно уже скрылось, возглас ее слился со свистом ветра. Тогда, разбросив широко руки, она кинулась вслед за черным пятном.
- Вы откуда взялись?! - изумленно воскликнул Тихонов, когда девушка на бегу поймала его за рукав шинели.
- Товарищ капитан, я слышала ваш разговор в землянке. Это же… это мое кровное дело, и я должна немедленно отправиться на поиски, - сбивчиво проговорила Екатерина, задыхаясь от волнения сильных порывов ветра.
- Нет, подождите, не торопитесь. В поле я вас не отпущу, а здесь ваша помощь может потребоваться, - категорическим тоном проговорил Тихонов. - Войдемте в штаб, я вас познакомлю с комиссаром и начальником штаба.
Они вошли в просторную землянку, заставленную скамейками топорной работы и столами, расписанными чернильными пятнами.
- Знакомьтесь, товарищ военврач: это комиссар нашего батальона, старший политрук Буткин, а это начальник штаба Власов.
Тарасенко почему-то смутилась и, откозырнув, пожала руку Буткину, а потом Власову, который при виде девушки сам залился алой краской.
- Ну, как вы себя чувствуете на новом месте, товарищ военврач? - проговорил Буткин, с улыбкой поглядывая на Тарасенко и думая: "А ведь Тихонов не зря обеспокоился… девочка… и когда она успела институт кончить…"
- Требует, товарищ старший политрук, в поле ее отправить, на поиски Егорова с ротой, - скрывая под прищуром пристальных глаз дрожащую улыбку, сказал Тихонов.
- Это опасно, товарищ Тарасенко, да и не имеет смысла. Роте все-таки проще уберечь себя от несчастья, чем одному человеку, - мягко, но вполне серьезно сказал Буткин.
- Да, конечно, один человек в поле не воин, - усмехнулась Тарасенко, - но я бы пошла с командой бойцов. Это уже другое дело.
Тихонов и Буткин переглянулись. Это было то, что решили проделать они сами, если не помогут сигналы и рота к вечеру не вернется в расположение гарнизона. Королев и Синеоков готовили уже четыре специальные спасательные команды.
- Решим так, товарищ Тарасенко: с командами в поле мы направим санитаров, а вы останетесь здесь и будете ждать. Кстати, что у нас есть из медикаментов в случае, если возникнет необходимость срочной помощи? - сказал Буткин, обращаясь ко всем сразу.
- Да, да. Я должна немедленно это знать. И потом такой вопрос, товарищ капитан: если потребуется хирургическое вмешательство, где можно развернуть операционную? - проговорила Тарасенко и поднялась, нетерпеливо потирая руки.
Тихонов и Буткин посмотрели на нее. Полминуты назад она сидела робкая и застенчивая, краснея при каждом их взгляде. Теперь она преобразилась: говорила свободно, уверенно.
- Ведомости на наличные медикаменты у меня, товарищ военврач. Вот посмотрите, - порывшись в бумагах, проговорил Власов.
Тарасенко приняла из его рук несколько листков, скрепленных спичкой с обожженной головкой, быстро просмотрела их и, довольная, возвратила листки начальнику штаба.
- Да, вас нельзя назвать бедными. Для батальона такой запас медикаментов - редкость, - сказала Тарасенко, глядя на Власова.
- А главное, товарищ военврач, что все цело. Я так сказал бойцам: ну, товарищи, врача нам не посылают, лечить вас некому, и потому не хворать. И знаете, без вас у нас не было ни одного больного, - рассмеялся Тихонов.
И Тарасенко тоже рассмеялась.
- Операционную можно развернуть, по-моему, у санитаров в околотке. Надо, Власов, распорядиться, чтобы там, во-первых, протопили, а во-вторых, приготовили лампы и чистое белье, - проговорил Тихонов.
Буткин утвердительно закивал головой, а Власов вскочил и прищелкнул каблуком в знак того, что приказ комбата ясен и будет исполнец.
- Я все-таки хотела бы осмотреть околоток сама, - настойчиво сказала Тарасенко.
- Что ж, это можно, - поднялся Тихонов и вдруг по-женски всплеснул руками: - Боже мой, да ведь вас покормить надо!
- Потом, товарищ капитан, потом. Пойдемте, пожалуйста.
Раздался взрыв. С потолка на столы посыпалась земля.
- Королев сигналить начал, - сказал Власов.
21
Способ отогревания ног, предложенный Петуховым, оправдал себя целиком. Для большего эффекта Егоров подал команду: "Бегом на месте!"
Через несколько минут Соколков доложил о своих ощущениях:
- Тепло от ног, товарищ лейтенант, начинает разливаться по всему телу.
- Точно! - подхватили другие.
- Еще бы! Это до нас с вами задолго люди испробовали, - проговорил Петухов.
Двигались по-прежнему по прямой, то и дело взбираясь на сопки и спускаясь с них. Это еще больше замедляло движение, но зато и давало гарантию правильности и краткости пути.
К вечеру ветер немного ослаб, но стало холоднее. Снегопад поредел. Видимость увеличилась. Сквозь крутящиеся снежинки проглядывали очертания сопок. Однако продолжалось это недолго. Сумерки словно подстерегали где-то неподалеку и вскоре смешались со снегом, плотно облегли всю степь. Бойцы устали, шли в суровом молчании.
По расчетам Егорова, еще час назад они должны были войти в падь Ченчальтюй, но пока на это не обнаруживалось никаких намеков.
- Послушай, Подкорытов, мы не сбились опять с направления? - спросил Егоров проводника, шедшего теперь рядом с командиром роты.
- Нет, товарищ лейтенант. Направление мы выдерживаем как по струне, но пройти могли. Где же в такой темноте наши землянки рассмотришь. Они бы там догадались да костерок разложили, - проговорил Подкорытов.
- Костерок! Было бы из чего его сложить… Сегодня комбат сократил топливный паек как раз вдвое, - сказал Егоров.
Вскоре рота с большим трудом поднялась на высокий хребет. "Да, опять сбились, этого каменистого хребта я никогда поблизости не видел", - невесело раздумывал Егоров.
Вдруг порыв ветра донес до них откуда-то со стороны отзвуки взрыва. Его услышали все, и рота остановилась без всякой на то команды. Ждали несколько минут, не повторится ли взрыв, но ожидания были напрасны. Двинулись дальше. Не успели еще спуститься с хребта, раздались новые взрывы. К счастью, в эти мгновения ветер чуть-чуть призатих, и легко можно было определить, откуда идет звук.
- Я говорил, что мы уже прошли падь Ченчальтюй. Так оно и есть, - сказал Подкорытов.
- Надо взять круто правее, и тогда мы как раз выйдем к гарнизону, - отозвался Егоров.
- А может быть, это не наши рвут, а японцы, - усомнился кто-то вслух. Но эта мысль показалась всем неосновательной, и ее единодушно отвергли.
- Что, вы не знаете комбата и комиссара? Они уже теперь наверняка сами по степи рыщут в поисках нас, - проговорил Егоров, про себя подумав: "Ну, кажется, влепят мне комиссар с командиром за это путешествие… Пусть… Только бы никто не поморозился".
Через полчаса взрывы послышались опять. Они были уже ближе, и это всех сильно приободрило. Когда поднялись на одну из сопок, то увидели взлетающие в небо красные ракеты.
Егоров знал, что ракет в батальоне очень немного, хранились они для оперативных целей, и то, что Тихонов разрешил их расходовать, говорило о том, как велика в гарнизоне тревога за третью роту.
- Наседкин, ну-ка дай полувзводом залп. Пусть внают, что мы от них уже недалеко, - приказал Егоров.
Рота остановилась. Наседкин вывел в сторонку два отделения, скомандовал, бойцы вскинули винтовки, выпалили боевыми в небо.
В пади Ченчальтюй, должно быть, расценили этот залп как вопль отчаяния. Послышались один за другим четыре взрыва, и ракеты, разрывая темноту и снеговую наволочь, снова взлетели высоко в небо.
- Ну, как самочувствие, товарищи? Никто еще не поморозился? - обратился Егоров к бойцам, повторяя эту фразу за время движения по меньшей мере в сотый раз. По теперь приободрились и те, кто вначале приуныл не на шутку.
- Берегите, товарищи, лица, а то темно и можно без носа и щек остаться, - предупредил Егоров.
Бойцы принялись дыханием согревать руки и растирать лица.
Падь Ченчальтюй оказалась гораздо ближе, чем можно было предположить по звуку.
Роту встретили метров за двести от землянок. В сумраке Егоров рассмотрел группу людей, стоявших в кучке. Кто-то один отделился от нее, шагнув навстречу Егорову.
- Тяжелые случаи обмораживания есть? - прозвучал женский голос жестко и требовательно.
"Это еще что за начальство?" - промелькнуло в уме Егорова и, прежде чем ответить, он осведомился:
- А с кем имею честь разговаривать?
- Батальонный врач, военврач третьего ранга Тарасенко.
Егоров собрался было ответить на вопрос врача, но тут приблизился Тихонов и задал тот же вопрос, что и Тарасенко.
- Ноги, товарищ капитан, уберегли по способу младшего политрука Петухова, за лица не ручаюсь. Темно…
- Оружие в сохранности?
- В порядке. Учение прошло хорошо. Если бы не снегопад…
Но Тихонов не дал договорить Егорову:
- Поставьте оружие в пирамиды и немедленно в столовую.
- Есть! Слушаюсь!
В столовой, пока бойцы проходили за столы, Тарасенко дала кое-кому мазь для лица и рук. Она ходила по столовой с большой десятилинейной лампой, присматривалась к бойцам. Пища в котлах вновь была подогрета, и миски со щами дымились сейчас густым паром. После щей бойцам подали горячую гречневую кашу, а потом налили по кружке кипятку.
Бойцы ели, обжигались, поглядывали на Тарасенко, переговаривались. Когда обед кончился, она подошла к Егорову, сидевшему вместе с Петуховым за столиком для командиров, сказала:
- Теперь, товарищ лейтенант, я отправлюсь с вами в землянки и уложу бойцов спать.
Егоров промолчал, но про себя подумал: "Начинаются дамские штучки". Деловитость Тарасенко казалась ему немного нарочитой, и где-то в глубине сознания мелькнула мысль: "Что она, выслуживается или от всей души хлопочет?"
Оказавшись в землянке, в которой размещался взвод старшины Наседкина, Тарасенко взяла власть в свои руки.
- Сядьте все на нары, разуйтесь и покажите мне ноги, - сказала она бойцам.
Показывать голые, натруженные ходьбой ногн такой хорошенькой девушке ни у кого не было охоты. Тарасенко заметила, что бойцы не торопятся, и повторила свое приказание более настойчивым тоном.
Шлёнкин оказался крайним. Тарасенко подошла к нему, остановилась, ожидая: Терентий скорчил лицо, посмотрел сокрушенно на врача и нехотя начал снимать ботинки.
В это время в землянку вошли Буткин и Тихонов. Они встали в уголок, под полочкой, на которой жарко горела керосиновая лампа, и молча наблюдали за девушкой.
Закончив осмотр ног, она распорядилась:
- Теперь, товарищи бойцы, вы снимете верхнюю одежду и ляжете спать. Укрываться будете одеялами и шинелями. Лучше, если ляжете теснее, так скорее согреетесь.
Бойцы опять в нерешительности медлили. Непривычно было раздеваться в присутствии женщины. Но Тарасенко словно не замечала их смущения. Она прошлась по землянке, поторапливая бойцов, показала им, как нужно укрываться шинелью, чтобы было теплее, и, дав некоторые наказы санитару, остающемуся во взводе на ночь, обратилась к Тихонову:
- Можно идти, товарищ капитан, в соседнюю землянку.
Когда они трое вышли из землянки, Тихонов с усмешкой проговорил:
- А вы, товарищ военврач, умело обращаетесь с бойцами. По-командирски!
Тарасенко засмеялась, сказала:
- Ну, еще бы не уметь. Я ведь старый солдат, на финской войне врачом лыжного батальона была.
Буткин дернул Тихонова за руку, что означало: "Ну вот, а ты сомневался".
22
Январь тысяча девятьсот сорок второго года начался в Забайкалье свирепыми морозами. Сопки, окружавшие падь Ченчальтюй, потонули в белом, как молоко, тумане. Туман до того был густой, такой плотной, непроницаемой пеленой закрывал и землю и небо, что люди двигались ощупью, и если не натыкались друг на друга, то только потому, что по скрипу снега под ногами угадывали, где, в каком направлении идет встречный.
Земля тут была жесткая, каменистая, исчерченная извилистыми, как жилы, хребтами; рек и озер поблизости не было, но, несмотря на это, ночами, перед рассветом, когда мороз достигал особенной ярости, земля трескалась и гул, похожий на выстрел тяжелого орудия, разносился по обширным безлюдным просторам.
"Все тут, в этом Забайкалье, не в меру. В других краях мороз как мороз, туман как туман, а тут сплошное наваждение", - повторяли в батальоне фразу, пущенную в обиход политруком третьей роты Василием Петуховым.
Но как ни свирепы были морозы, как ни неподвижны были туманы, все равно батальон капитана Тихонова жил кипучей жизнью.
По вечерам, скрытые первым сумраком, уходили к границе дозоры и наблюдатели. По сопкам вокруг пади Ченчальтюй сменялись часовые. В холодном нетопленном клубе комиссар батальона Петр Петрович Буткин, сопровождаемый ни на минуту не прекращающимся кашлем бойцов, читал лекции по истории партии.
Переспав ночь в землянках, с потолков которых свисали, как люстры, причудливые сосульки, бойцы поднимались, проделывали утреннюю физзарядку, умывались, завтракали и усаживались заниматься. Пока на дворе властвовал пятидесятиградусный мороз, бойцы изучали воинские уставы, тренировались в разборке и сборке винтовок, автоматов, гранат, минометов.
Запас топлива катастрофически сокращался. Тихонов приказал не топить склады, клуб, уменьшил на три четверти выдачу дров командирам, но и этих мер оказалось недостаточно. Скрепя сердце комбат отдал новый приказ: землянки бойцов топить один раз в неделю, командирам дровяной паек еще раз сократить наполовину. Но никакие сокращения не могли снять нарастающей угрозы. В один из дней из-за отсутствия топлива могла загаснуть кухня, и тогда жизнь батальона стала бы невыносимой.
Тихонов и Буткин ежедневно строчили тревожные донесения в вышестоящий штаб, ездили в политотдел, посетили генерала Разина. Всюду их выслушивали с вниманием и сочувствием, но, обещая помочь, тут же, как бы мимоходом, напоминали: вы, дескать, не одни у народа, потерпите, не думайте, что вы в отчаянном положении.
Тихонов и Буткин возвращались в батальон, собирали бойцов, убежденно говорили:
- Трудности мы переживаем немалые, но подумайте, каково нашим братьям на фронте? Мы и десятой доли не знаем того, что приходится переносить фронтовикам.
И эти слова глубоко западали в душу бойцов. Чем тяжелее становилась жизнь, тем больше закалялось терпение людей, тем больше вырастала их приспособляемость к обстоятельствам и условиям службы.
- Нас легко не возьмешь! Хныкать мы не будем! - вслед за комиссаром Буткиным везде и всюду повторяли бойцы-агитаторы.
И как ни сурова была жизнь, именно в эти дни военврач Екатерина Тарасенко пережила немало трогательных минут, запомнившихся ей на всю жизнь.
Как-то раз сидела она в своей землянке. В маленькое оконце, разместившееся почти под самым потолком, как и у большинства землянок, вползали зимние сумерки. Тарасенко сидела в шинели, в шапке - в землянке было холодно. Едва смерилось, она зажгла лампу, задернула оконце светомаскировочной шторкой. От лампы потянуло теплом. Запахло керосиновой гарью. Девушка вытянула руки, согревая прихваченные морозом пальцы, наслаждаясь ручейками тепла, растекавшимся по телу. "Как бы хорошо сейчас оказаться в теплой комнате, с электрическим освещением, чистой постелью… А ведь все это было… И почему только человек не ценит по-настоящему, когда он имеет все это…" Тарасенко перебирала в памяти своих друзей, вспоминала отца, подсчитывала, сколько ей писем нужно написать в самое ближайшее время.
У землянки послышался хруст снега. Кто-то подошел к двери, но открывать ее не решался. Девушка насторожилась, подняла голову, выжидала. Хруст снега послышался вновь, потом негромко пальцем постучали в дверь.
- Войдите, пожалуйста!
Вошел Синеоков, командир второй роты. Он вошел как-то боком, смущенный, и несколько секунд стоял, не находя слов. При виде его у Екатерины сжалось сердце. "Начинается, - подумала она. - Пришел, по-видимому, сказать о тоске своего сердца. Надо опередить его и рассеять всякие надежды…"
- Извините, товарищ военврач, что я вторгся к вам в неположенное время, - заикаясь, проговорил Синеоков, продолжая стоять боком и что-то скрывая под полой шинели.