- Ничего, ничего, проходите, - не очень любезно, с подчеркнутым равнодушием проговорила Тарасенко.
- Видите ли… Я, собственно, мимоходом. Дело в том, что у вас в землянке довольно прохладно, - туманно и витиевато продолжал изъясняться Синеоков.
"Скажу-ка я ему сразу и без всяких обиняков: любезный товарищ, не терзайте свое сердце попусту, я влюблена в другого, он остался работать в Казани, в факультетских клиниках, а я уехала на восток. Но ничто - ни расстояние, ни время - не разлучит нас. Поймите это и успокойтесь".
- Хм, прохладно, - кашлянув, повторил Синеоков, - а нам как раз сегодня на роту топливо отпустили, ну, вот я и принес вам немного из своего пайка, - с большим трудом закончил Синеоков, вытянув из-под полы гладкое березовое полено.
- Что вы, товарищ лейтенант! Я ведь и сама получаю паек! - воскликнула Екатерина и про себя подумала: "Что он, по-товарищески это делает или решил таким способом покорить мое сердце?" - Напрасно вы беспокоитесь, товарищ лейтенант. Мы же с вами живем на глазах целого батальона. Люди могут расценить это превратно, - желая проверить свои опасения, с хитрецой проговорила Тарасенко.
- Ну что вы говорите?! Бойцы моей роты сегодня несколько раз ко мне обращались: "Товарищ лейтенант, отдайте наши дрова военврачу. Нас ведь все-таки много, а она одна", - сразу осмелев, неестественно громко заговорил Синеоков.
Выложить все свои доказательства он не успел. С улицы донесся скрип снега, а потом раздался легкий стук в дверь. Тарасенко крикнула:
- Войдите, пожалуйста!
Когда дверь открылась и ворвавшиеся в землянку густые клубы белого пара покатились по земляному полу к столику, Тарасенко и Синеоков увидели политрука Батракова, уполномоченного особого отдела. Он вошел, как и Синеоков, боком и что-то придерживал под полой шинели. Должно быть, оттого, что он не ожидал встретить здесь Синеокова, угрюмые, черные, как агат, глаза его сверкнули с изумлением и погасли под длинными ресницами. Однако, заметив в руке Синеокова березовое полено, Батраков быстро поборол смущение и, усмехнувшись, проговорил:
- Не отказывайтесь, товарищ военврач. Вы у нас одна, и мы это от всего сердца… - Батраков вытащил из-под полы шинели сосновый чурачок и положил его возле печки.
- Нет, право же, товарищи, так нельзя. Я такой же командир, как и вы, и мне неудобно быть в привилегированном положении. Я прошу забрать ваши дрова и больше этого не повторять, - проговорила Тарасенко сердито.
Синеоков и Батраков сконфузились, переглянулись и, желая во что бы то ни стало убедить девушку, заговорили в один голос. В это время в дверь постучали, и в землянку вошли посланцы третьей роты: Шлёнкин, Соколков и Подкорытов. Соколков держал кучку щепок. В руках Шлёнкина было два полена, а Подкорытов придерживал локтем свиток бересты.
- Товарищ военврач, разрешите обратиться, - прикладывая руку к шапке, проговорил Подкорытов.
Но Тарасенко словно не слышала этих официальных слов. Взглянув на вошедших, она поняла то, в чем еще минуту назад сомневалась. Ее приняли в батальоне, как родную, ее полюбили здесь той бескорыстной и по-братски чистой любовью, которая скрашивает все трудности и невзгоды жизни и делает людей преданными друг другу. И она не посмела больше отказываться.
- Товарищи, милые, но почему вы о себе-то не беспокоитесь? Вам же холодно не меньше, чем мне, - растроганно проговорила Тарасенко, опуская повлажневшие глаза.
- Вы уж примите, товарищ военврач. Бойцы обидятся. Вы вон как о нас в ту ночь хлопотали, - сказал Шлёнкин и бережно положил дрова возле печки.
Соколков и Подкорытов выложили свои приношения, потом откозыряли и вышли вслед за Шлёнкиным. Синеоков и Батраков тоже попрощались с Тарасенко и поспешили за бойцами.
Через пятидневку топливо в батальоне кончилось. На кухне дров осталось так мало, что Тихонов приказал снабжать батальон горячей пищей вместо трех - один раз в сутки.
А морозы не прекращались. Степь лежала в тумане. Трескалась земля. Внутренние стены землянок покрылись серебрящимся покрывалом снега. Люди согревались только по ночам. Они спали, прижавшись друг к другу, укрываясь шинелями, плащ-палатками, матрасовками, набитыми сеном.
Но тяжелое положение батальона не могло продолжаться бесконечно. В один из самых морозных дней, пробивая туман ярким светом фар, в пади Ченчальтюй появилась легковушка Разина. Генерала не могли удержать ни морозы, ни метели, и он колесил по пограничным гарнизонам в любое время.
- Ну, как, Тихонов? Живы? - спросил генерал, войдя в штабную землянку и здороваясь за руку с капитаном и Буткиным. - Нате-ка, покурите с горя сладкого, - присаживаясь на табурет и вытаскивая из кармана овчинной борчатки кисет с душистым табаком, сказал Разин.
- Вот, товарищ генерал, подсчитываем последние ресурсы. На кухне осталось двадцать два полена и три ведра угля. Больше трех дней никак не протянуть. Пытались сегодня по степи собирать бурьян, но результаты более чем неутешительные. Силами двух рот собрано три мешка травы, - доложил Тихонов.
- И за это молодцы! Молодцы, что не опускаете рук, ищете, беспокоитесь. А только кончились ваши мытарства. Сегодня на разъезд ночью придут два вагона березового долготья.
- Замечательно! - вырвалось у Буткина, и он весело посмотрел в просветлевшее лицо капитана.
- Надо эти дрова немедленно выгрузить, чтоб не задерживать вагоны. Это во-первых. Во-вторых, не исключена возможность выхода батальона в траншеи. Вот, почитай-ка! - Генерал вытащил из своей полевой сумки листик тонкой папиросной бумаги, испещренный синей машинописью, и подал его Буткину, сидевшему к нему ближе. Это была последняя разведсводка с границы.
23
Ночью третья рота в полном составе работала на разъезде. Березовое долготьё было отличное: ровное, чистое, словно отборное. Люди до того стосковались по огню, что, вытащив из вагона несколько сутунков, распилили их на чурбаны и запалили костер. Тихонов, привыкший за последние дни подсчитывать каждое полешко и каждый уголек, хотел было прикрикнуть на бойцов, затеявших это дело, но, увидев веселое пляшущее пламя, подошел к костру и, вытянув руки, долго грел их.
Работали дружно, споро. Первый вагон разгрузили почти играючи. Прокофий Подкорытов мечтал вслух:
- Первым делом, ребята, как попадем в гарнизон, чаю горячего повару закажем, чтоб покрепче заварил, потом щей горячих наедимся, да так, чтоб пот прохватил…
На рассвете Тихонов приказал Егорову нагрузить две подводы и отправить их в падь Ченчальтюй. Там ждали топливо с часу на час. Когда возы были увязаны, Тихонов осмотрел сани - не перегружено ли - и велел ездовым в гарнизоне не задерживаться. Но дорог в падь Ченчальтюй ни зимой, ни летом не было, и ездовые, понадеявшиеся на намять лошадей, пришедших на разъезд под управлением самого Тихонова, заблудились в степи в непроглядном тумане.
Часов в одиннадцать дня была закончена разгрузка второго вагона. Подводы же все еще не возвращались. Бойцы окружили костер, курили, слушали разговор командиров. Егоров предлагал капитану не ждать подвод, а вывести весь батальон в степь, построить его цепочкой и все березовое долготьё перебросить от разъезда в падь Ченчальтюй эстафетой - от бойца к бойцу. Пока остальные роты находились в гарнизоне, зачин должна была сделать третья рота.
Тихонов слушал Егорова молча, поглядывая на большой ярус березовых сутунков, про себя раздумывал: "А пожалуй, дельное Егоров говорит: если возить дрова на двух лошадях, в неделю с этим не управишься при таком тумане. Да, кроме того, кони нужны на другое дело. Продовольствие и фураж надо обязательно с базы вывезти. Только бы туман чуть-чуть отпустил…"
Егоров видел, что капитан о чем-то раздумывает, не решается высказать свое мнение. Но он был убежден в деле, которое предлагал, и потому заговорил опять о своем:
- Если каждая рота выставит по сто человек, то уже первой очередью эстафеты мы захватим огромное расстояние. Каждый боец при этом будет нести сутунок всего лишь пятьдесят метров. Это не истощит его силы и позволит перекликаться с соседями, чтоб не сбиваться в тумане с направления. А теперь прикинем, сколько потребуется времени для перевозки на лошадях… - И Егоров пустился в пространные арифметические подсчеты.
Тихонов выслушал его до конца, посмотрел пристально на Егорова и, усмехнувшись, сказал:
- А дотошный ты, Филипп Иваныч, мужик. Не будь ты хорошим строевым командиром, тебя надо было бы послать куда-нибудь интендантом, гляди, ты разогнал бы кое-кому дрему…
Бойцы, сидевшие вместе с командирами и слышавшие все доказательства Егорова, принялись обсуждать его предложение. Всем им хотелось скорее отведать горячей пищи, выспаться в теплых землянках, посидеть в клубе без шинелей, вымыться в бане. Они принялись горячо защищать предложение Егорова. Тихонов наблюдал за ними, но пока молчал, поглядывая в степь и прислушиваясь, не скрипит ли где под полозьями снег.
Но подводы не вернулись и к полудню. Стало ясно, что они кружат где-то по степи. Грузовая машина стояла без горючего, и брать ее в расчет не приходилось. Единственный способ, который оставался для переброски топлива в гарнизон, - это способ, предложенный Егоровым.
- Ну вот что, Егоров, - сказал Тихонов. - Выстраивай роту цепью да выдели мне Подкорытова, пусть несет мое приказание Власову, чтоб остальные роты проложили встречную нам эстафету.
Подкорытов был уже наготове, тотчас подлетел к капитану, козырнул, замер по стойке "смирно". Он знал, почему капитан избрал своим посыльным его, Подкорытова. Он славился в роте как лучший ходок, не знающий устали. В таком тумане только он один мог пройти в гарнизон самым кратчайшим путем, не плутая между сопок.
Подкорытов слушал наказы капитана. Егоров тем временем объяснил роте новое задание. Командиры взводов тотчас принялись расставлять бойцов по степи.
- Да, Наседкин, - обратился Егоров к одному из командиров взводов, - учти, что темп работы зависит от вашего взвода. Вы будете в голове эстафеты. На первый этап поставьте самого проворного бойца.
- Соколкова, товарищ лейтенант, придется, - сказал Наседкин.
- Соколкова? Лучше давай кого-нибудь покрепче по комплекции. А если Шлёнкина? - прищурив глаза, проговорил Егоров.
- "Систему"? Этот силен, да уж очень неповоротлив, будет копаться с каждым бревёшком по полчаса, - засмеялся Наседкин.
- А ты его позови сюда, я с ним сам потолкую.
- Шлёнкин, ко мне! - крикнул командир взвода.
Его возглас покатился в морозном тумане от бойца к бойцу:
- Шлёнкина к командиру взвода!
Вскоре к ярусу березового долготья, возле которого стояли Егоров и Наседкин, подбежал запыхавшийся Шлёнкин. Он вынырнул из молочно-белесого тумана, как из воды.
- Товарищ лейтенант, разрешите обратиться к старшине, - приложив руку к шапке, проговорил Шлёнкин.
- Я как раз хочу поговорить с вами. Садитесь, - сказал Егоров и передвинулся с одного места на другое. - Дело вот какое, Шлёнкин. Решили мы с комвзводом поставить вас во главе эстафеты, на первом участке. Но уж поработать придется тут на совесть. От того, как быстро вы будете подавать бревна своему соседу, зависит быстрота движения всей эстафеты, а значит, и честь роты. Ясно?
- Все ясно, товарищ лейтенант, - вскочив, откозырял Шлёнкин.
- Ну, в добрый час! Надеемся…
- Да уж постараюсь, пусть только там в степи управляются, - расплывшись в широкой улыбке, проговорил Шлёнкин.
- Рота, приготовиться к работе! - прокричал Егоров.
Шлёнкин передал приказ комроты соседу, а тот, в свою очередь, переслал его дальше.
Минут через десять от бойца, замыкающего цепь в степи, пришло сообщение, что к работе все готовы. Шлёнкин взвалил на плечи березовый сутунок и понес его сквозь туман очередному бойцу.
Егоров дождался возвращения Шлёнкина и направился к костру доложить капитану Тихонову, что эстафета двинулась в путь.
Когда через полчаса Егоров и Тихонов подошли к ярусу посмотреть, как идет работа, они увидели Шлёнкина в облаке пара. Он проворно, не обращая ни малейшего внимания на подошедших, схватил сутунок, встряхнул его на плече и тут же скрылся в тумане.
- Кто это тут мечется? - спросил Тихонов, не узнав Шлёнкина.
Егоров объяснил. Тихонов посмотрел в туман, как бы стараясь увидеть в нем Шлёнкина, и с теплотой в голосе сказал:
- Вот тебе и "система"! А ведь поначалу в писаря просился.
- Помню этот день, товарищ капитан, помню! - проговорил Егоров, припоминая не только Шлёнкина, но и самого себя.
24
Морозы кончились вскоре после переброски топлива, но в тепле батальон прожил недолго. Однажды утром сидевшие в штабной землянке Тихонов и Буткин услышали позывной писк полевого телефона. Тихонов приложил трубку к уху, назвал свой опознавательный номер. Докладывали с наблюдательного пункта:
- Над нами самолет. Идет из Маньчжурии в глубь нашей территории.
Тихонов крикнул дежурного по штабу, приказал ему объявить боевую тревогу. Дежурный бросился из землянки к висевшему на столбе куску рельса, ударил по нему железным курком от телеги.
Буткин и Тихонов выбежали вслед за ним, не удаляясь от землянки, остановились, прислушиваясь к протяжному гулу мотора. Самолет шел на такой высоте, что его трудно было сразу увидеть. Буткин и Тихонов стояли, закинув головы, осматривали небо. Увидеть опознавательные знаки им не удалось, но то, что самолет принадлежал японцам, было ясно и без того. Самолет покружился над сопками минут десять - пятнадцать, по-прежнему не рискуя снижаться, и лег на обратный курс.
- Это разведчик. Завтра он появится и опять пройдет несколько ниже. Знаю я ухватки японцев еще по Халхин-Голу, - сказал Тихонов.
Но в этот день произошло другое серьезное событие. Полевой караул, как обычно высланный из батальона накануне, вернулся с важным сообщением. Патрулируя, бойцы увидели на японской стороне фанерный лист, исписанный русскими буквами. Буквы были написаны так крупно, что их можно было прочитать без бинокля. "Сегодня наши доблестные императорские войска вошли в Сингапур". Слово "Сингапур" было написано по старой орфографии, с твердым знаком на конце.
После того как бойцы доложили об этом факте и ушли из штаба, Тихонов сказал Буткину, писавшему очередное донесение в политотдел:
- Кружится у японцев голова от легких успехов. Сингапур они, может быть, еще и не взяли, но возьмут. Чего же его не взять при таком сопротивлении. Теперь японцы вообразят, что и мы такие же вояки, как англичане и американцы, и, чего доброго, кинутся на нас.
- Это факт! По-моему, мы никогда еще не были так близки на востоке к войне, как теперь, - отозвался Буткин и, помолчав немного, сказал, откладывая ручку в сторону: - Вчера начальник политотдела показал мне несколько записей радиоперехвата из Токио. Там совершенно откровенно призывают не терять времени и напасть на СССР.
Они не успели закончить свой разговор, как в землянку вошел нарочный из вышестоящего штаба с пакетом под черными сургучными печатями.
Тихонов приказал увести нарочного в столовую и, когда тот в сопровождении дежурного вышел, вскрыл пакет. Штаб предписывал: к исходу следующих суток батальону выдвинуться к границе, в район его обороны, и привести в готовность все боевые средства. Далее указывались способы связи с соседями и местонахождение оперативной группы штаба.
- Всё они расписали, как по маслу, а вот то, что у меня бойцы сидят без полушубков и валенок, до этого им дела нет, - сердито проговорил Тихонов.
Он молча походил по землянке. Остановившись возле Буткина, сказал:
- Поезжай, Петр Петрович, к генералу Разину, натрави его на интендантов, а я займусь подготовкой к выходу в траншеи.
Но Тихонов горячился напрасно и интендантов поносил совершенно зря. Буткин не успел еще выехать, как в падь Ченчальтюй прибыло четыре грузовика с полушубками и валенками. Все это было новенькое, не обдутое еще ветрами, и остро пахло фабричными кислотами.
В течение суток батальон одевался, обувался, приводил в порядок оружие. Теперь, когда все бойцы и командиры были обмундированы по-фронтовому, оружие вновь осмотрено и вычищено, ни у кого и мысли не было, что война не начнется и на этот раз. Все чувствовали себя приподнято и были преисполнены решимости смело встретить новые испытания.
Переход к границе совершили под покровом темноты.
Траншеи были засыпаны снегом, и их пришлось прочищать лопатами. Одновременно принялись сооружать обогревательные пункты. Это были обыкновенные брезентовые палатки, натянутые в складках сопок. Сверху на палатки бойцы набросали колючей степной травы, а снизу соорудили завалинки из плитняка, кучами лежавшего по сопкам, и пластов спрессовавшегося на ветру снега.
Внутри палаток были поставлены железные печки. Отдыхали бойцы небольшими группами, по очереди, прямо на земле, застланной сеном.
Иногда в палатках становилось так тепло, что бойцы сбрасывали с себя полушубки и отогревались по-домашнему.
Рота Егорова занимала свой прежний участок. По равнине, расстилавшейся к югу от маньчжурского городка, даже в самую тихую погоду то и дело проносились поднятые вихрем столбы снега. Маньчжурский городок чернел и дымился, но оттого, что ни на улицах городка, ни возле него не видно было никакого движения, он казался покинутым.
Обжились на новом месте быстро. В траншеях из камней соорудили сиденья. На второй день по взводам начались регулярные занятия: читали сводки Информбюро, уставы, проверяли знание оружия.
Егоров прошелся по всем взводам и остался доволен. Вспомнился летний выход батальона на границу. Тогда люди были не подготовлены, взводы и роты не сколочены, не хватало командиров. Вспомнил Егоров кое-что и о себе. "Суетился я тогда больше всех, хватался то за лом, то за лопату, с командного пункта во взвод убежал… Что у нас тогда было? Готовность бороться и умереть и оружие, которое мы все плохо знали… И все-таки мы были силой. Наткнись тогда японцы на нас, мы могли одержать над ними верх. Мы окрылены были желанием защищать честь Родины. Разве не это же чувство придает силы нашим воинам там, на западе? Партизаны или народное ополчение тоже ведь не проходили военных академий, а сколько они дали жестоких боев немцам?! Да, другие стали мы, и я совсем другой стал, а когда этот перелом случился, где он и на чем наметился, - трудно теперь установить…"
С этими мыслями Егоров подошел к обогревательному пункту, остановился, докуривая глубокими затяжками папиросу, хотел пролезть в палатку, но услышал басок Шлёнкина и решил послушать, о чем он говорит.
- Я помню, когда нас капитан привел в падь Ченчальтюй, посмотрел я на сопки и подумал: "Нет, больше месяца мне не прожить тут, с ума сойду". А теперь иногда раздумаюсь, представлю, как мы когда-нибудь уезжать будем, и чую - защемит сердце. Суровая сторонка, а привыкли, вроде лучше нашей пади и мест на земле нет. Еще тосковать потом будешь, - засмеялся Шлёнкин.
- Ты к этим местам через труд приобщился, вот в чем загвоздка, - послышался голос Викториана Соколкова. - Если б ты не перерыл здесь столько земли, не пролил столько пота, не встретил тут новых товарищей, не знал, ради чего ты живешь тут, ты давно бы сбежал отсюда. Что бы тебя тут держало?
- Это верно. Здесь тем и держишься, что другие держатся, - согласился Шлёнкин.
- Одним словом, земля родная, - громко зевая, проговорил Соловей.