"И они о том же, о чем и я", - подумал Егоров и пролез в узкую щель в палатку.
Увидев лейтенанта, бойцы хотели подняться, но Егоров махнул рукой:
- Не нужно. Отдыхайте.
Он лег на сено рядом с Соколковым, закинул руки. Ночь он не спал, сидел на наблюдательном пункте, проверял внешние посты на подступах к роте, потом был у Тихонова на совещании командиров.
Егоров почти уже уснул, когда раздался голос сержанта Соловья:
- Товарищ лейтенант, разрешите обратиться?
Егоров открыл глаза, поднял голову, ждал.
- Я вас, кажется, разбудил, извините, товарищ лейтенант, - сказал Соловей. - Но, видите ли, дело такое. Сердечное, так сказать. Я еще в гарнизоне хотел поговорить с вами, да вы все заняты были. - Сержант волновался и, против обыкновения, говорил заикаясь и путаясь. - В партию я надумал вступить. Хочется в бой с японцами пойти коммунистом. Вы мне рекомендацию дадите?
Егоров поддержал намерение сержанта, но объяснил, что выполнить его просьбу не может. Во-первых, у него не хватает еще партстажа, а во-вторых, он знает его меньше одного года, что не отвечает требованиям устава партии.
Соловей огорчился, а Егоров, заметив это, проговорил:
- А вы не унывайте, Соловей. У нас в батальоне немало коммунистов с большим стажем: наш политрук Петухов, комбат Тихонов, комиссар Буткин, старшина Наседкин, так что рекомендующих найти можно. Что касается срока пребывания в батальоне, то время тоже работает на вас. Год пролетит незаметно. Будете так же хорошо служить, дам вам служебный отзыв, достойный вступающего в партию…
Соловей посмотрел на Соколкова, на Шлёнкина, потом перевел взгляд на командира роты.
- Благодарю вас, товарищ лейтенант. Извините, что побеспокоил.
Егоров опустил голову, но опять приподнялся, спросил:
- Ну а вы, Соколков, не собираетесь вступать в партию?
- Нет пока, товарищ лейтенант, подзакалиться еще надо.
Шлёнкин приподнялся на локте, выжидал, спросит лейтенант о том же у него или не спросит. Лейтенант не спросил, но, взглянув на него, сказал:
- В партию никогда не поздно вступить. Важно, чтоб человек душой созрел, чтоб сами дела его привели в партию.
Шлёнкин понял, что лейтенант сказал это для него. "Значит, он считает, что я еще не созрел", - подумал Шлёнкин, и ему стало от этой мысли горько. Он повернулся на другой бок, лежал, размышляя: "Ну хоть бы спросил лейтенант, и то мне легче было бы".
Шлёнкин так и уснул с этими мыслями. Когда он проснулся, стояла уже ночь. Ни Егорова, ни сержанта, ни Соколкова в палатке не было. На их местах спали другие бойцы. Ветер свистел над палаткой, поскрипывал снег под ногами часового, охранявшего обогревательный пункт.
Шлёнкин хотел подняться, но посмотрел на часы со светящимся циферблатом и решил полежать еще. Спать уже не хотелось, и сами собой на ум пришли прежние мысли.
"Ну хоть бы спросил лейтенант. Я бы ведь напрашиваться не стал. Уж коли Соколков не созрел, а я и подавно. А все-таки зачем же так?" Потом он вспомнил себя довоенным. В памяти отчетливо представилась комната, обставленная старой, уже изрядно затасканной мебелью, вечеринки с участием начальства, мир и покой, царившие тогда у них в конторе, размещавшейся на тихой улочке, в уютном деревянном доме, построенном, должно быть, каким-то чиновником среднего достатка. Давно ли от этих воспоминаний мучительно тоскливо становилось на душе? Теперь они не трогали сердце. Нет, не так он жил, и хорошо, что та жизнь кончилась. И почему раньше он не встретил этого Витю Соколкова, ненасытного и жадного до жизни? Разъездной ревизор… Ему это казалось вершиной. Он упивался своей должностью, и ничто, кроме благополучия, не занимало его. Соколков… Немало он над ним, над Терентием Шлёнкиным, потешался, немало резких и горьких слов он высказал и… спасибо ему, спасибо. Шлёнкин представил себя после войны. Как знать, может быть, он и переживет эту войну, уцелеет, пройдя через все испытания, которые жизнь готовит ему. И жить тогда он будет по-другому, он еще не знает в точности - как, но совсем иначе. Возможно, он пойдет учиться, он ведь совсем еще молод, а скорее всего, он будет работать там же, в "системе", он же любит свою работу, но только к жизни он подойдет с новой меркой…
Убаюканный своими размышлениями, он лежал и час и другой…
- Красноармеец Шлёнкин, на выход! - раздался за палаткой приглушенный голос дневального.
- Есть, Шлёнкин на выход! - негромко, чтобы не разбудить товарищей, ответил Терентий и поспешно вскочил.
"Быстро, черт возьми, время пролетело! Давно ли смотрел на часы, было около двух, а сейчас к четырем приближается… Соколков теперь уже ждет меня", - думал Шлёнкин, затягиваясь сверх полушубка ремнем. Через пять минут Шлёнкин в сопровождении разводящего шагал по восточному склону сопки к ее подножию. Здесь, под прикрытием огромного валуна, стояли круглосуточно часовые.
Соколков резким возгласом остановил разводящего, которым был в эту ночь сержант Соловей, и Шлёнкина. Узнав по голосу сержанта, он разрешил им приблизиться к посту. Смена караула произошла четко и быстро.
- Подними воротник, Терёша. Ветерок ледяной, - проговорил Соколков, подергивая плечами.
Он не уходил, ждал, когда Соловей направится вместе с ним. Соловей почувствовал его нетерпение.
- Иди, Соколков, иди, я тебя догоню, - приказал он и, видя нерешительность Соколкова, пояснил: - Шлёнкин у нас на этом посту первый раз стоит, надо показать ему все приметы местности.
Соколков постоял еще несколько минут, переминаясь с ноги на ногу, и не спеша побрел вдоль степи.
- Итак, Шлёнкин, примечай, - донесся до Соколкова голос сержанта.
Вскоре Соколков подошел к глубокой складке, походившей на противотанковый ров, и, войдя в нее у самого основания сопки, начал по тропинке, протоптанной уже часовыми и разводящими, подниматься в гору. Он шел все так же медленно, несколько раз останавливался, прислушивался, не догоняет ли его Соловей. Ночь стояла сумрачная. Небо было низкое, без звезд и без месяца. Ветер дул короткими порывами, проносясь по сопке с диким, заунывным посвистом. В такую ночь хорошо бы сидеть в теплой светлой квартире, читать какой-нибудь приключенческий роман и пить горячий, крепкий чай. Но в мире шла кровопролитная война, и миллионы людей поступали не так, как им хотелось…
Соколков вошел уже на вершину сопки, а сержанта все не было. "И где он там застрял? Жди его тут на ветру. А один придешь, карнач будет ругаться, скажет, почему не вместе ходите. А я, что ль, начальник? Не пойти ли назад?.."
- А, черт! - выругался Соколков и принялся подпрыгивать, размахивая руками и постукивая ими одной о другую.
Соколков проплясал так с полминуты. Когда стих сильный порыв ветра, обдавший его снегом, возле него выросла фигура человека.
- Соколков? Почему один? Где разводящий? - послышался голос политрука Батракова. Он стоял, как бы приготовившись для прыжка, и Соколков в сумраке увидел, что большие, всегда угрюмые глаза Батракова блестят необыкновенным блеском.
- Идет он где-то, товарищ политрук, - с виноватой ноткой в голосе сказал Соколков. - Шлёнкина инструктировал.
Батраков прыгнул, и Соколкову показалось, что он не побежал, а стремглав покатился с вершины сопки. Настороженно и поспешно оглядевшись, Соколков подумал: "Что он? Что это значит?" Еще ничего не решив, Соколков понял, что Батраков проделал все это не зря и ему надо не стоять тут в раздумье, а скорее бежать вслед за политруком.
Он снял с плеча винтовку, встряхнул ее на руках и побежал, с большим трудом удерживаясь, чтоб не упасть и не разбиться о камни.
А там, на посту возле валуна, в эти короткие минуты произошло следующее.
- Итак, Шлёнкин, примечай, - проговорил Соловей и начал рукой указывать на кустики степного чертополоха, черневшие в трех-четырех метрах на поляне, убегавшей к самой черте границы. - Все заметил? Ясно? - спросил Соловей.
- Все ясно, товарищ сержант, - ответил Шлёнкин, наполняясь каким-то особенно торжественным чувством готовности нести свой ответственный пост.
В это время Соколков скрылся из глаз, войдя в глубокую складку сопки. Соловей отдалился от Шлёнкина на один шаг, строго спросил:
- А что ты будешь делать, Шлёнкин, если кто-нибудь из бойцов батальона вздумает уйти за границу?
- Таких у нас не найдется, - воскликнул Шлёнкин и, помедлив, твердо добавил: - А если найдется все же, я такому негодяю пулю в башку всажу…
Шлёнкин стоял с винтовкой наперевес. Сказав эти слова, он крепче прижал ложе, находившееся под мышкой. Две-три секунды было тихо. Один порыв ветра со свистом унесся в степь, а другой только еще приближался. Но вот ветер рванулся, снег облаком взлетел ввысь.
Соловей с ножом кинулся на Шлёнкина сзади. Шлёнкин втянул шею в плечи. Удар пришелся по подбородку. Распарывая полушубок, нож скользнул по кости и вонзился в бок.
Шлёнкин почувствовал острую боль. Он хотел закричать, но сил не было. Напрягая все свои мускулы, он сжимал руку врага с ножом, обращенным к его горлу. Отбросив винтовку в снег, Шлёнкин второй рукой ударил Соловья в переносицу, потом встряхнул его, перебрасывая через голову. Соловей ударился о землю, крякнул, захрипел от злости и напряжения. Падая, он увлек за собой Шлёнкина. Теперь они катались по снегу. Несколько раз нож врага настолько приближался к горлу Шлёнкина, что смерть от него была на расстоянии одной-двух секунд. Но всякий раз Шлёнкин отводил руку с ножом.
Кровь, должно быть, хлестала из раны ручьем. Бок вымок в крови, и боль становилась с каждым мгновением острее и острее. Шлёнкин понял, что спасение ему могут принести только товарищи. Отсюда, от валуна, в траншеи тянулся сигнальный провод. Нужно было как-то извернуться и хотя бы ногой задеть за этот провод. Шлёнкин вытягивал ноги, стараясь поближе подкатиться к месту, где лежал провод. Но Соловей понял замысел Шлёнкина. Изо всех сил тянул он Шлёнкина подальше от валуна. Один раз Шлёнкину удалось все-таки задеть провод носком валенка, но рывок был слабый, и там, в траншее, могли не понять, что он взывает о помощи…
"Надо ударить его камнем по голове", - промелькнуло в мыслях Шлёнкина, и он начал одной рукой шарить возле себя в надежде наткнуться на камень. Соловей тотчас почувствовал, что сопротивление ослабло, и подмял Шлёнкина под себя. В следующее мгновение Соловей вырвал у Шлёнкина свою руку с ножом. Это был серьезный выигрыш. Но и Шлёнкин теперь был вооружен. Он держал в руке тяжелый, с острыми краями камень. Один удар таким камнем в голову мог решить исход борьбы.
Однако ни Соловей, ни Шлёнкин не успели вступить в решающую схватку. Подбежал Батраков. Рукояткой нагана он ударил Соловья по руке с ножом, схватил его за воротник полушубка, направил в лицо дуло револьвера.
- Поручик Квятковский, встаньте, ваш номер не прошел! - с торжеством в голосе, отчеканивая каждое слово, проговорил Батраков.
Шлёнкин все еще держал в руке тяжелый камень. Рядом с политруком стоял Соколков. С сопки бежали бойцы и командиры. Шлёнкин услышал встревоженный голос Тарасенко:
- Вы ранены?
Егоров схватил Шлёнкина за руку, крепко сжал ее, шепча какие-то неясные, но хорошие, идущие из глубины души слова…
…Два месяца прожил батальон Тихонова в траншеях на границе, а когда вернулся в падь Ченчальтюй, началось все сызнова: учения, походы, караулы и тревоги… тревоги…
Часть вторая. Орлы над Хинганом
1
В те июньские дни тысяча девятьсот сорок пятого года небо над степью было закрыто мутно-желтым шатром пыли. День и ночь гудела и содрогалась земля от грохота танковых колонн, от рокота самолетных моторов, от рева автомобилей, от топота лошадей.
С наступлением сумерек над степью поднималось яркое зарево, как от гигантского пожара. Это сливались в единое море света огни фар, костры биваков, лучи прожекторных установок противовоздушной обороны.
Живой, бушующий поток людей, машин, лошадей поглощали десятки и сотни эшелонов, прибывавших на неведомые степные разъезды чуть ли не из всех столиц Европы. Воины, прошедшие с боями от Москвы и Сталинграда до Берлина и Вены, с горячим любопытством осматривали однообразное степное раздолье.
Вокруг лежали изрытые сопки. Извилистые противотанковые рвы тянулись на десятки и сотни километров. Траншеи и окопы встречались на каждой сотне шагов. Землянок было едва ли не больше, чем тарбаганьих нор. Миллионы кубометров земли передвинули человеческие руки за эти четыре года.
Сколько же потребовалось на это сил, упорства, мужества?
Ветераны войны знали настоящую цену воинского подвига.
- Хотя о вас не писали в сводках Информбюро, но работали вы знаменито, - говорили они солдатам и офицерам забайкальских полков и дивизий.
Забайкальцы вливались в общую массу войск как равные, со своей особой славой - славой людей, выдержавших великое и тяжкое стояние на восточных рубежах Родины…
Двадцатого июля дежурный по штабу батальона принял срочную телефонограмму, адресованную комбату Тихонову. Точным и энергичным языком в ней предписывалось немедленно прибыть в штаб генерала Разина.
Тихонов и Буткин, пообедав, пришли в свою землянку, намереваясь поиграть часок в шахматы. Они расставили фигуры на самодельной, расчерченной цветными карандашами доске, но начать игру не успели: вошел дежурный. Прочтя телефонограмму, Тихонов молча передал ее Буткину и приказал дежурному готовить лошадь.
Генерал Разин встретил Тихонова радостным возгласом:
- А, майор Тихонов, здравствуй!
- Капитан, - поправил генерала Тихонов.
- Нет, отныне - майор Тихонов. Вот приказ. И так сверх срока почти год в капитанах ходил. Ну, поздравляю, поздравляю от всего сердца. - Генерал протянул через широкий письменный стол сухую жилистую руку и крепко сжал руку Тихонова. - Присаживайся, майор, прошу.
По его сияющим из-под густых, нависших бровей глазам Тихонов понял, что генералу было приятно сообщить ему новость о повышении в звании.
- Как идет время, майор! - воскликнул Разин, приветливо и молодо поглядывая на Тихонова. - Я ведь помню тебя лейтенантом, командиром взвода…
- Мои однокашники по училищу, товарищ генерал, уже полками на фронте командовали, - сказал Тихонов.
- Да, да. Вот и мои товарищи во главе фронтов и армий стоят. Ты знаешь, майор, генерал-полковник, - Разин назвал фамилию известного в стране генерала, войска которого довольно часто отмечались в приказах Верховного Главнокомандующего, - он же полком у меня в дивизии на Халхин-Голе командовал, а генерал армии, - Разин назвал фамилию другого знаменитого советского полководца, - этот в Гражданскую войну начальником штаба у меня был…
- Да, сильно выросли люди, - вставил Тихонов и со вздохом признался: - И, откровенно говоря, товарищ генерал, жалко, что не удалось повоевать на Западе. На днях встретил одного друга - у него на груди вся Европа: Бухарест, Будапешт, Берлин, Прага. Прямо завидно стало. И когда только успел человек!
- Ну что ж, майор, нам обижаться не на кого, а для угрызения совести тоже нет оснований. И мы Родине служили, и по всему видно, неплохо служили.
Генерал поднялся из-за стола, прошел к массивному стальному сейфу и длинным плоским ключом открыл его.
Вытащив желтую папку, он на руке раскрыл ее, отыскивая, по-видимому, какой-то необходимый ему документ.
Тихонов неотрывным взглядом следил за ним. В первые минуты их беседы он решил, что генерал пригласил его к себе, чтоб сообщить о присвоении нового звания. Правда, это можно было сделать по телефону, но генерал мог пожелать увидеть Тихонова лично.
Теперь Тихонов был твердо уверен, что генерал позвал его к себе с другой целью. Во всей фигуре генерала - высокой, сухой и чуть сгорбленной - проглядывала озабоченность, и набухшие кровью жилы на изогнутой шее выражали крайнее напряжение.
"Ну-ну, чем же ты меня порадуешь, старина?" - прислушиваясь к шелесту бумаг, думал Тихонов, не спуская глаз с генерала.
А Разин на несколько секунд задержал взгляд на какой-то бумажке, сунул папку в сейф, закрыл его и поспешно опустился в кресло с высокой резной спинкой.
- Майор, двадцать второго июля вверенному вам батальону надлежит сняться из пади Ченчальтюй и, совершив марш, поступить в распоряжение командующего армией генерала…
Разин произнес это официальным тоном со строгим выражением на моложавом румяном лице, потом откинулся на спинку кресла, заглянул в глаза Тихонову и совсем просто, словно на его месте появился другой человек, сказал:
- Жалко мне, Прохор Андреевич, отдавать тебя другому командующему. Столько лет вместе! Был ты у меня на хорошем счету, и знал я - в решающий час можно тебе доверить самое трудное дело. Ну, ничего, жизнь у нас солдатская. Может быть, еще не раз встретимся.
Тихонов этого не ждал. "Прощай, падь Ченчальтюй", - пронеслось у него в мыслях, а сердце защемило - будто не стенной распадок, а родной дом, в котором он родился и встал на нога, предстояло ему покинуть.
- Разрешите спросить: а замена будет? - взволнованно проговорил он.
Генерал весело засмеялся, понимая, о чем беспокоится комбат.
- Дворцы боишься без призора оставить?
- Хозяйство все-таки, товарищ генерал. Сколько поту пролили. Симочкина похоронили… Помню, как вы мне за его гибель выговор вкатили.
- Замена придет. На ваше место встанет гвардейский минометный полк. Он уже на подходе…
- Достойная смена. Этим не жалко наши дворцы передать, - без улыбки сказал Тихонов, про себя подумав: "На нашем участке, стало быть, артиллерийский кулак готовят. Верно задумано". - Еще разрешите один вопрос, товарищ генерал: батальон вольется в какой-нибудь полк или будет на правах отдельного?
- Это уж как новый командующий решит, однако полагаю, что вашим батальоном усилят один из маршрутов.
Через несколько минут Тихонов распрощался с генералом и, получив у начальника штаба подробные указания о порядке передислоцирования батальона, поехал обратно в падь Ченчальтюй.
…Тихонов любил ездить по степному раздолью. В эти поездки он брал с собой только ординарца Трубку. Было у Трубки одно незаменимое качество - молчаливость. Даже лошадь и ту Трубка ухитрялся погонять молча, легким похлестыванием вожжей по крупу.
Боец не мешал думать. Тихонов дорого ценил эти короткие часы, когда, озирая степь, можно было взвесить жизнь, унестись в прошлое, в будущее, подумать наедине о делах и людях батальона, вообразить встречу с женой, детишками, мысленно вволю наговориться с ними, налюбоваться на милые доверчивые мордашки ребят, незабываемые и в разлуке, какой бы длительной она ни была. Приближался вечер. Зной ослабел, солнце ярко-кирпичного цвета опустилось на вершину одной из сопок и лежало на ней круглое, полное, как переспевшее яблоко. Небо было чистое и высокое, но, невесть откуда взявшись, по степи метался сухой, горячий ветер. Зной и ветер - в других местах это было несовместимым. Забайкалье, как всегда, как во всем, оставалось все таким же своенравным и необычным.